1

Ты любишь не меня,
А — копию.
Я сам не знаю, где я сам

И, разменяв себя, как сотенную,
Тоскую вдруг по волосам
Из золотой лучистой пряжи,
Из златотканого руна.

Давай полуночи расскажем,
Как половинчата луна,
Как шорохи дождя стыдливы
И — бусинки на проводах...

О юность, ты непрозорлива
И счастье ищешь не в града-
Циях на переломе суток,
Когда вина разлит рассвет,
И грудь твоя кругла, как будто
На ней моей ладони нет,
И нет войны меж ало-белых
Гераней на твоем окне,
И хочется гордиться телом,
Принадлежащим только мне
И — бывшей ночи.

На котурнах
Она шагнула за окно.
Ступеньки воздуха ажурны
И безопасны,
Но
Неспешно тают за спиною,
Как шоколад в объятьях губ.
Я любовался не тобою,
А — копией:
Художник Вруб-
Ель, только что сошедший
С ума от счастья на кону.

Дни, словно пилигримы, шествовали
Из прошлой
В будущую тьму,
И в позитиве фотографии
Не угадать небытия.
Ночь распахнула звездный зонтик,
Где — мы с тобой,
Да ты,
Да я,
Где мы не знаем нашей сути
И не узнаем никогда.

Меж пальцев ускользает ртутью
Желтоволосая звезда,
И город невидимкой вышел
На вздыбленный меридиан..
Ты подари ему излишек
Полупрозрачных одея-
Ний и молочной кожи —
Пусть обозначатся богам.

Быть невозможнее услуги —
Вкушали мы портвейн «Агдам»,
И бесшабашна «Чаттануга»,
И устью не вместить меня...

Познавшие сто раз друг друга,
Мы нежны,
Но опять броня
Разлуки нас одеть готова,
И в трансе — орудийный ствол,
И в тихой западне алькова
Солдатской пряжки «Асидол»
Никак не выблестит, бедняга,
Листая «Внутренний Устав».

Я через мир прошел, как драга,
Тебя из мутных волн украв,
Укрыв,
Открыв,
Отрикошетив
От Богом взятого ребра.

Загадочно не то, что встретил —
НЕ ПОТЕРЯЛ.

2

Не потерял,
И зеркалами
Не смог размножить образ твой,
И мне — на каждый день экзамен,
И пиво «Пильзенский Праздрой»
Льют по ночам из лунной бочки
Рак, Скорпион и Козерог,
И всех созвездий многоточие —
Невыносимейший пролог
К Шекспировским прозрачным пьесам,
Где места —
Ни тебе,
Ни мне
Не оставляет бег прогресса,

И скудной лепты при луне
Пересчитать боюсь заране...

Кукушка четкий монолог
Твердит,
Как будто бы экзамен
Я сдать опять не смог.

Не смог
Перебежать дорогу ветру,
Пролить огонь,
Догнать волну.

В моем заочном королевстве
Идут теории ко дну,
Цветет поэзия пожаром,
Считают сутки трудодни,
Из данаидской бочки ржавой
Прольются словеса одни.

Их с жизнью спутать невозможно,
Однако ж, путают всегда.
И ночь — лукавое пирожное —
Везут «На ранних поездах»
Из юношеской бедной сути.

Любимая!
Не обессудь тех
Велеречивостей размах,
Которые —
Как лыко в строчку,
Я вкладываю каждый раз.

В поэзии пустяк — пророчество,
Особенно —
Для нас с тобой..

Объятье — плен.
Узлы морские
Нам никогда не развязать,
И подвиги твои мирские —
Как благодать —
Льют Данаиды осторожно
На руки старые мои.

И слов немыслимое крошево
Словарный фокусник таит
В своем плаще из коленкора,
Достанет —
Вздрогнешь от стыда.
У каждой буквы — норов вора,
И даже старый Бархуда-
Ров не поможет сказку
Обрамить мертвой мишурой.

Скоропалительно развязка
Идет на сцену,
Как домой
Идет прохожий подгулявший:
Не хочется
И — смысла нет:
Опять с ключами рукопашная,
В постели — спрятанный обед
Модеет...
Так во время оно
Скучал наш прародитель Ной.
...И семя не приемлет лона
кровосмесительный прибой.

О, этот праздник новобрачья:
Ночь каждая — как судный день,
И кто бы ни был нами зачат,
Он — только тень
Недальновидных наших предков,
Что знали только букву «Я»,
Хотя со мною бы в разведку
Не согласились бы:
Семья
Знаменовала племя,
А, в общем-то, и — род людской.

О гены — родовые клейма
Во здравье
И
За упокой.
Боготворите строчки эти,
Играйте в страстную игру.
А что касается до смерти,
Поэт сказал:
«Я не умру».

и это — правда, очевидно:
есть склеп,
и все же жив поэт.

3

Любимая!
Ты неповинна:
На самой лучшей из планет
Мы примостились еле-еле
(нет места счастью на Земле).

Скрипучей скрипкой коростели
Сопровождают менуэт
На цырлах:
Па богоподобны
И плавны
(ближе не сойтись).
Играют в догонялки волны...

Очнись, любимая, очнись!
Поэма — не для колыбели,
Смотри —
Кружится потолок.


А то, что распят был с евреями
Христос —
Так им велел их Бог,
И тут уж не поможешь горю,
Хоть в церковь толпами пусти.
Религия сравнима с корью...

Прости, любимая, прости
Мне жалкий лепет богохульный,
Он — от неверья в чудеса.
Суждения всегда огульны,
Но непрозрачны небеса
Для наших любопытных взглядов,
А там, наверно, Бог живет
За звездно-дымчатой оградой.
А Млечный Путь — возможно, мост
Над бездной,
Где — и мы с тобою
(пылинки с мантии Творца).
Небесной кровли рубероид
Рассвет пожарит,
Но лица
Не разглядеть мне, как Гомеру —
Елены светоносный лик.

Жить можно с верою без веры,
Когда и шепот — тоже крик,
Когда бок о бок мы крылаты,
Поодиночке же, — увы! —
Бессильны против жала гарпий
И яда завистной молвы.

Гроза, кукушка и черемуха —
Аксессуары майских благ —
Лучи-диезы нежит солнышко,
А ночью мусульманский флаг
Возвысит месяц на флагштоке,
И кипарис заботе рад.

С еврейским праздником субботним
Очарователен наряд
Сирени —
Звезд шестиконечных
Не счесть,
Хоть планетарий жги.

В Китае прячутся даосы,
Ни зги
Не видевшие в мирозданье
(хоть к окулисту посылай),
зато сдающие экзамен
по этике.
Но ад и рай
Им одинаково фальшивы,
Поскольку путь есть просто Путь.

А счастливы или счастливы
Они,
Любимая, забудь.
Я вспомнил их не ради Истин,
А ради красного словца.
Даосы — братья Монте-Кристо —
Неутомимого пловца
Среди людских водоворотов
И атрибутов воронья.

4

О, гильоьтна санкюлотов!
Блистательная
Франция
Тебя в музее пыльном держит
На всякий случай —
Боль унять:
Мигрени лечатся железом
Покардинальней...

Я опять
Забрел в какой-то закоулок
На бедной матушке-Земле.

Любимая!
На карауле
У снов твоих,
И сказки эти я сочиняю на ходу
(а мысли грешные в корсете
лежат и — ждут).

Я на ролях Шехерезады
Не слишком-то понаторел.

Чу! Цепью забренчал дворняга
В детсадике.
Его удел
Так схож с моим —
Как пара капель
Из прослезившихся глазниц...

Тебе, возможно, снится Аттика
И — бедствия невинных жриц,
Подмигивающих Купидону
В надежде на святой разврат.

Я ж говорил:
Во время оно
Был первобытнее кураж,
И нравы проще,
И поэты
Не утруждали струны лир.

В окно заглядывает лето,
Как странник —
На отменный пир:

«Привет!
Я, кажется, не лишний
На вашем свадебном пиру?..»

Его окоротил я:
«Нищий!
Я сам не смею по ковру
Ступить под восклик половицы:
Сон — это крошечный птенец.
Во сне алхимик ставит опыт —
Плавит на золото свинец,
Кудесничает с ретортой,
Снадобья мучит на весах,
Вполне невинную аорту
Жжет любопытство,
А не страх,
И жажда смелого познанья
Горит в гортани, как свеча,
А за стеной точильный камень
Нежит
Секиру палача.

Палач, конечно, — я.
Алхимик —
Любовь в реторте ты таишь,
И сладостная месть Эринний
Слетает не с нотр-дамских крыш,
А из глубин пустого сердца —
Сердечной сумки палача,
Которая себя надеется
С неуловимым повенчать
Таящимся в пространстве чувством
«Ай лав»,
а также —
«Либе дихь».

О, женщина с печалью русской,
Достаточной для нас двоих,
Но не достаточной для рая,
Который носишь ты с собой.

Загадка древнего Китая,
Ты вся — прибой,
Простой прибой,
Но не отнимешь глаз от плавности
Округлых волн,
Округлых форм.

Любовь всегда на грани зависти,
И проникает хлороформ
Любви
В отверстые глазницы,
И спрут сердечный давит грудь.

Гуляет месяц узколицый,
Пересекая Млечный Путь
В районе улицы Бажова,
Где фарта ждет квартирный вор..
У нас — ни адреса,
Ни крова.
Красноречивый приговор
Застрял в окошке Главпочтамта,
Где — писем пересыльный пункт..

Судьба любовным фигурантом
Вписана в «Дело».
Тут как тут
Привычки,
Прежние знакомства
И алиби ночных утех.
Жизнь — это вымысел,
Но помыслов
Неистребим и смех и грех.

О, дом свиданий на асфальтах
Российских пьяных городов!
Гостиничные педанты
Нам не подарят милый кров,
И от подъездов нету толку —
Пристеночная маета,

И жительствующие волком
Посмотрят,
И не нам чета
Семейные
С ключами пары,
А мы за сорок наших лет
Не обрели аксессуара
Житейских, в общем-то, побед
Над беспризоорною любовью —
Обычный, в сущности, сюжет.

В деревне поблагоустроенней —
Какая-нибудь там поветь
Приют подарит
Забесплатно
(коль самогон не гонят тут).
И звезды зависти пикантной
Подвержены не слишком —
Блуд
Осточертел им до печенки —
Одно и то ж
На все века:
Игра в зачатье,
И — пеленки
Примерит новый человек,
Чтоб подрасти,
Заняться тем же
(одна и та же роль на всех!):
пошел в театр —
попал в застенок,
где с гулькин, в общем, член утех,
зато мытарств —
пример Иова
у всех, конечно, на слуху...

суждение мое сурово,
но неизбежно:
как песку —
нас в этом сумасшедшем мире
(в том, может, меньше на чуток).

По сути, если бы не женщины...
Ну, то-то же.
Но я не смог
Аргументировать Природы
Простой, но важный постулат:
Зачем так важен и подробен
Сюжет,
Где руки мыл Пилат?
...А я Марии-Магдалины
согбенную жалею спину...


5

Мне подарена трудно
Эта чудная драма...
Ждут любовь ниоткуда —
Как буддисты нирвану.
Ждут любовь, словно Бога
Поладонье на темя.

Не поможет и Ожегов,
Если ты еще пленник
Бесконечных романсов,
Бесприютных постелей —
Так легко затеряться,
Если ты не расстрелян
Вездесущим Амуром
С пухлой задницей педика.

Открывают попутно
Вместо Индий Америки.

От домов от публичных
Толку, как от столовых.
На правах в них на птичьих,
Потому что ни слова
О любви за наличные
Не придумал филолог,
Несмотря на продажность.

Как фальшива условность —
Ассигнаций бумажных,
Доведенная тушью
Безресничность до кражи
В бесприютность искусства
Оправданий бумажных.

О, двуногая челядь
На подворье Венеры —
Только члены, да челюсти,
Да струенье по венам
Отработанной крови,
Отлученной от спермы.

Есть прививка от кори,
Нет прививки от веры.
В то, что вечно желанье
Продолжения рода.
Это — Бога заданье
Тем,
Кто верит не в Бога,
А в простое соитье
С простодушною спазмой..
Сколько этих событий —
Пусть любовных, но казней!

Перепуганность сердца,
Акробатика тела —
Фрейда,
Умного венца,
Выпускают из кельи,
Словно рифму — с ладони.

6

Мы на улице летней
Услыхали симфонию
Листьев в трепетных кронах
(ветер был дирижером).

У мужчин — не погоны,
А — любимых ладони.

Я, солдат-первогодок,
На учебку попавший,
Первобытно, но робко
О сержантстве мечтавший,
Сорвался в самоволку,
Как Колумб — в океаны,
Где качаются волны
Первобытной нирваны,

Где девичьи походки
Намекают на что-то —
Сколько дарено опыта,
Чтоб на артподготовках
Барражировать бедрами
И пикировать грудью.

О, зениткоподобны
Всех калибров орудия!

Можно с курса сбиваться
И от взгляда взрываться...
Сколько дивных скамеек
Прячут дебри акаций!

А на этих скамейках —
Каждой твари по паре.
Это — Ноя проделки,
И сквозь ребра сандалий —
Коготочки в краплаке
Хищно смотрят в пространство:
Столько плоти под тканью —
Не до
Вегетарианства!

Губ карминных приманка,
Челки солнечный зайчик...
Ах, платочек-программка
В перепутанных пальчиках —
Середина спектакля,
Кульминация скоро,
И волшебные капли
Посылает Аврора
Тайно, но сладострастно
На истоки и устья:
Половая прострация
Бродит письменно-устно
По народам усопшим,
По векам челобитным —
Нескончаемый шепот
Полюбовной молитвы.

Сытый не разумеет,
Что голодному свято...
Я иду по аллее
Одиноким солдатом,
Как сквозь строй,
И шпицрутены
Хлещут слева и справа...

Вот так всегда:
Одним — заутреня,
А мне вечерня не досталась.

7

По шелковым грудям,
по бедрам ситцевым
скитается судьба
твоих мальчишек,
Европа снулая
И хищная Америка:
Промежность умная
Пролива Беринга
Фригидна,
Но манит
И даже манит,
Но не сомнитель-
На,
Поскольку океанит
В теснинах чресел,
И никто не спрячется
В каюте
Бесшабашного ребячества,
Апломба опыта
И дури записной.

О,
Древнее соитья ремесло —
Религия всеобщего значенья.
Вначале — любопытство приключенья,
Затем — самодовлеющий азарт.
Не жалко фейерверковых петард
И скромных денег,
Если таковые
Найдутся в кошельке на тощей вые,
Висящем рядом с праведным крестом.
Сорокадневным, в сущности, постом
Не выбить дури
Из строптивых чресел...

Вот женщина при полном политесе
Готова разделить с тобой постель
И — будущее скромное богатство.
Какая жалость —
Тратить святотатство
На чудность линий плавной кривизны!
Единственным, как сердце, назиданьем
Потворствовать специфике желания
С надеждою на райскую юдоль...

Позволь
(замечу в непременных скобках),
по видимости,
стройных ног
кто искушенье превозмог,
за постриг монастырский ратует,
но это — так, паллиатив.
Мотив
Волшебный и по кельям бродит.

Свободный, в сущности,
Конечно, не свободен,
Хоть мнит себя безмерно таковым.
Но густым
Окутав фимиамом тело-душу,
Я равновесие нарушу,
Прижавшись к телу на весах.
(душа — безмерная сестра —
на этот раз меня не слушает).

Зане
Я передвинул фишку
На поле юмора
С корыстною мечтой
Хотя б немного отдохнуть от темы..

Проблема
Стыдливости альковно-записной
Всегда стоит пред редактуры членом
Отнюдь не риторическим —
По сценам,
Не сняв презервативия хламид,
Актеры бродят,
Скромные на вид,
Но алчущие непристойной плоти..

Летим мы на простом автопилоте
Природы,
Как пчелы — на медовую естьбу.

Разгул
Был, кстати, в древнем Риме чрезвычайный,
И женщины служили палачами
Мужских голов, головок, сочленений,
И в результате дни рождений
Не иссякали по векам —
Так человечество плодилось...

(На сердце руку положа,
напомню:
ножны для ножа —
необходимость, а не милость.)

8

То, что душе необходимо, -
бог весть,
но искренна она,
поскольку сон моей Любимой
нам возвращает времена
студенческой суровой прозы,
неведенья житейских благ,
сомнений
и невинный козырь
невинности —
ее напряг
мы ощущали каждой клеткой
еще не уязвленных тел,
и пальцев робкая разведка —
как птичья ласка.
Наш удел —
Невидимые трогать струны
И слушать тишины мотив.
На теле есть такие руны,
Что стоит только пропустить —
И наслажденье мир покинет,
И рай растает пустяком.

Есть в пропасти меж женских линий
Непоправимый Рубикон:
По сути, все-таки безделка —
Фатальный призрак всяких благ.
Меж девушкой и общей девкой
Такие призраки гостят...
А, в сущности, визит к дантисту
Страшней,
А главное — больней.
Сегодня — рядом с Монте-Кристо,
А завтра —
Нищая постель
Вас ждет, Лауры и Светланы..

О, знаю-знаю:
Есть хирург,
Который статус-кво сумеет
За полчаса восстановить,
Но в арсенале Лорелеи —
Неразмагниченный магнит
Ведет на поводке мужчину,
И этой тайне — тыща лет....

Невежественный разночинец
Тупой заржавленный стилет для вскрытия консервной банки,
А не для...
Впрочем, умолчим...

О, женщины, вы — иностранки,
Стремящиеся
Из последних сил
Понять мужского самолюбья
Невосполнимую тщету...

Пословица — не для безлюбья:
Откуда ноженьки растут,
Не всякий знает, в самом деле:

Не знавшие январских стуж
Спасуют даже пред апрелем.

9

Как это, в сущности, нелепо -
С рассветом ожидать рассвета.

10

Досужий цензор, помолясь,
главу карандашом похерит,
поскольку порнография
не удосужилась Америку
покинуть ради этих строк
и затонула, как «Титаник».

Две пары стройных женских ног,
Которых Пушкин нацыганить
Смог меж российских рубежей
(они утешили пред смертью...)

какая наглость — в лебедей,
в любовь играющих бессменно,
посменно
предержа
вельмож и слуг в своих объятьях.

Да, Пушкин находил досуг
И для стихов под женским платьем
Придворных дам,
И просто дам,
И просто-знаете-людинок.
А коли безлюбовен акт,
Он стоил озорных картинок
«Гаврилиады», например.

О, как мне далеко до темы,
Которую так беспример-
Но
Сам Пушкин наделил поэмой
И вставил в задницу перо
Всем педикам чистопородным.
Стыдливо женское чело
Над этим томом благородным
Склонится вряд ли...им известно
Побольше этой смеси секса
С литературною канвой..

Но я, читатель, не впервой
Дивлюсь фантазиям поэта.
(А что касается клевретов —
их всех забыли на фу-фу.)

Читатель!
Я в свою строфу
Беспошлинно вписал поэта,
Но ты презрительно за это
Не оскорбляй усмешкой губ.

Поэма — перегонный куб
Для зелья всякого калибра,
И, каюсь, посещает кривда
Не только скромный гипертекст...
Я родом из окрестных мест,
Не знающих столичной сути.
Нам западло искать в батуте
Начало равновесных сил.
Внимание мы фокуси-
Руем,
Добро предпочитая пользе.
Нам стыдно находиться возле
Таланта
Без таких же прав,
И время — верный костоправ
Для поименных репутаций..

А что до моды,
То кастрацией
Она любого наградит:
У моды — волчий аппетит.

11

Ты — Медина и Мекка
В человечьей пустыне.
Может, я,
Может, Некто
Караванный осилит
Путь неблизкий и тряский
По скольженью песчинок.

Ты — Европа,
Я — Азия.
В сумме, значит, — Россия.
И Урал — как узорчатый
Ремешочек на талии,
И Свердловск малахольный
Приютил на окраине
Институт немудрящий.
В общежитном пенале —
Семь кроватей железных,
А кровать — это важно,
Потому что постелью
Мог не каждый похвастаться
Из студенческой братии.

Я был дважды без адреса,
А верней — без кровати:
В подчердачном пространстве
И в подвальном затишье
Нужно много таланта,
Чтоб верней затаиться.

Сон молитвоподобен.
Сон — как мягкая вата:
Под его тонкой кровлей
Я себя виноватым
Ощущал еженощно
Два немыслимых года:
Год за три — это много,
Год за два — это точно.

По студенческой ксиве
Можно житьАль-Гаруном,
Только деньги плохие
Нужно каждое утро
Находить —
Кровь из носа,
Чтоб копытом не брякнуть.
В разрешенье вопроса
Адекватное вряд ли
Адвокаты помогут.

Крови полкилограмма —
Как стипендия.
Много
Вряд ли сдашь на семестре
Этой красно-соленой,
Коли хочешь до пенсии
Доскитаться.
Теленок
Ищет дойной коровы..

В общежитии Горного
Банк держал Веня Воинов.

Мне наколку на это
Дал невьянский налетчик:
«Коли ищешь монеты,
будь то мягче,
то жестче,
но не жми банкомета
(он тебя — наизнанку) —
рядом, сбоку припеку
и без всякой нахаловки
масть держи без азарта:
твой копеечный заработок —
на столовское завтра..
знаю: ты — не фартовый,
там, где ваша не пляшет,
а — простой полукровка
не из ваших и наши.
Тот, кто мазы не держит
и для ножечка скромен,
должен воздухом МЕЖДУ
ошиваться на бойне,
где гордыня хиляет
рядом с завистью тощей...
выйдешь в люди ты вряд ли —
слишком долгая очередь
до батона с икрою,
персональной машины,
так что кланяйся Воинкову
от невьянской братины».
12

На третьем этаже общаги,
где карты шелестели саги
и звонко чокало «очко»,
и недоверчивый крючок
впускал лишь по паролю «Спутник»,
я подсадной смиренной уткой
без страсти ночи проводил
и, несколько рублей «срубив»,
лежал на чьей -нибудь кровати,
пока хозяин деньги тратил
на арифметику «очка».
Из комнаты, как из стручка
Горошин, не извлечь азарта:
С ноябрьских до Восьмого марта
Я жил в благоприятной зоне,
Уча метафоры жаргоньи..

Читательское недоверие
Главу фосгенами овеяло —
Исчез эротики акцент.

И — зря:
Изрядный прецедент
Есть в этом карточном отнорье —
Теперь мы встретимся с Любовью.

Она жила в библиотеке
На верхней полке стеллажа,
Где как покойники лежат
Эфрон с Брокгаузом —
Калеки:
Тома восьмой и двадцать третий.

В отличье от студента Воинкова,
Я лекциями удостоен
Был только в прошлом,
Но питал
Из книжек знаний капитал
И, кстати, жил почти в «Белинке»:
Тепло,
Бесплатен туалет,
Чай с булочкою на обед
И — в книжках множество картинок.

Я место зобил в уголочке,
Где плакал Гоголь в одиночку
На пепелище «Мертвых душ»
И много карандашной струж-
Ки
Трудов забвенье накопило.
Там я нашел шальную ксиву
Студентки Рюминой А.С.
Взыграл, понятно, интерес:
На фото — русская блондинка
В шикарной школьной пелеринке
И — губ точеный образок.

Предвидеть это я не мог,
Но...
Встретил Рюмину в буфете.
Был студбилет моим кастетом,
И я — не в бровь его, а в глаз —
Подсунул деве напоказ.

Взамен блистательной развязки
Зеленые сверкнули глазки,
Как будто я — карманный вор.
Я даже челюстей затвор
Не смог сдержать —
Так скоро деву
Порыв неправедного гнева
Унес,
И вместо поцелуя
Оставленную сухую
Коврижку я умял, как «рыцарь»,
(и не подумал подавиться).

13

Три дня я жил внутри эстетики
зеленых глаз
и вне закона
любви,
пока мы вдруг не встретились
возле Брокгауза с Эфроном.

Прямые плечи,
Грудь бокальна,
И талия — как детский обруч,
И челки жест исповедальный
Манит,
Как белой ночи полночь.

В ее руках энциклопедия
На букву Л, где —
Мной проверено —
Любви
(космической трагедии)
отсутствует определение.

Я поздоровался, как Чацкий,
Собравшийся уже уехать,
И сообщил, что опечатка
Присутствует в энциклопедии.

«Я знаю,- прозвучало грустно,-
но это слишком субъективно,
ведь. В сущности, любовь по-русски
беспошлинна и безмотивна.»


О, наша светская беседа
Была обычным заблужденьем,
Поскольку где-то в чутких недрах
Искало рифм стихотворение
На тайный смысл простых пробелов,
На оторопи мягких знаков,
И глаз зеленое свеченье —
Два светофорных зодиака —
Судьбу мою сминали глиной,
Чтоб вылепить опять Адама.

Священной маленькой богини
В библиотечном схроне храма
Я не узнал, -
Смущенный рыцарь
С обличьем пошлой эпиграммы.

О, жестяная бедность ратника
Пред грудью, облаченной в ситец, -
Валлонских кружев драгоценней!
Служительница — очевидец
Сией невыразимой сцены —
Играла роль партерной дамы —
Очки биноклем засверкали.
Словесный менуэт — не танец,
А продолжение программы,
Что в нас заложено Природой,
Как нежный призрак энтропии...

О, эротическая мода —
Тебя другая не оценит:
Тиха,
И окаянно-блудна,
И безначально-бесконечна.
Мы взглядами с тобой столкнулись —
Как птицы в Вечности.

14
Читатель!
Твой любовный опыт
Бесценный
Мне не извести.
Я только рифмы позолоту
Хочу на крылья нанести
Той бабочки,
Что ты пришпилил
В семейном выцветшем архиве.

Кто Иоанна Златоуста
Был записным учеником —
В музейный прописать альков
Или в потайщину спецхрана,
И потому-то панорама
Любви
Видна и не видна —
У каждого своя она.

На мой непросвещенный взгляд
Любовь — разменная монета
Божественности,
Но за это
Прошу меня не укорять:
Не принято в того стрелять,
Кто учится любви с погрешностью.

Привязанность чревата бедствием,
Переживаньем. — в крайнем случае,
Поэтому нельзя сердечно
Привязывать к себе попутчика,
Но русское АВОСЬ нисходит,
Как Откровенье Иоанна,
И вот уже в руках — поводья
Едва знакомой Александры
Сергеевны, конечно, тоже —
Недаром Пушкин был помянут.

О,
Твой зеленоглазый омут —
Замена всяческой нирваны!

Дальнейшее...
Сценарий можно
Найти в «Ромео и Джульетте».
Я, как святыню, трогал кожу
Шагреневую на портретах
В «Истории искусств»,
Прощаясь:
Мне обещался вечный праздник
На римской улице греховной —
Зеленоглазая оказия
В златосеребряной короне.

Теория невероятности
Столкнула нас в библиотеке,
И в человечестве попрятались
Все девушки —
И те,
И эти,
И эпицентр в тебя вселился,
И мир сокрылся за экраном,
И на него нисходят титры:
«О Александра!».


15

Свердловский март —
апрелю старший брат,
а потому — суровее и строже;
и Цельсий предлагает напрокат
для карнавала маску красной кожи.

Я, как всегда, — без шапки и перчаток,
Невинный, как на сердце отпечаток
Инфаркта,
Пединститута грею вестибюль,
В «Салюте» — новый фильм из гордой Польши,
И «Дюжина» романных «Стуль-
Ев»
Упакована под коленкором,
Поскольку Женский праздник греет город.

Вот лекция скончалась тихо-мирно,
И обитательницы антимиры
Собою заполняют коридор.
Никто не ждет их,
Только у Любимой —
Почти что царственный и горделивый
Шаг
По направлению ко мне:
Мы — в коконе любви,
А остальные — вне,
И потому
Почти что некрасивы.

С портретов смотрят классики угрюмо:
Они мечтали о счастливых буднях
Для будущих прекрасных поколений.
Мы с Александрой счастливы,
Но еле-
Еле нам морщит лоб любовный штиль —
Неиссякаем юношеский пыл,
Но под короткой юбочкой колени
Вместо меня мороз рукой накрыл.

В пещере полутемной кинозала
Моя ладонь два яблока сжимала,
(а по сценарию должна разжать),
но шелка кожуры не снять
у райских яблок —
для весталок
зря тратил свой талант Рембрандт.

Монахиня с киноэкрана
Нас агитировала рьяно:
Мол, грех
Удел никчемных тел,
И лишь душа достойна счастья...
Любимая вздохнула тяжко —
Мой палец скромно одолел
Сопротивление подвязки.

...Смешались на экране краски,
и бичеванье началось...
слетело множество корост,
вода очистилась от ряски,
с иконы Иисус Христос
сошел,
и чистый снег Аляски
стелился под подошвы наши,
пересекая полстраны,
дыханье наше пресекая —
снежинок голубиных стая
порхала.
Над Исетью мост,
Чугунных ребер не жалея,
Склонялся к оде мутных вод,
Где утонула Лорелея.

В кафе — ни пива, ни души.
В буфете сок граната мглится.
Бутылочных наклеек лица
По-алкогольному смирны

По-киевски котлеты пряны,
И после кофе телеграмму
Мороженого принесли:
На айсберге — две вишни пьяных.

В углу из радиолы тек
Невинный блюза ручеек,
И занавеси в обнимку
Качались —
Ветер под сурдинку
Стонал,
Фрамуги приподняв.

Кафе неписаный устав
Официантка предложила,
И блюзу мы сдались на милость —
Сродни сиамским близнецам.
Со стенки классик порицал
Невиннейшую непристойность,
И фартук неприлично стройность
Официантки обнимал.

О, первая любовь,
Ты — новость,
Которая всегда нова,
Переходящая в финал
Любого рода состязаний —
Интимное очарованье
Прикосновений,
Взглядов,
Фраз —
Приказ,
Перст указующий восстания
Природы
Нам,
Для нас,
Без нас.

16

На башне часы расставили стрелки,
Как ноги — надсмотрщик пред строем рабов.
О, наша односпальная Мекка!
О, наша Медина в оковах замков!

На площади Пятого Года служивый
В фураге с околышком сделал книксен.
Любимая розою губ улыбнулась
И полы ответно взвила до колен,
Как Маргарита Наваррская в Лувре,
Как Натали — пред дантесовский взгляд...
О, поскорее простите —
Ревную
Более чем по-пушкински, я.

У «Гастронома» — зазывные окна,
В двери «Кондитерской» прет коньяком.
Это — необитаемый остров:
Этот похерил сюжет репертком.

Нас
Перекладные трамваи
В парк Маяковского занесли,
Где даже март озабочен феврально,
Сея снежинки на грядки земли.

Перед фасадом
Летней эстрады
Мы на скамейке — как два воробья —
Клювики обогревали дыханьем:
Теплее — Любимая,
Порывистей — я.,

Поскольку не верил в обманчивость тиши:
О, как руки просятся в блудный загул!
Пальто — этот панцирь из рыцарской ниши —
Любимую обнимает на у-
Лице, в парке и даже в трамвае —
Бесправное право,
Неправый удел.
Кто женщину разбирал по деталям,
Мастеровит,
Но и тот не у дел,

Кто отказался от ноши полцарства
Ради небесного журавля...
Смотрят скамейки на нас, словно паства —
На рафаэлевские вензеля,
Словно вельможи — на пьесу Мольера
Без снисхождения к чудесам.
Вечер распахивал мартовский веер,
Прятавшаяся
В снежинках роса

Крохотным ожерельем ресничным
Пряталась в бесконечности губ.

Признайся, читатель,
А ты сопричислен
К стремительной неизбежности люб-
Ви
И террора причастного сердца?
Ах, так
Расскажи мне об угле внутри —
Уж коли зажжется,
Вопьется и въестся,
Невидимые
Дыма дары

Овеют подошвы безжалостной Камы,
Что нынче летит над уральским хребтом.

О, как утомительна тяжесть нирваны!
Как невесомость грозится серпом

Отсечь
Каплю пролитого мгновенья —
Ни спазме,
Ни боли поверить нельзя...

Не политое мною растение,
Такое же мгновенье тая,
Вздохнуло.

Кружение остановилось,
Но центрифуги покинуть нельзя...

Толкуйте же мне про людскую бескрылость —
Ракетные струи не чреслам грозят,

А безысходности,
Выхода ждущей,
Множественности Млечных Путей.
Тысячелетие — звездам падучим,
Пара мгновений — бесплотности тел.

Парк Маяковского темен, как омут,
Но драгоценная звездная пыль
Нас осыпает настойчивым бромом —
О, не напрасно отсутствие крыль-

Ев с томлением неразлучно,
После томления — тяжче вдвойне.
Нас не невинность, а нежность замучила:
Я — не в любимой,
Она — не во мне.

17

В «Темных аллеях» — ни тени прохожих,
ни их самих:
опустевший театр.
Ночь подарила нам темную роскошь
И — нескончаемый март.

Непогодь навалилась на город,
Словно «проверка на вшивость» любви:
Снежная крупка стремится за ворот,
Как простодушный прилив —

В узкое устье норвежского фьорда.
Ветер, как Моцарт, свистел.
Изображая английского лорда,
Я у фонтана присел

Против обкома..
В политике — оттепель,
Флагов кагор и бордо.
Оппортунисты погоду испортили,
А коммунистам слабо

С Богом договориться о чуде
Манны небесной для всех.
Бог ниспослал в США буги-вуги,
А на Урал —
Манны снег.

Черные «Волги» — партийные волки —
Жмутся к партийным дверям.
Милиционерскую форму
Носит партийный сержант.

Окна.
Кошачьи зеленые лампы
Смотрят на зелень сукна.
Нынче — условия для Декарта,
А не для Стали-
На.

И не наследующих ему принцев,
Потчующих страну,
В общем-то, добропорядочным принципом:
Родина, к коммуниз-
Му!

18

Орел и решка — власть и деньги.
Мне не грозит ни то, ни то:
В кармане грею рубль последний
В ветром простегнутом пальто.
Сохранно самообладанье:
Надежда,
Девушка,
Свиданье.

Вот и она:
Вразлет колени
Отбрасывают крылья пол, -
Спешит Татьяною к Евгению:
Беретки явный ореол,
Ресниц запурженных забрало
И глаз морских прожектора...

О, вместо солнца над Уралом
На бреющем полете шла
Она,
Касаясь не асфальта,
А озорных снежинок сальто.

Что с сердцем деется, читатель?
Оно на ниточке дрожит
И, кстати, может быть,
Некстати
Поглядывает на других —
Кто видит сей триумф и счастья
Всесокрушительный обвал?
Все — из другой. Из низшей касты,
А я — один на весь Урал —
Расплавленный любви металл.

19

Брюссельским кружевом сирень
порадовала платье сквера.
Любовь — настырная мигрень —
Уже, конечно, не премьера.

В согласии с календарем
Май томен и почти пикантен.
Я вписан в солнечный проем,
А солнце тоже не без пятен,

И на повестке каждый день —
Безденежье и бесквартирье.
Профессия — любить, но день-
Ги это не приносит миру

И мне:
Сезон «очка» закончен.
На пивзаводе я гружу
Стекло в теплушки фронтовые
И по утрам весьма горжусь,
Что снова позабыл о пиве
Бесплатном —
Так на конвейре красивы
Девицы,
Но они на сдачу
Годятся главной красоте —
На полмизинца у Любимой.

Ее неписаный портрет
Рисует мая пантомима
На каждой из зрачковых сцен,
Где позитивны негативы.

О, как талантлив был гончар,
Сваявший этакое диво
Из нежных древних протоплазм,
Как грех,
Вписавшихся в красивость.

Я тосковал по жути спазм,
Что лишь со смертию на равных,
Но недоступны зову фраз,
Пусть даже в усмерть филигранных,
Но спрятаны в изножье тел
На зависть солнечным сплетеньям.

Любимой я не овладел —
Цветет по-прежнему растение.
Я не растратил на нее
Казны метафор и сравнений.
О, как бесценен водоем
В пустыне:
Пекло-ад
Без тени
Рая.

Жизнь — как пенал:
Ни сесть, ни лечь,
И тяжести бескрылых плеч,
Кто не любил,
Не знал.
Одежды —женщинам заданье
Природы:
Завлекать мужчин,
Но есть в девичьем мирозданье
Одна из тысячи причин —
Вполне невинно-незаметный
Неведенья обычный страх:
Во влажной тайногубой клетке
Таится, но мечтает страж
Попрать смерть смертию:
Невинность —
Как миссии несправедливость.

20

Встречный ветер,
Только встречный ветер —
Никогда попутных не дано.
На машинке фирмы «Оливетти»
Вылетаю я через окно,
Чтобы рифму отыскать на крыше
И гнездо метафор — на горах:
Без Поэмы я — почти что нищий,
А с Поэмой, вроде, — олигарх...
Без тебя — совсем другое дело,
А с тобой — какие там дела!
Пальцы пляшут четко тарантеллу
На клавиатурных рычагах...

Это — было.
Я среди полыни
В буераке, как в раю, сижу.
Мир вокруг —
Хоть солнечный, но пыльный.
Я вдыхаю воздуха кунжут
И пикантный шепот заглушаю
Пишущей машинки говорком.
Жаворонок лету обещает
Фугу.
Мыши сводят репертком
К одобрительному протоколу.
(Это я у них — протоколист),
но никак Божественное Слово
не ложится на бумажный лист:
счастье не диктует нежных строчек,
нет причин для мировой тоски.
Для любви в тюремных одиночках
Есть остро заточенный напиль-
Ник —
Перепилит каждый прут решетки,
Чтоб на волю выпустить меня.
Чуба влажноватая пилотка
Зонтик солнечный не заменя-
Ет —
Стих под солнечным ударом
Сверхголодной страстью сушит мозг...

О, разлука душит скипидаром:
Между нами — только писем мост,
И почтарь, от скуки загулявший,
Носит в сумке целую судьбу.
Книгу писем пишет Плиний Младший.
Я с нее спечатать не могу
Суховатой прозы —
Зреет в чреслах
Семени горячечный бульон.
О, как густо,
Тягостно
И тесно,
И заманчиво!
Но где бутон?..

Носит по просторам Эрмитажа
Стройной лепки легкокрылость ног.
Ах, такой походкой Караваджо
Вряд ли одарить меня бы смог!
Только я
Тебя сведу с Данаей
И тела в одно соединю —
Зевсы оставляют на Урале
Бесприкаянную родню:
Не сойти дождем в опочивальню,
Не раскрыть расплавленный бутон.
На твоей мнимо-спокойной талии
Неприкосновенный обертон
Крепдешина
Хочет длить смятенье
Мужественной звонкости струны.
Я —не Тинторетто и Учелло,
Но и я могу им дать взаймы
Медоносный, полный зуда улей,
Утренних поллюций ремесло,
Между одеялом и подушкой
Глыбу льда-огня.


Не повезло им, как мне,
Неравно-равной встретить,
Взять в объятья нежную тюрьму.
Множество маршрутов есть под платьем,
Но сходящихся в одну
Точку,
Бугорок в два миллиметра —
Собственно, и есть здесь пуп Земли.
Формулу Икс, Игрека и Зета
Разрешить поможет только стил,
Каждому мужчине прирожденный, -
Вот откуда ревности накал:
Эпицентр грехопаденья волны
Посылает на Урал.

Урал...
Буерак,
Полынь,
С горчинкой воздух
И любви горчичное зерно.
Жжет озон,
Рыдает Оззи Осборн,
Сердце гонит в мозг
Любви вино.

21

Тебе зима, возможно, снится,
двойной лыжни трамвайный путь,
наряды набивного ситца
на елях —
им известна суть
и холодов,
и потеплений.
Тугие ветра кулаки,
Как я,
Не знают снисхожденья.
Я вознамерился поки-
Нуть
Трагедий выспренную моду,
Комедий чахлую канву.
Поэма — кроветворный воздух:
Загул
Метафор окаянных,
Воспоминаний решето:
Пихтовый веник в жгучей бане,
Пальто
Сугробного покроя
И браги пенной стаканы.
Дед с бабкой уступить покои
Хотят,
Но слишком мы скромны,
Хотя в подушках затеряться
И пересчитывать богатства
Друг друга
Было бы О*кей,
Но деревенская постель
Скрипуча слишком, может статься
И помешает старикам
Читать молитвы по складам.

У телика экран — бельмо,
Но мы сидели все равно
Близ постановки «Риголетто»,
И я обдумывал либретто
На завтра:
Клевая погода,
Лыжня
И — два часа до города,
Каникулярно общежитие,
И можно там найти укрытие
На несколько тугих ночей.
В кармане — несколько ключей
И — самый главный для событья:
Жажда взаимная соитья.

22

промельк прошлого — мираж стрижа:
только сердце поперхнется кровью,
но Поэма, как журавль-вожак,
пестует старательно гнездовье —
оправляет складки изголовья:
каждый локон — маленький парад
на моем свиданье монопольном.

Памятиьрек всегда рябит,
Годы перегнать спешат друг друга...
Правда, тема слишком щепети-
Льна —
Красный свет горит,
Жест ГАИ —как указанье Будды:
Палец перечеркивает губы.

23

Ты устала от книг и событий,
Что обрушились с книжных страниц.
Есть у женщины нечто в наитии,
Доходящее до границ
Беспокойной квартирной вселенной,
Бесприютной, истошной тоски.
Складка юбки откроет колена
Белый мрамор
И мир ослепит,
И отхлынет вселенское море,
И все так же с листок —
Островок
На божественном аналое
У твоих плотно стиснутых ног,
На роденовской мраморной стати
Под шершавой ладонью моей.
Пальцы — верные слуги объятья
Разом вспыхивающих углей
Или — углей...
Ничтожная точка
Ударенья отыщет итог
Заключения в одиночке
Между стенок распахнутых ног
В жаркой прорве слепого гарема.

Как в Каноссу,
Вступают колени
Между мраморно-нежных столпов
В дворик римский с паденьем фонтана,
В то же устье,
Где сладок прибой.
тайна тайную пентаграммы -
Не божественность,
Не любовь,
А — горячее устье реторты,
Сгусток магмы в последних толчках
И одышка сердечной аорты,
Отраженная на сетчат-
Ке гримасы,
Что спазмоподобна —
Карамелью застывший столбняк.

И опять на крючок рыболовный
Я поддет,
Вознесен
И огня
Покидать не хочу ни на долю
Этой вечности-западни.
Я еще — над тобой,
Над собою,
И пронзительность телу сродни,
Как стреле —
Тетивное пространство,
Как меж скал — родниковая щель,
В окружающем проявляется
Фотоснимок яснее —
Постель:
Рубикон,
Что для цезарей служит
Пограничным,
Исходным постом.

Ножны прячут со стоном оружие,
Но уже водопаден Мальстрём,
И на телокруженья орбите
Рук твоих бесприютна праща...

Спит тебя покидающий витязь,
И опять ты —
Ничья.

24

......................................
блестит облатка валидола,
ромашка тянется к руке.
Жизнь — это поезд слишком скорый,
К ней не успеешь прикипеть,
А финиш мчит тебе навстречу,
И время не замедлит ход.
Ты говоришь:
«Еще не вечер...»,
и лучшую из од
не посвятил мне, как Петрарка.
Я льщу ему,
А не тебе.
Твоя Поэма — вроде парка:
Там — пруд и пара лебедей
Сближают клювы в отраженье,
И ветер лижет скулы вод.
Спешит навстречу воскресенью
Любимейшая из суббот —
Когда мы встретились с тобою
На профсоюзном этаже.
Нас было несколько,
Но двое
Питались взглядами уже,
И это были мы.
В июне
Свердловск по вечерам пригож.
Клумбы левкоев и петуний
Не пропускает молодежь,
И все скамейки — пара к паре,
А рядом — будущего тень,
И ночью мне приснился парень —
Сон в руку:
У моих колен
Был воткнут посох пилигрима
И белый плащ свисал с него,
А сам ты уплывал на льдине,
Подтачивал ее огонь,
Который ты кормил листками,
Как фокусник. Из рукава,
И вспомнилось мне:
Лед и пламя,
Онегинская строфа,
Поэт без уз бронежилета,
Фатальность Музы-Натали,
Стихи —
Стихия пируэтов
Поверх воды,
Поверх земли...

Все так случилось —
Сон был в руку:
Нас повенчала сводня-жизнь.
Ты в дверь мою вошел без стука,
Как в физику — эфир.

..........................................

Венера с рук твоих слетела,
как бабочка,
в кровать.
Жалею только:
Не успела
Сорочку снять.

Как это просто — растеряться
И — потерять.
По двадцать было нам,
По двадцать.
Опять
Ты переходищь все границы
И рубежи.
Как просто —
Выгнуться и слиться!
Скажи,
Что почувствовал в мгновенье
Салюта чресл?
Когда случилось воскрешенье?
Когда исчез
Ты в обмороке вселенной меж ног моих:
Кто пленница
И кто же пленник
Из нас двоих?

В погоне за воспоминаньем
Осенних стай
Рукою машет осиянною:
«Прощай! Прощай!»..

25

Кольцо оков в запястье узком,
Биенье жилки над щекой,
Подробнее Марселя Пруста
Ты изучал морской прибой,
Конвульсии водоворотов,
И хватку спрута-визави,
И поцелуев апперкоты,
И простодушие, — увы! —
Классической английской позы
(пусть не за совесть, а за страх).
Меня ты застигал, как воздух
Парилки в русских деревнях.
Так по-пластунски, по-казачьи
Ползут навстречу смертной мгле...

Я поддавалась,
А иначе
Нам до рассвета не суметь
Сыграть шесть полновесных акта
(так боги предписали нам).

Как трогателен был в антрактах
Во мне уснувший арестант!
Он ежился во тьме ущелья
И кутался в воротничок,
Но тут же брал пример с растенья:
Расти! Расти!
Еще! Еще!
Во весь свой рост пятивершковый
Он поднимался на дыбы,
Чтоб снова
Расталкивать на рейде льды,
Крушить направо и налево
(форштевень гладок и округл)...

Как сладостно расстаться с телом
В прекраснейшее из утр —
Подняться на аэростате
И сбросить девственности груз!

Оковы просят:
«Хватит! Хватит!»
Но в лоне прорастает куст
Сирени,
Что под ливнем хлещет
В тугие поручни оград...

Шепнула я:
«Еще не вечер...»
Аэроплан,
Аэростат
Меня поднимет в невесомость
И размозжит о Млечный Путь,
И шелестит дыханьем голос:
«Забудь, Любимая, забудь
мою свирепую жестокость
и
непрофессионализм.
Природы умной фокус-покус
Нам осложнил, конечно, жизнь:
Теперь на цепке не удержишь
Звереныша,
Что ест из рук.
Я обменял тугую нежность
На страсть,
И выпускает лук
Стрелу с хрустальным наконечьем
В простую цель —
Тугую щель.
Ты мне потворствуешь, конечно,
По мере сил,
И пишет мел
По аспидной доске курсивом:
МЫ ДРУГ ОТ ДРУГА БЕЗ УМА,
И пенят спермы переливы
Красноречивые тома —
Эротика под ручку с сексом
Гуляют вдоль и поперек,
И жениху в изножье тесно,
Так как картонная невеста
Не разжимает сразу ног.

26

Ты тоже билась до победы,
Верней — до пораженья дня.
Господствующее кредо
Отталкивало меня:
Я чувство тратил на тебя,
А ты свое —
На Веды..

27

.................................

28

Любовь и голод правят миром,
Верней — голодная любовь,
Мы на ее сдаемся милость:
Любой несет на аналой
Венеры голову склоненной,
(и исключений — с гулькин нос).

Материальности Вселенной
Напрасно задавать вопрос
Подкожный:
Стоит ли овчинки
Игра в сиамские обнимки?..

О старость — вечная брюзга
И вечный мавзолей иллюзий!
Тебе не смогут отказать
В путевке в строгом профсоюзе,
Но что до секса —
Этот призрак
Не будет Кашпировским вызван
Ни на экран,
Ни на постель.

Любовь — шикарный «Гранд-отель»
Киношный,
Песенный
И книжный.

Голодный сытого не ра-
Зумеет,
Но теорий — прорва,
И старость кажет козью морду
Мечтам о страсти и цветах
В ее невидимых чертогах.

Любовный пыл исходит магмой,
Мечтая о небесной манне.

29

От Ромео до Лира —
Том трагедий Шекспира.
Кто тебе снится, милая?
Неужели на крыльях
Сна ко мне не вернешься —
Нам один сон указан.
Возвращается солнце
После ночи экстаза
Или — воспоминаний
На придуманных крыльях.
Чувства неадекватны
И —
Бесфамильны.

Значит, жизнь — это Майя
Без конца и начала...
Журавлиная стая
Позовет нас отчаянно,
Но за окнами — лето,
И восход — на подходе.
Голубь, лирик отпетый,
Нам опять мендельсолнит.
Сквозь ресничьи бойницы
Ты меня изучаешь,
Словно не узнаешь.
(Никогда не узнаешь.)

30

Жизнь — это скоропись чувств и мгновений:
Ни прочитать,
Ни понять.
Только поставишь букетик сирени —
Поблаухал и увял.

Ночи допрос, как в ЧК, экстенсивен —
С кем,
Почему
И когда?
Память евреев ведет в Палестину,
И путеводна звезда,
Только — тускла.
Очертанья нечетки,
Разве — подробность минут.

Перебирая буддийские четки,
Я простодушно кляну
Каждый кусок непрожеванной жизни,
Каждый кусочек вранья.

Жизнь мне казалась сверкающей призмой —
Очарова-
Ния
Выдержать невозможно:
Милой мир удалось распахнуть.

Алое ожерелье калины
Осенью —
Горечь минут,
Что завязали узлы на судьбине
(скоро развяжут и их).

Милая,
Я отплываю на льдине —
Воды свинцовые Стикс
Медленно перемещает, как магму
Спазмы Везувия льют.

Скука, как после чеховской драмы,
Переполняет уют
Ада,
Где я пропишусь.
Пару куплетов эпиталамы
Преподнесу
Этой Поэме:

Прощай. дорогая!
Солнце, смотри без меня!

Летнее утро.
Вселенной окраина,
И, как руки беспощадного Каина,
Памяти
Не унять.

К О Н Е Ц

Июнь, октябрь 2005