Бывший з/к и бывший колхозник

Генерал Камышин заглянул в «кубрик» АВС: «Александр, загляни в семнадцатую, там тебя Сергей Павлович ожидает...»

— Слушаюсь. — АВС аккуратно положил закладку в томик лермонтова — второй акт «Маскарада» — и, потерев обеими ладонями уши, чтобы сосредоточиться, пошагал на второй этаж.
«Запасной» кабинет Королева был невелик и не слишком ухожен — так, кабинет средней руки начальника. Правда, сам Главный Конструктор был так скомпанован внешне и внутренне, что сразу хотелось отдавать честь или отвечать «Так точно» еще до вопроса. Но такого новшества АВС встречать в начальственных кабинетах не приходилось: почти у самого входа два гостевых кресла стояли «лицом» друг к другу, так что собеседники чуть ли не соприкасались ботинками.
— Здравия желаю, товарищ Главный Конструктор!
— Здравия желаю, товарищ фельдмаршал... Часто так называют, Александр?
— Случается. Товарищ Главный Конструктор...
— Так. Величания кончили — не на фуршетах. Впрочем, можешь пить квас — отменный, с хренком. Давно хотел на тебя поближе полюбоваться да спросить кое о чем. Как у тебя насчет жим-жим, Александр?
— Что?.. А-а-а... Последний раз в двенадцать было: бык в стайке к задней стенке чуть не припорол.
— Ну и?..
— Я ему ломоть хлеба предложил, свежего, с утра бабушка выпекла.
— Ну и?..
— Согласился на замену, не кровожадный.
— И много таких случаев было? Ну, когда — жим-жим?
— Еще раз, товарищ Сергей Павлович. Карьку по весне верхом переправлял через реку. А тот берег крут, а вода — снегостай, Карька меня никак не вынесет. Спрыгнул — водоворотом хватануло, хлестнул:"Жарь, Карьеп!". Только на четвертый раз и вынес он меня и себя из наводнения. Вот там я враз испугался: погублю коня — отец запорет нагайкой. Конь колхозный, а лучше друга, все понимал как надо.
— Да, колхозничек... Ты не думай, Александр, что я чудачу. Дело-то очень серьезное, хотя... Смех — смехом, а горжетка — кверху мехом. Знаю, как ты АСУ обманул. Но это — так, на Земле. Вот американцы шимпанзе на орбиту запускали, так бедолага обосрался и обоссался — скафандр после так и не отмыли, говорят. Или — врут. Понимаешь меня?
— Товарищ Сергей Павлович, еще как понимаю. Я на третьи сутки хотел уже сдаваться и в АСУ покласть, да в скафандре задницу как вытрешь?
— Прав ты. Александр. На все сто прав. Только я тебе скажу, что от фронтовиков настоящих слышал. Ты снайперов уважаешь?
— А то!
— И я уважаю. Потому что они — как космонавты...
— Как так, Сергей Павлович?
— Очень просто. По-житейски. Говорят, когда снайпер наш против немецкого выходит на позицию, то ему и сутки и трое, может, нельзя сойти с позиции — как тут ширинку расшеперивать, нижний фасон снимать? Никак нельзя. Вот он все под себя да на себя: сначала — тепло, потом — вонько. И тут один способ до бани добраться — фашиста чпокнуть. Он, правда, тоже, может, уже обхезался, но не жалеть же его, стоеросового. Перетерпеть и перехитрить — задача снайперская. Зато потом обмундирование — на выброс, самому — полдня на банном полке нежиться, а потом медаль либо орден на новую гимнастерку вешать. Смекаешь?
— Смекаю, Сергей Павлович. Я все понял. Сначала — дело, потом — стыд.
— Правильно понял, фельдмаршал. Рад за тебя. Хотя чего уж там: ведь ты — колхозник с малым мала, и не было тебе, наверное, от Родины никакого спасибо. Это у нас так, всегда так. Ну, дай, Александр, хоть я тебе спасибо скажу.

Он тяжело поднялся. Александр выпрыгнул из кресла горячей патронной гильзой. Главный Конструктор смотрел и жал руку, которой предстояло взять и колхозные, и колымские власти на поруки — там, в космосе, у Господа Бога.

Конкурент №2

Перед Шервудом лежала черная папка с красной свастикой. Это было неконституционно и плевало в душу демократии, но плевать он хотел на все, связанное с этим бывшим штурмбанфюрером с научной начинкой в башке!

Доктор Вернер фон Браун, технический директор группы управляемых снарядов артиллерийско-технической службы.

Ублюдок! Гражданин Соединенных Штатов Америки за особые заслуги! Знает, знает фон, куда и откуда дует ветер и чьи пятки лизать приходится.

Журнал «Коллиерс» 22 марта 1952 год:

Вопрос: Есть ли у Советской России какие-либо преимущества в гонке за первенство в космосе?

Фон Браун: Пока известно только одно преимущество. Благодаря тому, что страна так огромна и скрыта за железным занавесом, сохранять в тайне начальные фазы космической программы гораздо легче в Советском Союзе, чем в западном мире... Преимущество в соревновании останется за нами, если мы поторопимся.

Небольшие крылатые ракеты с ядерными боеголовками могут быть запущены со станции таким образом, что они будут атаковать цели на сверхзвуковых скоростях. С помощью одновременного ведения радаром снаряда и цели, эти ракеты могут быть точно направлены в любую точку земли. Благодаря тому, что станция может пролетать над всеми обитаемыми регионами Земли, такой метод атомного бомбометания предоставит стране, способной строить спутники, самые важные тактические и стратегические преимущества в истории войн.

Да, идея орбитальной станции хороша, но это — у Циолковского и в фантастических романах. Идея никому не принадлежит, пока её не осуществить. Фон считает, что на это потребуется четыре миллиарда долларов. Четыре авианосца... Ну, тут уж ВМФ потребует своей доли пирога.

Шервуд прекрасно знал американскую поговорку НИЧЕГО ЛИЧНОГО, сам пользовался ею, но в случае Вернера фон Брауна она напрочь улетучивалась — этот двухметровый бош виделся ему змеей в американском государственном виварии, яд её можно было использовать, но не в лечебных целях, а... Это была прирученная змея, готовая укусить и парализовать потенциального противника США, и это правильно и умно, но змеиной сущности не изменит. Вот фон Браун жалуется, что за ним следит ФБР, хотя это не так — слежку осуществляет его работодатель, вернее — армейская разведка с прослушиванием телефонных переговоров и чтением почты, а как иначе? На государственном уровне — практические задачи. Государство не может позволить себе быть честным и сентиментальным — даже в память о Второй Мировой Войне. Государство смотрит в будущее и пока ему по пути с фон Брауном, который мечтает о космосе, одновременно угрожая Земле. Армия отвела ему соответствующую роль, хотя ВВС и ВМФ параллельно ищут альтернативные пути, и это — правильная конкуренция. У русских — то же самое, пусть в научных кругах, но русские вышвырнули немецких ракетчиков из страны, как использованный презерватив. СССР — страшная страна, и это — не детские страшилки, а полноценная угроза. А фон Браун изо всех сил воздействует на общественное мнение Штатов при помощи средств массовой информации, особенно — телевидения. Это — хорошо, но он напрямую связывает космос с военными возможностями и — во всеуслышание. Демократия позволяет ему слишком много. Но что у него на уме на самом деле? Его держат на коротком поводке, не слишком балуя финансово — платят ему всего 10500 долларов в год. Особо не разбежишься. Вот он купил дом — в рассрочку — 61 доллар в месяц. А журнал «Коллиерс» платит ему за статью тысячу долларов! И его проклятое имя гуляет по Америке, словно он — Дин Мартин или, — прости, Господи! — Луи Армстронг...

Ревность? Разумеется. Но — не только. Военное прошлое Шервуда было живо. Живо навсегда. Это была неправильная война. Это нацисты сделали её неправильной. Германия попыталась стать Америкой на европейском континенте, и ей это почти удалось. Тотальная дисциплина, тотальное пренебрежение моралью. Запах — вонь концлагерных крематориев через Атлантический океан прибыл в Штаты. Вместе — с фон Брауном и его 102-мя коллегами. У госдепартамента — ослабленное чутьё.

11 апреля 1945 года американские войска заняли вотчину фон Брауна — Нордхауз с подземными заводами «Миттельверке», концлагерями «Дора» и Дахау, узники, которых работали и погибали на ракетном поприще. Всего через «Миттельверке» прошло шестьдесят тысяч несчастных. Голод, холод, холера, шестнадцатичасовой труд и — путь в крематорий. Но трупов было слишком много, чтобы крематорий мог справиться со своей задачей. Сотни трупов валялись рядом — эсесовцы расстреляли заключенных, пригнав их сюда своим ходом. Возле Нордхаузена было более шести тесяч трупов, а всего в ракетной вотчине погибло 25 тысяч человек.

А что — Вернер фон Браун?

Среди 24 обвиняемых его не было — несколько нацистов невысокого ранга, солдаты СС и капо, которые не признали себя виновными. Вся вина свалена на дохлого Гитлера!

Во время суда над руководителем «Миттельверке» Рике, которому грозила смертная казнь, адвокат потребовал привезти в Дахау фрн Брауна и иже с ним, но армейское руководство отклонило это требование, позволив им дать только письменные показания.

Вернер фон Браун дал показания 14 октября 1947 года.

1. Вопрос: Ваше полное имя?

Ответ: Вернер фон Браун.

2. Вопрос: Ваше нынешнее место жительства?

Ответ: Форт-Блисс, штат Техас.

3. Вопрос: Кем вы работаете?

Ответ: Я руководитель проекта.

4. Вопрос: Ваше образование?

Ответ: Доктор философии (в области физики), окончил Берлинский университет и являюсь почетным профессором этого университета.

5. Вопрос: Расскажите кратко о своем профессиональном опыте и квалификации.

Ответ: Я руководил центром научных разработок на Пенемюнде (позже в компании «Электромеханике верке»), отвечал за разработку ракеты А-4 («Фау-2»)...

10. Вопрос: Работали ли вы непосредственно на заводе «Миттельверк» в Нордхаузене? Если да, то назовите даты начала и конца вашей работы на этом предприятии.

Ответ: Нет.

11. Вопрос: Если вы не работали на этом заводе, то, может, вы бывали на нем? Если да, то назовите, когда и с какой целью.

Ответ: Да, я бывал на этом предприятии. В первый раз я был там в сентябре или в октябре 1943 года... Позже, когда там было налажено производство ракет, я приезжал туда раз 15–20 с целью обсуждения технических проблем, связанных с усовершенствованием узлов ракеты А-4. В последний раз я побывал на «Миттельверке» в феврале 1945 года.

12. Вопрос: Во время ваших визитов на завод замечали ли вы каковы были условия труда в период с мая 1944 по апрель 1945 года?

Ответ: Условия труда на «Миттельверке» постоянно улучшались, начиная с конца 1943 года и до моего последнего появления на этом предприятии. В первые годы работы завода условия труда, конечно же, были довольно плохими, поскольку подземные тоннели еще не были окончательно оборудованы для производства и обеспечения нормальных условий труда для тысяч работающих. Поскольку специальный лагерь для рабочих еще не был построен, им приходилось жить под землей, в сырости и холоде. Но с лета 1944 года условия труда начали быстро улучшаться благодаря дополнительным усовершенствованиям производственных корпусов и оборудования рабочих мест...

18. Вопрос: Правильно ли, что Рике являлся директором завода лишь по документам, а реально предприятием руководил Завацки?

Ответ: Да. Именно Завацки решал все вопросы, связанные с управлением предприятием...

20. Вопрос: Правильно ли, что все производственные планы разрабатывались в министерствах промышленности и вооружений и что за выполнение этих планов отвечал Завацки?

Ответ: Производственные планы для «Миттельверка» утверждались председателями компетентных производственных комиссий, созданных в министерстве Шпеера. Завацки являлся членом этих комиссий и докладывал председателям о ходе выполнения производственных программ на заводе.

21. Вопрос: Правда ли, что Завацки имел столь большую власть и влияние на заводе потому, что был в приятельских отношениях с генералом СС Каммлером, а также потому, что являлся членом специальной правительственной комиссии по ракетным вооружениям?

Ответ: Осенью 1943 года генерал СС Каммлер получил от Гиммлера приказ построить подземный завод и наладить на нем производство ракет «Фау-1» и «Фау-2», используя в качестве рабочей силы узников концлагерей. После 20 июля 1944 года (день покушения на фюрера) Каммлер был назначен командующим артиллерийскими подразделениями, на вооружении у которых имелись боевые ракеты... Поэтому он был очень заинтересован в расширении производства ракет. Генерал полностью игнорировал Рике и передавал свои приказы непосредственно Завацки, который умело руководил производством, но при этом был необычайно жестоким не только по отношению к восточным рабочим-узникам, но и к немецким инженерам и квалифицированным рабочим...

33. Вопрос: Правда ли, что многие немцы работали на «Миттельверке» в тех же условиях, что и узники концлагерей, то есть при такой же температуре воздуха, влажности и т. д.?

Ответ: Именно так. Немецких инженеров и квалифицированных рабочих на заводе было не менее тысячи. Следует также заметить, что даже немецкие женщины, работавшие в администрации, проводили под землей в среднем около 12 часов в сутки. Они трудились в деревянных бараках, сколоченных из досок и находившихся в тех же сырых тоннелях...

40. Вопрос: Правда ли, что дисциплину и порядок на заводе обеспечивали охранники из частей СС?

Ответ: Насколько мне известно, да.

41. Вопрос: Правда ли, что в связи с тем, что «Миттельверк» был заводом секретным, все случаи саботажа, шпионажа, подрывной деятельности рассматривались службой безопасности или гестапо, и именно эти организации принимали решения о строгом наказании либо казни провинившихся узников?

Ответ: Если я не ошибаюсь, то этими проблемами занималась исключительно СД.

Ни фон Браун, ни его соратники не были привлечены к судебной ответственности, хотя фон Браун носил погоны офицера СС — штурмбанфюрера. Только один из обвиняемых был приговорен к смертной казни через повешение.

Судебные материалы были спрятаны в армейском архиве США.

Личное дело фон Брауна было спрятано с пометкой «Совершенно секретно».

Шервуд спросил себя: «как бы он отнесся к фон Брауну и его коллегам, попади они в министерство ВВС? Вопрос не праздный. Немецкие ученые сдались американцам в 1945 году и, как и положено, попали в лапы армейской разведки. Так и было задумано, а фон Браун, понимая свою ценность, соответственно этому и вел себя. Он — не простой военнопленный, он — продажный немец, всеми способами старающийся расстаться со страной столь одиозной, что другого ему и не оставалось. Он целенаправленно рвался навстречу американцам, так как, попади он в руки англичан, его не спасло бы все его научное и техническое значение. Разрушенный Лондон — свидетель его преступлений. Однако англичане помалкивали и не требовали выдачи военного преступника. Странная коллизия — ФАУ — 2 Фон Брауна атаковали Лондон, Париж и другие города, но американцы этого как бы не заметили. Разумеется, был сговор. Разумеется, правосудие закрыло глаза, и даже Нюрнбергский процесс позабыл о ракетном терроре.

Министр Шервуд придумал казуистический ход. Когда на Перемюнде испытывались фашистские ракеты, англичане загодя отправили почти 500 самолетов, чтобы смести базу с лица земли, а главное — уничтожить ученых и специалистов. Тех спасли бомбоубежища, убиты были иностранные рабочие и заключенные. Зато теперь фон Браун имел право на ответный удар, и это право он использовал. В пределах, так сказать, самообороны. Но все это — крапленые карты. Все политика тем не менее, солдаты, и мирное население.

Немецких ракетчиков перевезли в Эль Пасо, щтат Нью — Мексико. В форт-Блиссе их разместили в щитовых бараках среди пустынных холмов. Им не доверяли. Не доверяли настолько, что держали в отдалении от испытательного полигона Уайт — Снд который таился в пустыне. Штурмбанфюрер фон Браун был под начальством такого же майора Джеймса Хэмилла — большего, он, как считалось, не заслуживал. А Хэмилл не знал о том, с нацистами какого ранга — и с фюрером! — доводилось встречаться и общаться фон Брауну. Да, теперь он пал довольно-таки низко. Но, тем не менее, оставался главным ракетным специалистом во всем мире, и эту ценность отобрать у него невозможно.

Вместе с учеными и специалистами в США доставили более ста ФАУ — 2 и 14 тонн документации, которую нужно было разобрать и классифицировать. И поручено это было немцам! Орднунг есть орднунг: началась работа на нового хозяина. Началась сборка привезенных в США ФАу — 2 и обучение американцев. Гувер потребовал, чтобы немцы не участвовали в секретных работах. Он не понимал, что немцы сами — владельцы секретной информации, и генерал Чемберлен долго убеждал его в этом. Тем не менее ФБР вело слежку и сбор информации о немцах, статус которых вообще никак не был определен. Они не были ни военнопленными, ни эмигрантами

Второго ноября 1949 года фон Браун покинул Форт-Блисс в сопровождении военной охраны. Он пересек границу с Мексикой возле Эль-Пасо и направился прямо в консульство США в городе Сьюдад-Хуарес, где получил визу на въезд в Соединенные Штаты. Спустя несколько часов Вернер фон Браун вернулся в Соединенные Штаты в качестве легального иммигранта. Весной следующего года большинство членов его ракетной группы дважды пересекли Рио-Гранде и стали людьми, легально проживающими в США.

Вернер фон Браун и его команда стала полноправным участником проекта «Пейперклип» — американской ракетной программы. Само участие немцев в проекте было засекречено.

Проектом «Пейперклип» занималась и компания «Дженерал Электрик», тогда как «Улей» был связан с фирмой «Локхид». Прямая конкуренция, но мы-то — на патриотической платформе!

Но главное — не в этом! Немец ФОН Браун может быть, и запустит, американского астронавта в космос, но в случае катастрофы ему припомнятся и эсесовские грехи, и с его карьерой будет покончено, а «Пейперклип» пойдет псу под хвост! Нет, не будет фон Браун опережать события и подставлять свою голову в петлю... он — хитрая лиса. Убаюкал Всех телеталантом, но цели его непостижимы. Нацист — только по наружности — человек. Ученый — нацист банка без консервного ножа. он якшается с писателями — фантастами и — под их прикрытием. У него — огромный опыт ракетных аварий. А ну — он промолчит в конкретно опасном случае? Он — паршивая овца до самой смерти, и заслуги его — заслуги раба — вольноотпущенника. Из-за них и пала Римская империя.

Редстоун

Сегодня я живу в типичном американском городе. Наверно, вы слышали о нем. Это Хантсвилл, штат Алабама, 128 км на север от Бирмингема. Рядом находится обширное хозяйство Редстоунского арсенала. Я являюсь техническим директором группы разработки управляемых снарядов.

Здесь, в Америке, даже являясь бывшим врагом, я могу идти, куда хочу, и жить, где хочу. Я только что построил собственный дом из кедрового дерева с тремя спальнями и террасой на прелестном холме близ Хантсвилла.

Для постройки дома я взял ссуду в Федеральном жилищном агентстве. Месячный взнос на ее погашение составляет 61 доллар, включая закладную и налоги. Я считаю, что это удачная сделка.

Вернер фон Браун

Ракета «Редстоун» стала его визитной карточкой. Работа, можно сказать — отличная. Но Р — 7 Королева — при всей, возможно, несуразности — это пенальти в наши ворота.

Хантсвилл, штат Алабама. К нему примыкает Редстоунский арсенал. Строили его 1100 немецких военнопленных, привезенных сюда в 1944 году. Теперь вместо них ученые боши с их учеными извилинами.

Центр управляемых снарядов. Фон Браун — технический директор. Все возвращается на круги свои... В Перемюнде он тоже был техническим директором.

Но теперь у Шервуда появились данные, которые могли вывернуть ситуацию наизнанку. В Соединенных Штатах был свой ракетный гений — Роберт Годдард, умерший в 1945 году, но оставивший около двухсот секретных патентов по ракетостроению. И вот теперь подполковник Хэмилл приносит эту бесценную кучу бумаг фон Брауну для разборки и оценки. Что фон Браун украл из американского наследства Годдарда? Правда, государство выкупило у наследников эти патенты за миллион долларов, но что-то не слышно, чтобы Роберт Годдард стал ракетным пророком, а вот Вернер фон Браун ходит, задрав нос и шаркая котурнами. Неужели у красных — такая же ситуация? Да, Сталин умер, но режим секретности продолжается, а сведения из-за «железного занавеса» — ох как нужны!

Вернер фон Браун заявил, что у него было десять патентов, которые он передал германскому государству. Никаких сведений об этих патентах не обнаружено.

Хорошо, что фон Браун познакомился с писателем — фантастом Артуром Кларком и сам занялся «писаниной».

После изматывающего дня работы над редстоунским проектом так приятно расслабиться, переместившись на поверхность Луны, и приступить к красочному описанию волнующих приключений. Я смешиваю «Мартини», ставлю пластинку с Бранденбургским концертом и пишу, пишу, пока не встанет Мария и не напомнит, что через два часа я должен быть на службе.

Писать для «Кольерс» фон Брауну было вдвойне приятно из-за гонорара в 1000 долларов.

Бросок в космос начнется с ракеты, большей по размерам и более мощной, чем любая задуманная ранее. Она состоит из трех ступеней, ее высота составляет около 81 м и вес равен 7000 т. Первая ступень имеет блок из 51 двигателя, при одновременной работе которых создается тяга в 14 000 т. . Тем не менее, благодаря более совершенной технологии, она могла вывести на орбиту груз в 125 метрических тонн.) Первая и вторая ступени после сгорания топлива опускаются на парашютах в океан и восстанавливаются для повторного использования. Третья, последняя, ступень несет на себе 36 т полезной нагрузки, включая команду. Она достигает орбиты с удалением в 1720 км и делает оборот вокруг Земли за два часа. Третья ступень имеет крылья, и после выполнения поставленной задачи она спускается на Землю.

Многочисленные ракеты доставляют на орбиту новых людей и компоненты космической станции, изготовленные из нейлона и пластмассы. Сборка производится людьми, работающими в вакууме в состоянии невесомости. После окончания сборки в космическую станцию закачивается воздух, придавая ей задуманную форму.

Космическая станция имеет форму автомобильной шины диаметром 76 м, и, подобно шине, она вращается, совершая оборот за 12,3 секунды. Целью вращения является создание искусственной силы тяжести, позволяющей команде спутника работать в нормальных условиях. (В 1952 году большинство специалистов по космической медицине не принимали в расчет возможность серьезного отрицательного воздействия невесомости на человека.)

С этими учеными нет сладу, особенно — если они берут на вооружение фантастику. Военный аспект — это завороженность военными ФАУ — 2 фон Брауна. А на самом деле он ведет только одну линию — прямой доступ в космос для решения задач научного плана. Армейское руководство считает, что оно приручило фон Брауна, но на самом деле это он тратит ресурсы США на мифические построения. Божественный космос — это Божественная Пустота времени и пространства, которых нам никогда не освоить. Человеку позволено только предположение — предположение Бога, предположение прогресса, предположение освоения космоса. Это — иллюзия, и её невозможно развеять. Игра в космос — игра с огнем. Фон Браун привык к авариям при запусках ракет, для него они — неотъемлемая часть научной разработки. Он смотрит далеко, но не глубоко. Изобретение автомобиля — это плюс в техзнике и минус в человеческой популяции. Каждодневная попытка самоубийства. Каждый — камикадзе. Наш фатализм безграничен. Техника доказывает, что отдельная личность ничего не стоит. Астронавт — не более, чем человекообразное существо, выброшенное за пределы Земли. Человечество в космосе — уже не человечество: иные приоритеты потребуют иную мораль. Они потребуют иного Бога. Космический Телец — тот же Телец, который пожирал человека два десятка веков назад. Жизнь — за иллюзию любви. Жизнь — за иллюзию Космоса...

Шервуд не был философом. Он верил в Троицу: Власть — Деньги — Иллюзии. А по большому счету — только в Иллюзию, которая покрывала собой и Власть и Деньги. Посмотрев в глаза самой страшной Иллюзии — Смерти в Нормандии, он накрепко запомнил небытие, которое и есть — истинный Космос. Он стал циником? Скорее — печальным соглядатаем за человеческой мнимостью. Улей — все, пчела — ничто. Почти ничто, но это ПОЧТИ преходяще и трагично. С этой точки зрения игры Вернера фон Брауна на ракетном поприще понятны. ПОЧЕТНЫЙ ПРОФЕССОР Гитлера иным быть и не может. Он выскочил из мясорубки Второй мировой и думает, что и Третья мировая минует его...

И вдруг Шервуд понял, что завидует фон Брауну: у того — красавица — жена, две дочери, любимое дело (пусть — под американским соусом), а вектор его — вектор автострады, причем — пустой, и за ним пока никто не может угнаться, да и не автострада это вовсе — взлетно- полоса, в конце которой — пропасть космоса...

Сборы

Четвертый этаж студенческого общежития. На двери — 442. в комнате — две девушки: блондинка Люда в черном бюстгальтере и черных же трусиках, Зина — в том же облачении, но белого цвета. Девушки изгибаются друг перед другом и застывают в античных позах.

— Зинуль, ну когда теперь наша красота будет миру явлена!?

В комнату врывается парень в штормовке и в нелепой лыжной шапочке с помпоном: «Ну, девчонки, сколько можно вас ждать? Дом моделей тут еще устроили!..

— Юрчик, тебе еще рано такое видеть — маленький еще. —Зина выталкивает его за дверь.

***

Комната 531. Парни. Рюкзаки, штабель лыж, на кроватях — одежда. На сковороде — с горкой — жареной картошки, к которой время от времени «прикладываются» ложками ребята. Георгий в уголке тренькает на мандолине. Рустам медной проволокой зашнуровывает ботинки. Игорь делает карандашом отметки в списке и вдруг, заикаясь, восклицает: «Соль, черт бы её побери! Соль-то у кого?»

Нависший над сковородой Юра: «У меня, конечно, ясен перец! Кому из вас я могу доверить самое вкусное?»

Саша вынимает изо рта незажженную трубку: «Самое сладкое — у завхоза Люды...»

Юра: «Пробовал, что ли?»

Игорь: «Кончай скабрез, братва. Не на Монмартре. А ты, Сашка, трубку свою выбрось в форточку, нечего смущать, договорились же — без табака и алкоголя...»

Юра: «Зато девочки будут.»

Игорь: «Опять у вшивого — баня... Кстати, хозяйственное мыло у кого? У тебя? — обращается он к вошедшему Юрчику. — Смотри у меня, медсанбрат. У тебя уже один прокол есть — без спирта хотел нас оставить».

— Да не продают его в аптеке, Игорь, честное слово!

— А вот Семен добыл, не в пример тебе, курчавому.( Юрчик еще не отрастил шевелюру после больницы).

Только теперь камера показывает Семена за огромным рюкзаком, в боковой карман которого он засовывает топор в чехле.

Игорь: «Юрчик, я думал, что ты на буксире приведешь девчонок».

— Ага! Щас! Им не до похода — канкан репетируют.

Юра: «Серьезно? Ёж твою в клеточку! Ну, тогда я пойду к ним режиссером. — Поднимается с кровати.

Игорь: «Еще чего! Станиславским и Немировичем буду я».

Юра: «Смотри, атаман, не променяй нас на бабу».

Семен переводит взгляд с одного на другого — в этой перепалке проскальзывало нечто личное.

В путь

Вечер. Полутемный перрон. Проводница привычно смотрит, как туристы с лыжами и рюкзаками поднимаются мимо неё в тамбур. Игорь отсчитывает ей билеты, заикается: «Нас — как пальцев на двух руках, не спутать».

— Знаю я ваши пальцы, братцы. У каждого — по лишнему...

Оглядывается Юра: «А вот у некоторых — мнение другое, бережное».

Проводница снизу вверх провела взглядом по его фигуре и неожиданно захохотала.

От соседнего вагона к Игорю бросился из другой группы туристов худощавый паренек: «Здоров, Игореха! Куда путь держим?»

— На Отортен да на Ойка-Чапур. А вы куда?

— На Чистоп. Мать его плакала!

— А-а, ну тогда до развилки — вместе.

Парень отошел к своим.

Люда толкает Игоря в бок: «Кто такие? Почему не знаю?»

— А потому, что маленькая еще. Педики это, с геофака. Тоже ничего себе ходят, вишь, у них девчонок половина.

В купе Юра размещает рюкзаки и лыжи, которые подает ему Рустам, по верхним полкам. Люда роется в своем рюкзаке, доставая кружки и какие-то свертки. Бродяжьего вида мужики проталкиваются в глубь вагона, привычно ухватывая кружку взглядами. Семен своим телом предохраняет Зину от толчков, глядя мужикам прямо в глаза.

От своего купе проводница заполошно заорала: «Провожающие, геть на выход! Тронулись уже!»

Юра: «Ну, раз тронулись, значит, попадем куда надо».

— А и не каркай, паря. Жизнь — она со смехуёчков начинается, а заканчивается слёзками...

Проводница вздрогнула — из второго купе со струнным стоном вылетел аккорд и грянуло:

Он и песни поет.

Он и горькую пьет

И еще кое-чем занимается!

Через тумбу-тумбу раз,

Через тумбу-тумбу два,

Через тумбу-тумбу три

Спотыкается!

Затем девушки стали допрашивать парней:

Где ж тренироваться,

Милый мой дедочек?

Где ж тренироваться,

Сизый голубочек?

А те забабанили:

В турпоходе, бабка,

В турпоходе, Любка,

В турпоходе ты моя,

Сизая голубка!

— Счастливые, — сказала женщина, — хоть кого-то голубкой величают.

В купе тесно, как в танке. Парни то «жмут масло», то пытаются усадить девушек на колени, а те умело отбиваются. Хотя и не слишком жестко. Семен с Юрчиком особенно внимательны к возне, Зина «зыркает» на них глазищами, а Игорь ловит, как на перехвате, её взгляды.

Нам электричество

Сделать все сумеет,

Нам электричество

Тьму веков развеет,

Нам электричество

Наделает делов,

Нажал на кнопку — чик-чирик! —

 

И чай уже готов!

-Люди! А чай где? — завопил Юра. — Завхоза — на рею!

Люда: «Кружки — на бочку. Всем — губки бантиком!»

Юрчик с Семеном потащили кружки к титану, который клокотал от угольной ярости. Блеснули ножи, но Юра сурово: «Шашки — в ножны! Я, как маменькин сынок, снабжен пирожками. Грянуло «Ура!» вороху пирожков, появившемуся на столике.

Зашвыркали, зачмокали, выражая крайнее восхищение. Потом Юрчик пошел мыть кружки, но успел вернуться вовремя — Зина, хитро улыбаясь, вдруг перенесла все внимание на Семена:

— А вы женаты, Семен?

— Да нет пока.

— Здорово — да и нет одновременно!

— Это просто оборот такой. Нет, до сих пор холост.

— Да что так? Не влюбились по-настоящему?

— По-настоящему?... Да нет, похоже...

А как это — по-настоящему, то есть, по — вашему?

Семен опустил голову, почему-то посмотрел на обе ладони.

— Наверное, как — затяжной прыжок с парашютом. Сначала — страх, а как под куполом поплывешь — такая тишина, такое спокойствие, такое счастье...

Всеобщее молчание. Стыки рельс подтвердили: так... так... так...

И вдруг Юрчик словно спохватился: «А вот я из затяжного никак выйти не умею...». И посмотрел на Зину.

Чтобы скрасить настороженную тишину, Семен заметил: «А помню, было как-то — у одного из наших в затяжном сердце не выдержало...».

Но молчание стало еще более внимательным, и колеса застучали медленнее — не так, не так, не так...

Станция Серов. Как по всей железнодорожной вотчине страны в шесть утра — уборка залов для несчастных пассажиров. Еще самый сладкий неудобный сон, еще слюнка может истечь из бессильных губ, а тут — грохот полупустого ведра и призыв муэдзинши: «Граждане пассажиры, „санитарный час“! мухой — из помещения!». Пассажиры с недовиденным сном и туманцем в глазах тянутся к выходу, во тьму и холод, на территорию, свободную от бесполезных попыток справиться с грязью.

Две группы туристов «обломились» у входа, выставили баррикаду из рюкзаков и разбрелись кто куда и непонятно зачем. Девушки и Георгий — «на стрёме». Георгий повертел в руках мандолину, глянул на пассажиров-кочевников, ударил по струнам и, приплясывая, пошел по перрону. При этом он орал дурным голосом:

Светит месяц, светит ясный,

Светит полная луна —

Эх!

Вдруг он задрал голову к небу, словно пытаясь удостовериться, на самом ли деле она — полная. Провокация вполне удалась — дежурный сержант тоже уставился в небо и открыл старательно рот. Он вообще-то был сноровист, смекалист и мечтал об оперативной работе в областном центре, а тут — так опростоволоситься! Поняв, что его «взяли на понт», стал наливаться апоплексической краской. И тут Жора бросил на кон всю свою «наличность»:

— Граждане пассажиры! Явите ваше милосердие — кто сколько может — студенчеству на конфеты —поход высшей категории — привыкши к сладкому... -Он стал протягивать шапку к народу, который держал деньжонки в платке, завязанном крест-накрест — последние, что ли, отдавать мазурику!

За всех расквитался сержант- схватил Жору за локоть и потащил в сторону линейного отделения: «А вот этого мы вам не позволим — общественное беспокойство в общественном месте. Под протоколом ты у меня не так запоешь...».

Жора не сопротивлялся — он не понимал ни цены своего проступка, ни настроения сержанта, полного неприязни к областным гастролерам, чуть ли не каждый день атакующим вотчину «линейщиков». Жора нес мандолину на руках, как ребенка на крестинах — даже это смотрелось издевательством.

Первым опомнился Анатолий с геофака. Видимо, он просек ситуацию гораздо глубже, чем Зина и Люда.

— Девчонки, делайте, что хотите, но вызволяйте Жорку, пока дело не дошло до обыска.

Девушки опомнились — действительно, у Жоры под штормовкой покоился самодельный финарь, за который по УК «корячилось до пяти годков». Они бросились вослед собрату и попытались взять под руку то сержанта, то Георгия.

Зина стала на ходу расстегивать офицерскую сумку Игоря с документами, доставать их и совать под нос «при исполнении». Она тараторила о только что сданной сессии, о походе, посвященном двадцать первому съезду КПСС (это она повторила несколько раз!), о родителях Георгия, заслуженных до того, что аж страшно. Потом сообщила, что от конфет бывает диабет, а от туризма — наоборот, а Серов — город гостеприимный, но они в нем задерживаться не собираются, им бы только дождаться поезда на Полуночное, и только вы нас здесь и видели. Еще это можно посчитать за репетицию музыкального номера перед почтенной публикой с отрывком из пьесы великого классика Островского.

Сержант остолбенело стал припоминать, что в каком-то классе «проходил» «Как закалялась сталь», но что там говорилось про «светит месяц», а тем более — про конфеты, он — убей меня Бог! — не помнил, но признаваться в этом чину МВД неловко, если не сказать — позорно. Остекленевшим взглядом он проводил Жору, которого уводила Люда, но Зина вновь развернула его к себе и сообщила, что товарищ лейтенант согласно параграфу такому-то обязан сделать отметку в их маршрутном листе о прохождении станции Серов и что его подпись должна удостоверять печать если не гербовая, то пусть ведомственная или же на официальном бланке таковое должно быть зафиксировано и передано в их трепетные руки для дальнейшего предъявления по месту учебы и профсоюзной организации...

Сержанта уже сморило — не плохо бы зарядиться грузинским высшего сорта. Но без сахара — про диабет он сообщение все-таки усвоил. Еще из её речений он уловил термин «печать», что преисполнило его идеей отвязаться от девушки: «А вам теперь нужно вон туда и налево, на почту, там и печать есть и прочие нужности». Он был очень собой доволен — пусть теперь там прохлаждается до девяти часов.

Зину туристы встретили только что не аплодисментами.. а Люду прикрепили шефствовать над Жорой. Игорь еще у него отнял финку: «Рано тебе, инженер, с холодным оружием бродить... В тайге обратно получишь».

Ивдель — город деревянного спирта и столица уральских лагерей. МВД чувствует здесь себя как дома. Плюнешь — попадешь в ВОХРу. Плюнешь второй раз — то же самое. Ссыльные здесь засели крепко, Россия для них здесь и край и центр одновременно. А «столыпин» разгружают на Полуночном — в самом конце поезда, там, где фонари особенно ярки и многочисленны. Приемный конвой с не знающими потачки овчарками привычно встречает зэков, которых поджопниками выбрасывают из вагона «ангелы перегонов». Зэки сразу садятся на то самое место, которое только что «угостил» сапог. Стоя — ни-ни! Сразу могут спустить собаку. Но приехал народ, специально обученный ходками да сроками. Подали грузовики задним бортом к вагону, только борт, разумеется, не откинут — лезь, опять на «пятую точку» — приклады уже ходуном ходят в умелых руках. Январь — месяц около двадцати капиталистического Цельсия — жить можно. А вот прокатят по ветерку с холодком, выберут остатнее тепло из-под фуфаек — лагерный барак раем покажется. А сколь до него килОметров — старшой не скажет, птичка не начирикает — спит давно. Тоже, небось, несладко. Тоже, небось, пайка урезанная. Где ни то под стрехой, где ни то на чердаке друг с дружкой впритык. Так и зэки прижались друг к другу — теплей, да и на колдобинах мотать будет легче. Соломки не подстелили, не уважили.

Семен издалека взглядом проводил два урчащих автомобиля с будками. Здравствуй, страна Лимония!

Автобус был маленький, на 25 посадочных мест. Туристов — ровно два десятка, да двадцать рюкзаков, да двадцать две пары лыж, но порядок знают. Сначала — местные, их уважают за морозоустойчивость, а родственников заключенных — за то, что на свиданку приехали, от бедолаг не открестились. Туристский обычай прост: лыжи — на верхние поручни, рюкзаки — в проходы, сами — как могёте-можете. Щофер похвалил Люду и девицу из ПЕДа: они сложили ему в жменю заранее посчитанные рубли да трешки, а он и пересчитывать не стал. Ясно: у них ведь — верхнее образование. Обнаружилась в автобусе и лайка, и хозяин не объявился, словно собак тоже обилечивали.

Мотор долго ярился, пока не приступил к делу и автобус не стал ковчегом. Девушки втягивали головы в поднятые воротники: дорога — долгая, бортовое питание никто все равно не предложит.

Километры сопротивлялись, но сдавались поочередно. Потом автобус свернул вправо и остановился. Шофер предложил: «Хлопцы, я щас народ свезу на Шипичное. Прошлись, разогрели бы свои моторы. Охочих набралось шестеро. Пошли вперед, в сторону Талицы — деревня светила гирляндой электростанции. Вот её-то и решили обследовать — на свою беду. Когда вывалились из двери, автобус показывал им «хвост», устремившись к Вижаю. Спринтанули. Да не тут-то было — 50-сильный мотор обрадовался незадаче лишних пассажиров. Бежали настырно, но все равно были «в прогаре». Выручила девчушка, проголосовавшая на дороге. Ввалились вслед за ней в салон, а Игорь изрек: «Понятное дело — деньги-то за билет плочены».

Сугробы конвоировали дорогу. Вижай со своими дымящимися трубами казался караваном судов, впаянных в лед Севморпути. Поселок был одиноким и жалким одновременно. Людей, как из космоса, не видно, да и были ли они там вообще... Приближался поселок нехотя — автобус месил снег судорожными рывками. Избы были кондовыми и одновременно — беззащитными в своей продольной бревенчатости. Окна — над высокими завалинками — свидетельствовали о том, что снега на Урале — куда с добром. Смешной «Смешанный магазин» оказался центром поселковой вселенной — народ рядом покуривал и перед визитом, а после него — тем более: нужно было решать задачу теплой компании. Да и приход автобуса не символичен — мало ли кто из него вышагнет, мало ли что от него «поиметь» можно. Население в основном — мужское, а заезжие девицы всегда — под своим конвоем, но все же любопытственны — почти как фильмы иностранного производства по выходным. Но самыми внимательными были два парня ВОХРовской наружности — автобус иной раз привозил ориентировки и листовки с фотографиями столь же четкими, как блямбы печати в справках об освобождении.

Зина обратила внимание на останки прежнего шлагбаума перед поселком:"А зону-то сняли, Гося!«, и тот обронил: «Вижу. Только не знаю — к добру или к худу».

 

Почти два года назад Игорь с Зиной в составе другой группы были в Вижае, даже знакомства кое-какие завелись. Так что раздобыли для себя старенькую избушку. С печкой пришлось повозиться: дрова — сырье — сырьем. Игорь почти сразу ушел куда-то и отсутствовал долго. Вернувшись, подозвал к себе Колю, вытащил из своей офицерской сумки какие-то бумаги, разложил перед ним. Карандаш путешествовал по карте, временами перечеркивая что-то. Семен стал делать какие-то наброски в блокноте, прислушиваясь к их тихому разговору. Сгоношили ужин: рисовая каша с тушенкой, жидкий какао. Потом Игорь объявил: две новости. Первая: завтра машина увезет нас на Сорок Первый. Вторая: говорят, что в горах снега — по самое не могу. У нас — 250 километров по ненаселенке и двенадцать дней, то есть двадцать км за сутки.«.

Рустам пожал плечами: «Первый раз, что ли...»

— Согласен. Но лесничий сказал мне, что такого снега он не видел с детства, а ему — под пятьдесят.

Семен молчал, рассматривая самодельную карту. Потом осведомился: «А если здесь и вот здесь — верхами? По фирну — что по асфальту.»

Коля — скептически: «Да... До Отортена там — 15 км, да по хребту — километров тридцать. А еще двести?»

Зина: «Мальчишки, ну что вы как маленькие? Не Бородинское же сражение?»

Юрчик: «Да, узковаты наши лыжи...»

Люда: «Ничего, прорвемся — перетопчемся. А вот лучше давайте пойдем в клуб на „Золотую симфонию“ — афишу я сама видела.»

На том и порешили — утро вечера мудренее...

Родео

Род Спинкс, сын владельца магазина скобяных товаров в Нэшвилле, родился семимесячным и писклявым, как звук трудно закрывающейся двери. Папаша Бак, взглянув на неприличное по американским меркам чудище, объявил: «Или — или! Или я сделаю из мальчонки чемпиона или прикончу его, как недоношенного спартанца! А ты, Рози, смотри У меня! Доставай из своих сисек молоко и корми мальца хоть до двух лет, пока он не обгонит девятимесячных...

— Но, Бак, у меня будет мастит, а по прошествии времени — рак груди, к тому же и вечернего платья не наденешь.

— Рози, не доводи до инфаркта своего попугая. Если ты думаешь показывать свои роскошные сиськи кому-нибудь еще, кроме мальца и меня, то я вырежу у них соски, обмакну в горчицу и съем во славу члена Гиппократа. Пусть молоко лезет у мальца из ушей, но заполняй его желудок по самую пробку!

— А мастит? Ты не знаешь, как вредно отсасывающее устройство...

— А массаж?

-Бак, как ты себе это представляешь?

, Бак представлял это прекрасно — он вспомнил, как пару лет еще назад под звучание укулеле исследовал античный бюст уже не девушки, но еще и не жены и находил в этом приятственность.

— Ну-ну, милая, твоя грудь — под моим контролем, как и все, что касается Рода.

— Какого еще Рода?

— Вот этого самого, нашего будущего великана.

— Обретший имя наследник 3довлетворенно закрыл голубые глазки, которые через пару недель оказались цвета осадка какао.

Молока у Рози оказалось столько, что супруг предложил даже дать объявление в «Нэшвилл Трибюн»: мол, продается высококачественное грудное молоко навынос. Рози приняла шутку с сардонической улыбкой — молоко внутри её груди, похоже, начинало створоживаться. Но Бак смело приступил к массажу, который оказался не только приятным, но и полезным для кистей его рук. И — надо же: малец вгрызался в соски матери безо всякой горчицы, но по беззубости мясной пищи ему не доставалось.

Годовалый Роб стал кумиром сотен фотографий, одна из которых получила первый приз на празднике «Родительский экстаз». Бассейн Род переплывал на раз, а любопытных, нежно его бравших в руки, наказывал попыткой содрать скальп, что некоторым, впрочем, и снилось ночью.

В шесть лет Род не отставал от папаши на вышке У бассейна, а в парке «тарзанил» так успешно, что влюбленные парочки оставили порочную привычку делать попытки делать детей в общественных местах.

Школярил Род параллельно со спортом — бег на длинные дистанции и бокс4 как он говаривал — «философия и акцент». В университете несколько раз выступал за сборные и — удачно, так что даже получал предложения заниматься по олимпийской программе. Род отказывал, не входя в особые объяснения. Папаша Бак обзывал его «гуттаперчевой перчаткой», хотя вскоре переменил мнение.

Дело в том, что в третьем семестре род в баре «Сломанный пропеллер» встретил Джон Торнадо — бритоголового люфтваффе от Бога. В баре Торнадо вербовал клиентов — парашютистов, которых можно было за небольшие доллары сбрасывать с борта старого DC −3 по имени «Стервятник». Род «клюнул» на наживку и с первого прыжка попал в парашютный «штопор» — готов был прыгать всегда и в любую погоду. Торнадо полюбил новичка и, будучи на двадцать лет его старше, заменил Роду папашу Бака. Вот только железная птица требовала бензинового пойла и кой-какого ремонта, так что два приятеля часто лежали в тени его крыльев, мечтая о наследстве святого Икара. И вскоре таковое воспоследовало — тетка из Флориды, покидая «мир скорби и печали», умудрилась оставить племяннику две с половиной тысячи долларов. Папаша Бак уже мечтал о пристрое к магазину, но сынок его «обломил», заявив, что земным путям он предпочитает небесные.

Тетушкины денежки ухнули в воздушную бездну. Для начала Торнадо обучил младшего приятеля управлять «Стервятником2, чтобы и самому покувыркаться в воздухе. Но Роду воздушный батут показался вскоре скучным, и он стал осваивать технологию затяжного прыжка. Торнадо это приветствовал, пока Род не затеял эпопею с ночным затяжным чемпионским прыжком.

— Род, я не собираюсь выскребать тебя потом из твоих ботинок...

— Джон, ты забываешь, что я — университетский сосунок. Теория машин и механизмов гласит, что научный подход превыше риска. Я когда-нибудь терял голову — фигурально? Ну вот, и практически я не собираюсь с ней расставаться. Все очень просто...

Дневные прыжки не долго радовали Рода имитацией крылатости — что-то было в них детское, необыкновенное, но лишенное тайны. Очень быстро Род научился справляться с пустотой, которая вырастала вокруг солнечного сплетения, высасывая из души страх. Дневной прыжок стал сексом женатого мужчины. Другое дело — ночная бездна, когда было два купола, и второй — звездный — был молчаливой музыкой, Божественной симфонией. Это был почти космос — пусть нижняя его кромка, пусть снисходительное сближение его с человеком. Род стоял на цыпочках на этой кромке, и руки тянулись не к стропам, а к звездам, которые можно было собирать пригоршнями и отпускать на волю. Демиург ночи Род был во сне — яви, и не купол трепетал, а его сердце. Джону об этом говорить не хотелось — космос не делится надвое, космос — для одного Роба!

28 апреля 1919 года испытатель парашюта собственной конструкции Лесли Ирвинг прыгнул с высоты 500 метров и раскрыл его только на высоте двухсот метров от земли. То, что сделал один американец, может сделать и другой, так что затяжные прыжки стали давно не исключением, а правилом. Но Род хотел усложнить задачу — положить свою жизнь на воздушную чашу в ночном затяжном полете — на самой грани, в миллисекундах от смерти.

Зачем? Ответить на это невозможно, но сердце ухало в бездну, стоило только мысленно представить крохотную эпопею страха и отваги. Скорость свободного падения — сорок-пятьдесят метров в секунду и — четыре метра в секунду под куполом парашюта. Как их совместить? Как угадать мгновение раскрытия купола жизни над могилой смерти?

Торнадо затею не одобрил. Но Род показал ему график тренировок и все этапы испытаний. Все очень просто: метроном с наушниками будет отсчитывать секунды, которые он определит дневными прыжками, так что ночью оставалось только раскрыть парашют в нужную и почти единственную секунду.

Торнадо мудро покачал головой: «Альтиметр...»

— Что — альтиметр?

— Ты забыл про его точность и запаздывание показания.

— Не забыл. Просто считаю, что они одинаковы — что днем, что ночью.

— Допустим. А динамический удар? Ты уверен, чито не потеряешь ориентацию? Ведь в глазах — чертова уйма звездочек, что в твоем фейерверке...

— Тебе бы стоять у входа в рай вместо Святого Петра — вряд ли кого пропустишь.

— Я и говорю: рановато тебе в рай.

Тренировочных — дневных — прыжков Род сделал двенадцать. Тринадцатый — в чернильных сумерках. А 14 июля — пан или пропал! Вываливаясь из кабины, Род включил метроном. Звезды посыпались следом — то ли вдогонку, то ли со спасательной гравитацией. На одиннадцатой секунде Род дернул вытяжное кольцо — удар встряхнул его, как котенка, но бросил на землю все-таки милосердно. Оказалось, что приземление состоялось метрах в сорока от бунгало — о нем-то они позабыли в теоретических спорах. Можно было и на бочки с горючкой спикировать.

Торнадо посадил «Стервятника» в створе указательных огоньков, развернулся, заглушил мотор и бегом бросился к вздыхающему под ветерком парашюту.

Род лежал лицом к космосу и улыбался Всевышнему.

— Родео, как там твои ботинки?

— В них — только ноги с носками. И мочевой пузырь дал слабину...

— Легко, парень, отделался. Ну все, шабаш, хватит. Я твоим Хароном стать не хочу.

Но Род уговорил его еще «на посошок»: «Пусть народ знает про наши подвиги».

Он привез корреспондента «Нэшвилл Трибюн» и повторил прыжок. Но ночного фото не получилось, самого прыжка корреспондент не увидел —только стремительное падение света фонаря на каске парашютиста да подсвечиваемый им купол. Тем не менее статья появилась в газете, и на пару дней Спинкс стал знаменитостью — «Это — тот парень, что ночью спустил свою задницу с неба на землю. Зачем бы ему это было надо?..»

То же повторил и папаша Бак. Да еще добавил: «Две с половиной тонны баксов малец спустил на парашюте. По-моему, в канализацию — было бы проще...»

Папаша Бак в молодости заимел парусную шлюпку на реке Камберленд, при своем капитанстве сделал из сына неплохого матроса, а в университетские уже времена все бремя шпаклевки, покраски и работы с такелажем легло на Рода. Зато он теперь мог устраивать речные прогулки для приятелей, а особенно — для приятельниц, с которыми у него сложились сложные отношения. Не слишком высокий, но крепкий, он нравился девушкам, но его подводил своеобразный «юмор». Он в столь короткий срок завершал соитие, что опытные партнерши даже устраивали ему выволочку, на что он спокойно реагировал:"Так я же и обещал всего секс-момент". В конце концов Альфреда Беккер на девичнике объявила: «Итак, я даю Родео последний шанс — если он не оправдает моих ожиданий, придется вписать в его послужной формуляр: К ДАЛЬНЕКЙШЕЙ СТРОЕВОЙ СЛУЖБЕ НЕ ПРИГОДЕН.

В общежитии Альфреда ворвалась в комнату Рода без стука и застала его за столом, который оккупировали книги и записи — близился философский семинар по Эмерсону. Альфреда, пылавшая, как спиртовка под колбой, объявила: «Сейчас или никогда!» Через голову она избавилась от легкого платья, и перед юношей предстало пикантное зрелище: в прорезях бюстгальтера торчали молодые черешенки сосков, а к кружевным трусикам была пришпилена лента с надписью: «Бей по воротам!».

— Это мы еще посмотрим, — заговорил Род, расстегивая молнию на брюках. Потом коварно прищурился: «Фредди, ты не против, если я совмещу приятное с полезным?»

Девица вообразила, что именно она — «приятное и полезное», и замотала головой, выбрасывая из русых локонов аромат европейских духов. Брошенная на диван, Альфреда тут же лишилась ленты и того, к чему она была пришпилена, а Род-младшенький мгновенно подрос и оказался в её уютной пещерке. При поцелуе она закрыла глаза, а когда их открыла, то обнаружила, что руки юноши устремились за её голову, тогда как нижняя часть его тела транслировала поршневые движения в направлении её лучших ожиданий. Она снова закрыла глаза и приготовилась к неизбежному — судороге и разъединению, но секунды превращались в минуты, кукушка в её гнездышке стала собираться куковать, и все было так ладно и завораживающе, что Фредди даже попыталась втянуть в себя вместе с наслаждением и причину его. «Девчонки не поверят,» — мелькнула мысль, а Род — младшенький вдруг стал поддавать жару, и Фредди решила всерьез заняться честной борьбой за сексуальное первенство. Впрочем, он соткан из каких-то особенных мускулов, лакомиться можно было по всем правилам регаты в период крутой волны, бисеринки пота возникали и испарялись, да и сама она плавилась оловом в чудесном тигле.

Опомнилась Фредди, когда поршень постепенно оказался без смазки, приятности сменились болью, так что она застонала уже не поощряющее, а с просьбой о пощаде.

Род вернулся на нижний этаж и осведомился: «Что-то не так, милая?».

— Так, да еще так и этак! — Но тут она вывернула голову и узрела, что на боковой планке дивана Род держит раскрытым толстенный том. — Так вот что ты называешь приятным с полезным, извращенец чртов!

Однако тело её все еще помнило невесомость и полетную тайну в бездну, и то, что такого, видимо, больше никогда не будет. Девушка взглянула на часы и возопила: «Родео, ты настоящий чемпион штата Теннеси!.. Бедненький... без приза за первое место». — И она приложила все усилия и всю свою благодарность, чтобы Род — младшенький тоже разок пролил тягучую слезу наслаждения.

Девчонки, конечно, не расходились — всем было интересно, как Альфреда «обработает» Родео. Её встретили двенадцать любопытных глаз: «Ну как? Ну что? Что так долго?»

Фредди торжествующе показала растопыренные пять пальцев на правой руке и большой — на левой: «Вот так-то», чтоб мне провалиться на экзамене — целый час и еще тринадцать минут!«

Девичник застыл: «Шесть сладостных истечений за час с мелочью! Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»

Но сияние Фредди в нимбе встрепанной прически являло всю правду настоящего секс-момента!

В университете на Рода стали поглядывать примеривающее не только девчонки, но и студенты особой, загадочной породы.

Кстати, парни потом приставала к Фредди с сакраментальным вопросом: «А какую книгу читал при этом Спинкс?»

Фредди отвечала честно и загадочно: «Толстую...»

Конечно, не второй подвиг привлек внимание к Родео компетентных органов. Род не заметил, как однажды синий шевроле сопроводил его до общежития. Справа от шофера сидел человек с орлиным профилем — сразу после остановки он устремился вслед за третьекурсником. Хорошо, что машина стояла в тени двух вязов — Орлиный Профиль отсутствовал часа полтора. Шофер — невидный малый лет сорока — глянул на шефа: «Ну как?»

— От двух бортов — в лузу! Малый — то, что надо! Чистюля и, похоже, зануда. В его вигваме такой порядок, что плюнуть некуда. Книг, правда, слишком много, но ты уж позаботишься, чтобы он перешел на чтение инструкций...«

Орлиный профиль предъявил Роду удостоверение начальника организационного отдела фирмы «Локхид». Юноша повертел его и прищурился:

— К моей скромной особе и — такие люди!

-Не скромничайте, Спинкс, не скромничайте! Кое-какие из ваших подвигов дошли и до наших палестин. Я диву даюсь: то ли вы — авантюрист, то ли за жизнь свою за статейку в газете способны отдать... Впрочем, мне это по душе. И не только мне. нам такие смельчаки очень бы пригодились.

— Для чего?

— А вот это, Спинкс, — разговор особый. Прежде всего я хотел бы узнать о ваших послеуниверситетских планах. Наметилось щее?

— Вопрос — на большой! Вот только ответа у меня на него нет. Знаю только, что я был счастлив при парашютном дельце. Это — по мне: высота и упругость воздуха.

— Именно, именно. Так мы и думали. Это мы и собираемся предложить вам. И даже то, где воздух отсутствует.

— Понятно. Космос. Не слишком ли запредельно?

— Знаете. Спинкс, дело не за нашими возможностями. Дело — за вашими взглядами на проблему жизни и смерти. Имеется в виду ваш взгляд на проблему жизни и смерти. То есть речь идет о риске. Есть такие люди — рисковые, но не бесшабашные. Нам кажется, что вы — из таких. Я прав?

— В принципе.

— А в частности?

— У вас в рукаве случайно туз не затерялся?

Точно! Я его сейчас вам и покажу. Наша фирма занимается не только тем, что летает в воздухе, но и в стратосфере. И еще выше, и, надеюсь, выше высшего — то есть, космические полеты. В будущем. Но — в ближайшем будущем. Вы газеты, журналы почитываете?

— От случая к случаю.

— Все очень просто: пришло время строить специальные аппараты, испытывать и дать им возможность проявить себя во всей красе. Так ведь все и ведется от века...

— И я...

— И вы будете заниматься этим самым.

— Но я еще не закончил университет.

— Вы думаете, что есть такой университет, который научит вас тянуть за уши новую технику к сияющим вершинам? Разумеется, вы этого не думаете. Человек или уже проявил себя, или этого ему никогда не удастся. Вы — из первых. У вас есть вкус к неизведанному, вы умеете рисковать для этого неизведанного. А сегодня — тот Рубикон, за которым будет только новое, только неизведанное и обращение с ним, как вы понимаете, на вВ. Детство человечества кончилось. К сожалению, — ужасом и смертью. Хиросимой и Нагасаки. Но у нас не оставалось выбора — противника гладить по головке не только бесполезно, но и вредно.

— Вы хотите сказать, что мне придется заниматься военной тематикой?

— Не будьте наивны, Спинкс. Что бы ученые ни изобрели, они изобретают в первую голову оружие. Не мне вам толковать об этом — философия прагматика так же актуальна, как и философия идеалиста. Кроме того, кто сказал, что будущее оружие будет применено на Земле — есть ведь и иные миры и иные опасности.

— У нас сейчас разговор теоретический?

-Вовсе нет — сугубо практический. Мы приглашаем вас на стажировку в нашу фирму, чтобы понять, есть ли у вас вкус именно к такой работе. Практически прецедентов нет. Все — с чистого листа. Но самое главное — ваше завтра зависит от вас самих.

— Так уж?

— Так. Поверьте старому цинику. Я даже открою вам секрет: вы — первый, к кому мы обращаемся. Вас интересует заработок?

— ...Пожалуй, нет. Какой будет — такой и будет. Чтобы не дергаться по каждому дурацкому поводу...

— Договорились. А слава?

— Интересует ли меня слава?.. Ничего об этом не знаю. Говорят, что нужно пройти испытание славой. Мне кажется, что вопрос не ко времени и не к месту.

— Согласен. Итак, готовы ли расстаться с университетом?

— Давайте попробуем. Мы получим для вас годичный академический отпуск. Чтобы все было официально и так далее...

Шофер включил зажигание и спросил: «Может, ему все-таки следовало бы закончить университет?

Орлиный Профиль закурил и ответил из облака дыма: «Зачем? Нам не нужны его мозги. Нам, Бишоп, нужно его мясо.».

Род раскрыл наугад том Эмерсона и ткнул пальцем в строчку. Выпало: «Я могу поэтизировать все на свете, но нравственное сознание поэтизирует самого меня».

Продолжение