4. Мой дядя Диккенс?
Как бы мы ни обсуждали с Францем Кафкой "дэвид-копперфилдовскую" фонограмму романа, нам придется признать главное: герои Диккенса живут в одном и том же мире, несмотря на все их отличия морального и социального порядка. Герои романа "Америка" это планеты, вращающиеся по собственным орбитам, не совпадающим с прочими. Да, иногда их орбиты пересекаются, но тут же выясняется, что это или звезды разной величины, причем часто скорее мнимой, чем действительной, или атмосфера одной планеты противопоказана другим, и электромагнитная природа колебаний имеет разную частоту. Особенно это показательно для "Кочегара", первой главы романа. Все собравшиеся в корабельной канцелярии связаны общественными или личными отношениями, но отношения их друг к другу не адекватны? Говоря, каждый слушает себя, "Америка" не собеседника. Конечно, все дело в том, что у каждого героя своя точка зрения, отсчет идет от самого себя, и достучаться достучаться до другого весьма затруднительно. На каком-то этапе Карл не понимает точки зрения кочегара, но доверяет ей; не выслушав даже противоположной стороны, он просто привычно доверяется своему сердцу, готовому пригреть любого бедолагу чистый поток омывает и правых и виноватых. Но в то же время Карл укоряет дядю в том, что тот не совсем прав, судя об обстоятельствах его отношений с европейскими родственниками. И официальные лица в канцелярии поступают каждый по своему разумению и "электромагнитной" силе.

Творческий прием Франца Кафки снабдить своих героев в первую очередь арсеналом ВТОРОСТЕПЕННЫХ аргументов и привходящих обстоятельств, ибо он понимает главный довод дипломатии ПОВОД ВСЕГДА ПОВЕРХ ПРИЧИНЫ.

И потому вполне уместен упрек, который каждый из героев писателя мог бы предъявить своему визави: "Ну, ты, брат, открыл Америку". Это действительно так: высказывается лежащее на поверхности, но под ним зияющая бездна ловушки, , грозная опасность бездны, страшный оскал фатума. В этом писатель следует обыкновению природы, обращающей к нам в первую очередь маску красоты или безобразия (на наш взгляд) и лишь по прошествии времени и усилий шестерни и тяги космического механизма. Мы не слишком удачные ученики природы, мало того, часто ленивые и небрежные. Кроме того, мы пошли еще дальше, уравновесив этикет и лицемерие. Умение лгать другим придает нам смелость лгать и самим себе, "Америка" уж с этой карусели спрыгнуть затруднительно.

Ложная мысль ложная речь ложный поступок вот, оказывается, три кита, держащих на себе землю. Как же все же населению планеты Земля удается справиться с этим трехглавым драконом? Очень просто, Например, история христианства: "Что есть Истина?" множество маленьких истин запутываются в клубок, расставляет нам петли и ловушки, душит в объятиях, как Лаокоона, , сжимая и разжимая кулаки сильных, вскидывая и опуская головы гордых, пряча в раковины одиночества мудрых.

Вот что делает писатель с Карлом Россманом испытывает его плотью, зажиточностью, бедностью, людской несправедливостью и неблагодарностью, в конце концов даже юностью, ибо не предоставив ему возможности испытать зрелости и старости, приобрести обычный человеческий опыт, наделав кучу заведомых и задуманных ошибок, не искупить ни единой вины, не обрести радости и горя в детях, он отправляет юношу в дальнее-дальне путешествие, из которого, похоже, не будет возврата.

Разве Диккенс так поступает со своими героями? Разве смеет он огорчить и без того не слишком счастливого читателя?

Вот и Кафка находит окольный путь литературного утешительства, медный обол, чеканенный нам при жизни. Но, нагромождая в главе последней массу фантастических, пусть по отдельности вполне реальных, подробностей, он говорит читателю: "Не верь мне… Разве ты не видишь, что я просто подаю тебе лепту, я стараюсь, как могу, но у меня плохо получается я завираюсь, перехожу все границы, ибо моя недосказанность и моя разговорчивость две стороны одной медали, одна ложь влечет за собой другую и умножает призраки мира".

Лучше бы Кафка написал рождественскую сказку! Стоп! "Америка" разве она не перед нами роман "Америка" , сказка о райской жизни, которая ожидает нас всех в конце концов, в самом конце…

В этом нет ничего удивительного: кафка и писал всю жизнь сказки. Сказочны даже его письма, некоторые из них даже написаны с андерсеновскими подробностями. В таком роде написано письмо сестре Валерии:

"Милая Валли, стол, стоявший у печки, я только что отодвинул, потому что там очень жарко даже вечно холодной спине; моя керосиновая лампа горит замечательно, шедевр как козней лампы, так и покупки (она из позаимствованных и собранных вместе отдельных частей, конечно, не мной как бы я это осуществил!). у лампы головка огромная, как чайная чашка, и конструкция, при которой её можно зажечь, не сняв стекла и колпака; собственно говоря, у неё только тот недостаток, что её не зажечь без керосина, но ведь по-другому и не поступаем, и так я сижу и занимаюсь твоим, теперь уже старым письмом. Тикают часы, даже с тиканьем я свыкся, впрочем, слышно оно очень редко, обычно тогда, когда я поступаю особенно достойно; они, эти часы, относятся ко мне известным образом, как вообще многие вещи в комнате, только вот сейчас они. С тех пор как я расторг отношения или точнее: с тех пор как меня известили о расторжении этой связи, что в любом отношении не плохо и, впрочем, осложнило многочисленные описываемые обстоятельства), кое-что стало от меня отворачиваться, прежде всего календарь, изречения которого я уже приводил родителям. В последнее время он словно переродился или вовсе заскрытничал, понадобится к примеру, срочно его совет, идешь к нему, и он ничего не скажет, кроме, например, торжество Реформации, что, вероятно, тоже имеет очень глубокий смысл: если суметь его обнаружить; но он коварно-ироничен, на днях, например, я что-то читал и наткнулся на идею, показавшуюся мне весьма недурной или, во всяком случае, весьма многозначительной, настолько, что я пожелал вопросить об этом календарь (по столь случайному поводу он ответил мне только на исходе дня, точно листок календаря отвечает к назначенному часу): "Много отыщет слепая курица и тд.", - заявил он; в другой раз я пришел в ужас из-за расчета угля, после чего он возвестил: "Счастье и удовлетворенность это блаженство жизни", в чем, конечно, наряду с иронией, таилось оскорбленное тупоумие, он нетерпелив, он не в состоянии перенести, когда я ухожу, но, может быть, впрочем, только потому, что не хочет затруднять мне расставание; по-видимому, следом за листком календаря исчезает картинка моего оборвавшегося дня, которого я уже не увижу и который отмечен чем-нибудь вроде: "Предопределено Господом и тд."."

Правда, если бы Франц Кафка писал по-андерсеновски, так же, как по-диккеновски, его, конечно, не ввели бы в пантеон детской литературы, да и в пантеон литературы взрослой он попал бы скорее из страха, чем из благодарности человечества.