Читатель! Если перед тобой раскрыта книга, закрой её и скачай из библиотеки Флибуста сборник рассказов «Стая» уральского писателя Александра Филипповича. Свердловский поэт Юра Лобанцев познакомил меня с ним на улице Ленина, кажется, в 1970-ом году. Юра представил его просто: «Саша — прозаик». Мы зашли в ближнее кафе, пили пиво, я слушал неведомый мне диалог и рассматривал нового знакомца — очень скромного и скромно одетого, тихого, болезненного — почему-то мне было его жалко. Позже до меня длщел слух, что он ушел из жизни, в инете я его не нашел и был очень рад новинке во Флибусте.

Это было потрясающее чтение — почти как Кафка, хотя роднит их лишь интонация голоса за кадром чтения — спокойная, уверенная, непритязательная, но отчего-то покусывающая сердце. Для современного читателя тексты Филипповича будут почти открытием. Так современный ребенок, увидев живую корову, говорит: «А я думал, что она — только в телевизоре». У Александра — негладкая жизнь деревни или рабочего поселка уведена глазами собаки, лошади, коровы, но с удивлением и недоумением. Мы, люди, предстаем здесь всего лишь паразитами на земле, особенно — после прочтения крохотного, менее трех страниц, рассказа о глухаре, преследуемом неведомым врагом. Но вот звучит имя врага — одиночество, одиночество птицы по вине человека. Глухарь остался один-одинёшенек на всю таёжно-болотную округу... Это был уже Франц Кафка (вспомним его крота хотя бы). А тут еще — точность и незаёмность языка и глубоко спрятанная боль автора. На весь двадцатый век — всего два автора, которым ничего не было нужно от литературы, поскольку сами они этой литературой и были.

Ах, как свежо и сердечно были бы прочитаны рассказы Александра Филиппоаича в журнале «Новый мир» во времена Твардовского! Но нет, «железному» редактору требовались тексты, так или иначе подверстанные к советской жизни, а вот у Филипповича нет никакой советской власти и самой страны советов. Пряжа сельской жизни уже, понятное дело, обветшала, но настоящая любовь только такой и бывает — с трудной историей и томительным чувством вины. Кстати, о чувстве вины...

Из рабочих тетрадей Александра Твардовского. 1 мая 1964 год:

«Залпом прочел „Процесс“ Кафки, правда, во второй половине уже порой „партитурно“, но объемля, угадывая дух и смысл бегло просматриваемых, схватываемых оком страниц. И мне уже не кажется анекдотичным то, что кто-то в Румынии или Венгрии связывал имя Кафки с моим, имея в виду „Теркина на том свете“. Где-то у меня есть перевод этой заметки»

Трудно угадать в сем отрывке знаменитого редактора знаменитого «Нового мира» шестидесятых годов. Да, Твардовский все еще полон новой своей поэмой, её публикацией, откликами на неё, словно привнес в мировую литературу новую «Божественную комедию». А жизни сей поэме оставалось всего ничего — несколько годков, чтобы позабыться ей окончательно.

Да и лукавит Александр Трифонович по меньшей мере, по большей — в значительности свроей не усомнился, в понимании своём литературы, в несомненных своих оценках. А запись выдавала его с головой: «Залпом прочел „Процесс“... во второй половине партитурно»... Даже и главу «В соборе»? ах, Александр Трифонович, Александр трифонович... Кандидату в члены ЦК КПСС и прочая и прочая только такое обращение с Кафкой и возможно — ведь сам он немало потерся и утерся в высоких кабинетах, чтобы не остаться, в конце концов, крестьянином, в каковых себя особенно числил. Тот же социальный подход, та же партийная бравада, те же устремления здесь и сейчас.

И читал-то Твардовский «Процесс» в рукописи, и не заикнулся о журнальной заинтересованности, и не обмолвился о впечатлении или хотя бы о попутной мысли. Правда, Твардовский все ще борется за публикацию в «Новом мире» романа «Чума» Альбера Камю — более понятного и адресного текста. Но где та «Чума» и где «Процесс» — два романа имели свои несопоставимые судьбы.

А журнал «Новый мир» никаким новым миром и не был. Славу ему «создавали» цензура и партийная опека, которые по мелочам терзали тексты, придавая им не сопоставимую с ценностью ауру. Теперь, задним числом, все хлопоты вокруг журнала просто удивляют. журнализм журнала (простите за тавтологию" столь вопиющ, что все рассуждения Твардовского об искусстве не более чем игра в «литературные классики». Яшин и Овечкин — вот костыли журнала. Правда «Один день Ивана Денисовича» Солженицына рванул петардой, но так уж совпало, так уж приперло Хрущева с критикой «культа личности», да и трудовой порыв старого зэка скорее из кинофильма «Коммунист», где актер Евгений Урбанский в одиночку валит вековые деревья для обогрева города. По своей наивности я принес журнал с публикацией повести Солженицына недавно расконвоированным зэкам на почтовом ящике где работал после окончания института на трассе Тайшет — Лена. Журнал мне вернули безо всяких эмоций и не пожелали комментировать, хотя были мы почти в приятельских отношениях — старшее поколение в поселке тянуло к молодым. Эти дети эмигрантов из Харбина с 25-летним сроком посадки сказали только, что «сказки им читать незачем».

Александр Трифонович бился за публикацию солженицынской «сказки», но «сказка» Франца Кафки ему «не показалась». Тактика Твардовского не знала стратегии. Его обобщения имели арифметический характер. Йозефу К. негде было притулиться в «Новом мире». Такой герой перечеркнул бы все номера журнала, предъявившего наконец-то свою провинциальность урби эт орби.

Мне скажут, что в следующем, 1965 году знаменитый черный сборник Франца Кафки был выпущен из цензурных застенков. Но тираж не указан и, следовательно, незначителен. Мне удалось прочитать его лишь в библиотеке Литературного института, и в очереди не чтение никто там не стоял.

А самый передовой редактор Советского Союза даже не понял, какую книгу он читал и читал «партитурно». Йозеф К. не знал за собой никакой вины. Александр Твардовский был виновен по самое сердце — с раскулаченным своим отцом и трудной своей партийностью. Какой тут «Тёркин на том свете» черт побери?! «Должно быть, кто-то оклеветал Йозефа К. ». несомненно, Иосиф Сталин оклеветал в числе миллионов отца Твардовского. Но Александр Трифонович посчитал, что какой-то там Франц Кафка не имеет никакого права напоминать ему о личной его трагедии и трагедии советского крестьянства. Слишком уж актуален роман Франца Кафки — с первой же фразы наша знаменитость попадает на библейский крючок — об оставлении отца, и матери, и братьев своих..."ибо я пришел разделить человека с отцом его ...«(Евангелие от Матфея, 10: 35).

Франц Кафка в романе «Процесс» являет Твардовскому его сущность образом Йозефа К. , так что смотреть в это зеркало тому не хотелось. Мало того, хлопоты Йозефа К. в своё оправдание похожи на хлопоты Твардовского по публикациям того или иного текста. Я, может быть, даже делаю комплимент знаменитому автору «Тёркина», но запись его в рабочей тетради слишком уж лаконична, грозно лаконична. Твардовский понимает, что здесь он ступает по минному полю. Если внимательно читать его рабочие тетради, то можно прийти к выводу, что в своей ограниченности он несколько признается. Например, полностью доверял литературному вкусу Александра Дементьева. признавался, что статьи его достаточно кратки и слабы. Но амбиций гораздо больше, особенно в номенклатурности. Хотя Александр Трифонович иной раз и подчеркивал собственную незамутненность по этой части. Ленинскую премию он передал на строительство клуба в родном селе на Смоленщине, но скорее сие — по части откупного — дача привлекала его больше. Йозеф К. хотя бы раз в год навещал отца с матерью.

История советской литературы пестрит именами, которые можно спокойно вычеркнуть. Разумеется, я не предлагаю вычеркнуть имя Александра Твардовского. Вот только отсутствие в ней Александра Филипповича несправедливо и огорчительно.

25.5.2014