ЛИЦОМ К ЛИЦУ — ДВЕ ПОВЕСТИ

Прежде чем приступить к окончательному подведению итогов рассмотрения версий трагедии группы Дятлова, автор хочет представить читателю вторую часть своей повести «Прощай, Кастанеда», написанную в процессе чтения повести Анны Матвеевой «Перевал Дятлова» и спорящую с некоторыми положениями её, связанными с некомпетентностью авторессы в туризме и слабыми её познаниями в горно — лесной жизни. Повесть писалась как раз в промежутке времени меж выпусками двух номеров журнала «Урал» № 12 за 2000 г. И № 1 за 2001 г. Собственно, мой текст также может иметь неточности, которые я постараюсь исправить в нижеследующей за ним работе, так как 12 пролетевших лет и старания интернета сделали доступным для всех Уголовное Дело, возбужденное по факты гибели членов группы Дятлова.

Однако компетентный читатель может и пропустить первоначальные впечатления мои от прочтения повести Анны Матвеевой и приступить к, собственно, следующему этапу осмысления трагедии.

— Эх, чай-чаище-чаек, сухарь-уголек! Неделю уже, Борис Степаныч, как кружку чая возьму, про группу Дятлова вспоминаю...

— Какую группу? Какого Дятлова?

— Ну, ты будто с луны свалился! Ты разве не в Свердловске учился? Должен тогда про студентов-туристов из УПИ, что погибли, слышать.

— Вон ты про кого, Исаич! Само собой — из нашего пединститута тоже ведь ребята в те места ходили, байки всякие сказывали. Но тебе это с какого боку припека?

— А у меня бессонница как раз перед выездом случилась, и на глаза попался

журнал «Урал». Смотрю — «Перевал Дятлова»... Вчитался без отрыва. Недоумения — ни отбавить, ни прибавить. Вот скажи, Степаныч: ты когда после дальней ходки с лыж соскочишь да рюкзак скинешь, за что хватаешься?

— Ясно: чай готовлю, чтоб поты компенсировать!

— Как и все нормальные люди. А вот дятловцы, как писательница сказывает, после перехода поставили палатку на полтора километра выше ближайшего дерева, а в ней печка и одно полено, как я понимаю, — на растопочную щепу. Мороз, по метеосводке — минус двадцать один градус. Ну, скажи, каково ночевать?

— Дурной сон. Ежу понятно, что любой таежник ночует около дров — воду-то принести легче. У туриста тоже под маковкой не сухой песок. Что за писательница-то, как фамилия?

— Не до того было запоминать, очень русская какая-то фамилия. Она еще молодешенька и сама признается, что в нашем лесном-горном деле ни бэ, ни мэ, ни кукареку.

— Повесть, говоришь. Может, все выдумано?

— Там документы всякие приводятся. Хотя, как они к ней попали, — как в сказке.

— А как?

— Соседский старик помер, вот родичи его и избавились от ненужных бумаг...

— А разве не могло такое случиться?

— Могло, конечно. Только ты сам, Степаныч, проповедовал мне «бритву Оккама»...

— То есть: не умножай сущностей без надобности?

— Это — по-твоему. А по нашему: снаряд в воронку уже не попадет. А

писательница эта при очень подозрительных, просто смердящих враньем обстоятельствах встречает еще одного человечка, дамочку, преподнесшую ей на блюдечке с золотой каемочкой еще кучу всяких свидетельств-документов.

А что там в подзаголовке стояло, Юрий Исаич: повесть? Документальная повесть?

— Точно — повесть.

— Ну вот: и взятки гладки. Можно фантазировать, сколь угодно.

— Фантазировать про то, чего не было, нет и не будет. Касательно же

случившегося события необходимо писать с максимальной приближенностью, знанием дела и особенно природы, иначе: соврал в малом, кто поверит во вранье большее... А дамочка эта сама признается, что изо всей природы знакома лишь с личным котом Шумахером, то есть, она мне, к примеру, опытному астронавту, рассказывает, просидев всю жизнь у компьютера, о звездных мирах и потусторонних странствиях. У нее же на каждой странице — проколы.

— Можешь привести?

— Да ради Бога! У нее там группа туристов чуть ли не по шоссе двигается из

Вижая во 2-ой Северный поселок, а рюкзаки их перевозит по этому же «шоссе» лошадь в телеге — это в снежном-то январе?! Ну, это прокол городской, а есть ведь и туристский, связанный, правда, как раз с городом. На полном серьезе она сообщает, что у нее перед глазами планы походов на Кавказ, Южный Урал. Чертово городище — бред сивой кобылы! Какой дурак станет составлять план похода на Чертово городище, до которого можно доехать на электричке! У меня дочь кончала лесотехнический, так они с этого городища не вылезали по воскресеньям и — безо всякого плана! Дремучая тьма застит такие страницы.

— Уж больно придирчив ты, Исаич!

— Так ведь книжка и сама по себе неправда — зачем же еще в ней врать-то? Вот ты, к примеру, не знаю, ведешь дневник, нет ли, неважно... в письме хотя бы написал: «Я разжег охотничий костер»? Или — «егерский»? А у нее турист в дневнике пишет: «Разожгли туристский костер...» Каков Яков! А по сентябрю в горах у них спеет малина — ты это называешь «развесистой клюквой»... Того слаще — они еще и землянику видели — фантастическая фантастика! И еще в карманы рюкзаков суют грибы на ходу, быдто это листочки бумаги. Вот ты — учитель, Борис Степаныч; что бы ты поставил написавшему в сочинении, что «у них нет КАПЛЕЙ от горной болезни»? Еще ты, охотник и егерь, не знаешь очень важной вещи, которой нас учит писательница: «Из-за низкой температуры и сильного ветра вынуждены устроить ночлег». Лично я устраиваю ночлег, потому что — ночь на загорбке. Ладно, далее — ссылки на 5-6-метровый слой снега в долине Лозьвы. Ну, я допускаю — метра четыре, ладно, черт с ним — пять-шесть, только лыжнику все едино — один или шесть! На Кавказе в таких случаях говорят: «Молчи, женщина!»

Но нет — женщина продолжает учить нас жить в зимней глуши.

— Может быть, не стоит отвлекаться на мелочи. Может быть, она раскрыла загадку смерти дятловцев...

— Наверное. А то зачем же писать такую большую повесть?

— Так это — повесть? То есть — художественное произведение. Вымысел, так сказать? И что она вымыслила по поводу такой страшной трагедии? Объяснила?

— У нее, писательницы, то есть, в голове что-то уже проясняется, но окончание

— в следующем номере журнала. Придется ждать целый месяц. Правда, чужие некоторые версии приводит — насчет НЛО, огненных шаров, ракет...

— А ты своим умом как раскумекиваешь, Юрий Исаич?

— Про эти НЛО — неопознанные летающие объекты — не знаю, что и сказать. Сейчас-то про них даже в наших лесных избенках рыбаки-охотники толкуют. Колян Мильков на Нижне-Княсьпинском, сказывал, в белые ночи дергал окуней и видел что-то эдакое: сначала со стороны Кумбы-Золотой как бы огненный шар взлетел — ярко-ярко, как при сварке, потом огненные капли вниз посыпались, а по озеру концентрические круги задышали-задышали, вместе-врозь, вместе-врозь... С полчаса они угасали, пока не вышли все в расход. Вот и думай, почем белена у черта...

— А сам ты, Исаич, видел что-либо в этом роде?

— Бог миловал. Даже бате моему не привиделось такое. Хотя как-то кытлымские охотники — трое — ходили на Тыпыл и вернулись через две недели совершенно седыми молчунами. Батя с соседом летом решили похаурисничать — году тоже эдак в

1960... Хотели речку перебрести, а с того берега солдатик с автоматом: «Назад! Дуйте, пока не взяли вас в оборот!» Они вверх по течению ушли — обхитрить думали, куда! Такой же говорливый автоматчик. Оно, конечно, лагеря в тех краях были, посты могли выставить от беглых зечков. Тогда седина у тридцатилетних мужиков тут при чем? Чего там такого страшного?

— Так ты, Исаич, в тайге-горах ничего бы не испугался?

— На зверя да недруга у меня всегда под рукой винтарь, для дьявола молитва припасена, а НЛО — все равно что Бог: если имеется, то вряд ли покажется.

Старые люди сколько про духов баек рассказывали — тоже неопознные летающие объекты-субъекты. Вот тебе неужели ни разу не доводилось встречать такое: сидишь у костра или, положим, просто так в лесу втихую, при полном безветрии, и вдруг будто вспорхнет на расстоянии 5-10 метров и нет его, родимого. А кто это? Другого слова и не отыщешь — дух! Может, даже и не святой...

— Случалось, конечно. Так это, вроде, физика-химия объяснить может.

— Пусть тогда объяснит, я — не против. Духов этих нисколь не боязно, не так ив тайге одиноко. Если б, правда, Змея Горыныча встретил, как иные-прочие, —тогда другое дело, призадумался бы, коли жив остался. Я тебе больше скажу, Борис Степаныч: зла в мире ровно столько же, сколько добра, лжи —сколько правды, любви — сколько безразличия. Все распределяется на две чаши весов. Другое дело, что мы иной раз добро и зло узнать в лицо не осмеливаемся... Уж как, кажись, коммунистов кляли, как переменам радовались... Охотнику, конечно, все это ни к чему — зверь беспартийный, а утка и паспорта не имеет, через границу сигает лучше любого контрабандиста. Однако, в миру-то — время смутное, враз из подполий колдуны—экстрасенсоры выползли, НЛО вскорь вместо лампочек можно вешать. От горюнства все это — запасной выход на тот свет на этом свете. А по моему, сердцу самый лучший и самый не загадочный неопознанный летающий объект — это радуга-семицветья. Смотришь и от умиления до восторга в одном шаге. Может, правда, и оттого, что за нею погодная погода устанавливается — солнышко хоть в закрома прячь.

— Не думал, Исаич, что ты в поэтах ходишь. При жестоком ремесле все же охотничьем.

— А это все — жизнь, братец. Скумекаешь иной раз — и сам не рад, а и

пожалеешь зверя. Вот как ты... Все, все под Богом ходим и однова доходимся. Как те парни-девки, дятловцы...

— Вот бы, Исаич, мне тот журнал почитать. Неразгаданная ведь история, почти что в наших краях.

— Трудно ли? Завтра утром я в город подаюсь. Все выяонится — и я к четырехчасовому автобусу «Урал» и принесу. Не поспеешь к нему, Григорий журнал в конторе оставит для тебя. Однако, лучше поспей — я хлебного свежачка пришлю, еще какой шурум-бурум...

— Заранее благодарю, как в иностранных письмах пишут. Непременно. Очень меня эта история заняла вдруг, а времени у меня, сам понимаешь, — от зари до зари, ночь неприкосновенная.

— Хотя по Библии: во многих знаниях многия печали...

— И это верно...

16.

Лай плелся за хозяином недовольный: во-первых, из полученного от шофера «сидора» ему ничего не перепало; во-вторых, хозяин «прокукарекал» с правой стороны вскинувшегося зайку; в-третьих, задумчивости у собак и самих хватает.

Никодимову же было о чем задуматься. Вот уже полгода его робинзонады прошло, цивилизация как бы в тартарары провалилась, и вдруг — задрожали руки и сердце: зудом зудит «Урал» взять поскорее в руки. Каков теперь журнал стал — окошком в мир или во двор, окруженный хрущевскими параллепипедами. До перестройки и до денежной реформы журнал выписывали на школу, читали, обсуждали. Ребята даже писали рефераты, вчитываясь в журнальные страницы. Открываемый журнал выпускал на свободу воспоминания об институте, педпрактике в вечерней школе на Вторчермете, букет кинотеатров в самом центре, холодную роскошь трамваев и мороженого... Любилось как дышалось, и звезды не покидали межфонарья. Казалось, что ЭТОГО у него никогда не отнимут, а уж какое поколение перехватило его эстафетную палочку и бредит городом, институтом, любовью, счастьем... С таким же чувством Никодимов, не поднимая ружья, смотрел когда-то с болота на пролетающую над ним пятерку гусей — спокойных, вольготных, знающих курс и цель. Должно быть, им хорошо было вместе. А вот у них с Лаем нет крыльев, а курс и цель — как бы уже и смерть. Смерть... Об это слово то и дело спотыкаешься на страницах книг, а жизнь она прочесывает своей косой еще пуще и неостановимее.

Никодимов шел по лыжне на камусовых лыжах в валенках, полушубке и меховой легко-беличьей шапке. А в рюкзаке, в тесноте типографского шрифта, таилась непонятная судьба, нет — смерть девяти молодых людей, которым сейчас было бы на сорок лет больше, они были бы старше его, Никодимова, может быть, в этом номере журнала были бы стихи или повесть кого-нибудь из них, а стали они причиной горя для одних, любопытства и заботы — для других...

Первым делом — печь: не дай Бог, замерзнет картошка в подполье. Кстати, о ней, разваристой и крахмальной. Журнал Колюхин завернул в старый номер городской газеты, на последней странице которой значилось: ВСЕ О КАРТОФЕЛЕ. Интересно, чем можно разнообразить столь нехитрый на первый взгляд продукт. Один из рецептов привлек его внимание подзабытым уже термином МАЙОНЕЗ. Вспомнилось, что в кладовой притулилась коробочка с остатками «провансаля». «А не сгоношить ли нам, Лай, по новому рецепту картошечки?» Пес не возликовал по этому поводу и даже как бы укоризненно посмотрел на хозяина: «Не проведешь мышь на сале...» Положенный ему в миску кусочек лосятины он смикитил в два чавка и не ушел от нее: «А что у нас на второе...»

Прополоскав кишки утрешним чаем, Никодимов начистил картошки, вымыл, порезал кружками и загрузил в уже кипящую подсоленную воду. На радость Лаю в его кастрюльку была высыпана мелко порубленная требуха: «И когда я, Лай, тебя на вегетарианство сагитирую...» Пес сглотнул слюну так громко, что послышалось нечто вроде «Нетушки...»

Картофель свариться не замедлил — Никодимов слил «бульон» в ковшик, туда же — ложку масла и ложку майонеза. Треть картошки была перегружена в миску Лая и залита настоящим, требушины бульоном: «Не спеши, парень, пусть охолонет в сенцах...» Пару чесноковин Никодимов старательно растер и размешал в содержимом ковшика. В кухню враз снизошло лето, вянущая на солнце крапива, приветные грядки... Осталось только опрокинуть «бульон» в дымящийся кратер кастрюли и от новой волны аромата не хуже Лая сглотнуть слюну. Пес уже вычавкивал свое замечательное месиво.

Новомодное блюдо почему-то перенесло Никодимова во второй — без окон — зальчик ресторана «Ермак» — кормили там когда-то на славу и гостеприимно. Но и сейчас было неплохо — спину прогревала аура печного тепла, новое блюдо было «обалденным» — термин еще из той, школьной жизни.

Тесть — немец немцем, а в избе печь сложил русскую — вышла она отменно справной и удачной. Затопив, Никодимов забрался наверх с керосиновой лампой и журналом. Под потолком уже плавало облако тепла, тулуп-бокогрей мягок и приютен. Даль смеялся: «Пока баба с печи слезет, 77 дум передумает». И Никодимов не меньше передумал, пока гнездился да привыкал к печным хоромам.

ГОВОРЯЩИЙ НЕ ЗНАЕТ, А ЗНАЮЩИЙ НЕ ГОВОРИТ.

После такого эпиграфа можно смело закрывать журнал, но само собой выпало джокером продолжение. Итак:

ГОВОРЯЩИЙ НЕ ЗНАЕТ, А ЗНАЮЩИЙ НЕ ГОВОРИТ ВСЕЙ ПРАВДЫ.

По какой причине? Ведь сказано и свергнуто почти все, только что еще не все священные трупы оказались на свалке — и не только Истории. Человек — существо загадочное: только ему могло прийти в голову учиться, уча других. Списывать, добавляя к чужим ошибкам собственные. Вот и теперь, буквально на пятой-шестой странице, Никодимову стало казаться, что он читает книгу, а видит фигу. Неужели так странно подействовало вступление автора? Или он, Никодимов, все еще слышит сентенции Колюхина? Или виной тому — мужской шовинизм? Наверное, не без этого...

Никодимов погасил лампу и задумался. Спасшийся через чело печи пламенный павлин все дрожал и дергал пестрым охвостьем, словно еще не научился раскрывать с шиком радужного симметричного полукружья. Дрова трещали, словно над ними поработали китайские пиротехники, а это всего-навсего микропар взрывался в межволоконном пространстве поленьев: идущие на смерть приветствуют тебя, Печь-Цезарь!

Почему вдруг чувство какой-то вины оцепенило сердце Никодимова? Может быть, оттого, что в студенчестве еще, неподалеку от УПИ и Михайловского кладбища не опечалил своих радостей чужим горем, пропустил меж пальцев воды этой Леты? Он тогда и подумать не мог, что в 1973-ем за Ольвинским камнем ему встретится тургруппе тоже из УПИ — два парня и две девушки, и они попросят его быть проводником, и два гитарных вечера у костров, и де теплые их юным теплом ночи он проведет в палатке, а затем... В конце марта он получил официальное приглашение из турклуба УПИ, и гороно, словно подслушав пенье туристских струн Никодимова, отправило его на семинар в Свердловск.

Ежегодный ночной слет туристов УПИ обычно имел место быть с 8 вечера до восьми утра в каком-нибудь отдельно стоящем заведении общественного питания. На этот раз выбрана двухэтажная столовая на ЖБИ. Раздевшегося Никодимова встретили две девушки перед лестницей на второй этаж. Первая с сомнением разглядывала его гладко выбритую физиономию, пальцы ее никак не могли выбрать крохотный значок-фотокарточку — то ли вихрастую улыбающуюся физиономию, то ли мрачного типа с лысиной, но зато — с бородой. Пришлось Никодимову сознаться в своей бородатости, и тут же на лацкане у него появился знак умудренного опытом инженера. Вызвавшая его из уральской глуши знакомая четверка, оказывается, пока ходила в «шестерках», то есть, была еще кандидатом в турклубб и сегодня обеспечивала сервис «стариков», а это было последним испытанием на туристскую профпригодность. Все стены банкетного зала были увешаны стенгазетами-отчетамии кандидатов в туристы и прожженных, матерых, как их здесь называли, ЙЕТИ. На стенде группы «Ропотамо» Никодимов увидел пару фото со своим изображением — оружейным и выглядывающим из снежного капора.

— За категорийку, дневники и снаряжение у нас уже «пятерки», — объявила

Томочка Елистратова. — Осталось за фотоотчет и «сервис» получить хотя бы «четверки», и мы — в дамках!

Эти две спокойные влюбленные пары сразу «легли» Никодимову на сердце. Они были как бы неторопливы, но дело у них в руках-ногах ладилось. Серенький и Гаврош не ленились таскать с собой по гитаре, оба сочиняли стихи, за девочками ухаживали по-рыцарски. Никодимову даже было стыдно за свое грубое студенческое прошлое. Вспышки фотоаппаратов фиксировали объятия вновь прибывших с уже перемазанными губной помадой, галдеж — как у галок на Форуме. Музыка пока что старательно сдерживает свои децибелы. У Никодимова руки чесались тоже обнять кого-нибудь и похлопать с чувством по спине. И, видимо, это чувствовалось: некоторые ЙЕТИ подходили и жали крепко и старательно его руку, мучаясь загадкой: «А где бы я мог этого типа видеть?..»

Ждали «до упора» — до десяти часов. Никодимов решил сосчитать присутствующих, дошел до ста десяти и бросил... Когда уселись за длинный — от Кавказа до Урала — стол, началась перекличка — на год окончания и факультет отвечали девизом. Когда назвали 1959 год, все встали со стаканами и тихо выпили «за отсутствующих». Даже Никодимов почувствовал, сколь много вложено в эту паузу.

«Ропотамо» отвечали за сервировку стола и выпивку. Но напрасно ребята рыскали взглядами по столу — туристы лишь пригубливали, словно для поднятия тонуса им с лихвой хватало самого факта встречи. В 12 ночи для разрядки комиссия официально осмотрела фотоотчеты, потом крутили снятые в турпоходах фильмы, и Никодимов увидел на белом полотнище свою вполне невинную физиономию с кровожадной в руках добычей — несколько минут назад он прервал полет двух белых куропаток. Потом кандидаты развлекали ЙЕТИ самодеятельностью и в свою очередь снисходительно хлопали уже, по-видимому, старым, традиционным номерам. Потом вдруг часы показали четыре утра: все кучковались, беседуя и смеясь, пели, обнявшись вкруговую. Никодимов чувствовал себя почти чужим на этом празднике. Это тоже нужно уметь — быть чужим, не привлекая к себе внимания.

Около пяти закричали «Ура!» — наконец-то прибыли застрявшие в пути челябинцы. Вторая волна встречи прихлынула и ушла. Стали приглашать в заказанный автобус, «Ропотамо» поручили Никодимова своим соседям по общежитию, так что он проснулся в половине десятого в незнакомой комнате, зато среди знакомых физиономий. На столе — больше дюжины бутылок сухого вина и два огромных копченых леща, только что доставленных из Верх-Нейвинска. Началась круговерть опохмелок, забегали и вовсе не туристы — отказа не было никому.

Подезжая на трамвае к вокзалу, Никодимов спрашивал себя: «Зачем я приезжал?» Все было интересно, трогательно и справедливо, но — в чужом пиру похмельем. Или — вступлением к сегодняшней ночи.

17.

Повесть писалась как бы в ледяном обмороке екатеринбургской квартиры, Никодимов же читал ее в благодатном тепле русской печи и оттого представлял себе события на Холат-Сяхыле (Горе мертвецов), как на кинопленке, снятой любителем, но — главное — не было контрастного, дзенского провидения, не была преодолена мучительная пропасть между ВОЗМОЖНЫМИ ФАКТАМИ и ВОЗМОЖНЫМИ ИСТОЛКОВАНИЯМИ их. Эмульсия на пленке местами была поцарапана, местами смыта, иной раз из нее были просто грубо вырезаны целые фрагменты.

На журнальную страницу опустился жирный мотылек копоти, керосином пахло, как в детстве, — привычно, неотвратимо. Совершенно не хотелось спать — мозг старательно протягивал фуникулерные нити черных строчек к невидимому, ночному белоснежью Горы Мертвецов.

К советам писателей, а особенно — писательниц, следует прислушиваться, и Никодимов принялся читать повесть заново — ту ее часть, которая выделена курсивом. Вопросы, ища выхода, стали стучать в тюремные стены черепа — один, второй, третий... Машинально Никодимов начал при появлении очередного вопроса выкладывать рядом с собой на беленый кирпич по спичке. Коробок был почти полный, но к концу чтения опустел, так что некоторые спички пришлось оформить виртуально.

Когда мы говорим, самое главное и интересное обычно остается за выгородкой речения, и вопрос — зачем это делается? — может привести к самым неожиданным выводам, а то и повернуть ход мыслей и в вовсе не наезженную колею. К чему, например, удалять из копии номер уголовного дела? Таковы правила снятия копии? Желание затруднить возможные поиски? Намек на то, что под гробовой крышкой ДЕЛА

N... лежат препарированные трупы документов?.. Совсем скромно указано: «начато 1959, закончено 1959. Никодимов не был докой в юриспруденции, но обширный опыт чтения подсказывал ему, что без указания чисел и месяца 1959 год выглядит весьма культяпо. Несколько выручает дата 11.7.59 — направление ДЕЛА в секретный архив, но дата возбуждения ДЕЛА остается не проясненной, словно к морозным туманам в районе горы Отортен добавлено искусственного — от сухого льда документа.

Брось, Никодимов, крючкотворствовать, неужели тебе не хватает боли в сухой гортани фактов?

Ох, хватает! Если бы они еще были достоверными... А если нет?

Через пару дней должны были начаться крещенские морозы, откладывать не стоило — Никодимов — снова-здорово! — сказал бы Лай, — отправился на Новую Княсьпу, к телефону. Шляева удалось застать в турклубе: «Валерий Михайлович! Ты ведь бывал на Отортене?.. Даже два раза!.. И на перевале Дятлова?.. Тогда проясни-ка мне вот что...»

Весь обратный путь Никодимов прикладывал конфигурацию достоверных шляевских фактов к расплывчатой, а в некоторых местах и двусмысленной картине, представленной в повести — маленькая, а все же нестыковочка!

Похлебав «холодецкого» супа (Лай смикитил аж две миски!), Никодимов снова забрался на печь. Писательнице хорошо — у нее компьютер имеется, а тут шарики за ролики заходят — столько всяких несообразностей!

С учебной частью все ясно — поход состоялся во время зимних каникул. Профком выделил по сто рублей на брата — у Рустика отец там начальствует ¹, тоже — в жилу. А вот со спортклубом — какая-то бодяга! Сначала Колеватов «отхватил» для всей группы штормовые костюмы, потом за ними явились домой из спортклуба ². Тогда Колеватов «контрабандой» достает каждому по свитеру. Ладно, как говорится, снаряжение — дело житейское, хотя и не очень маловажное — вот на поход выходного дня Дятлов получает радиостанцию, а в поход третьей, высшей категории трудности — ни-ни! И маршрутного листа туристов в спортклубе не оказалось, и после контрольного срока никто там не обеспокоился — с чего бы это? Неужели дятловская группа не зарегистрировала свой поход, как положено?! Абсурд! Им не нужны разрядные «пенки», авторитет, заработанный тяжкими испытаниями? Неужели они в самом деле были «нелегалами»? В дневнике Дубининой нигде не упоминается, что они делали отметки в своем экземпляре маршрутного листа!

Но вот много лет спустя «дятловеды» обнаруживают в уголовном деле упоминание того, что среди документов Дятлова обнаружено три экземпляра маршрутного листа, причем знаменитый член маршрутной комиссии мастер спорта Масленников, который, по его словам, по крайней мере три раза говорил с Дятловым в процессе подготовки похода и подписал протокол маршрутной комиссии, совершенно нелепо забытый во время переполоха после контрольного срока, становится руководителем всего поиска, но при этом странным образом уклоняется от вмешательства в разбор сути дела. Сначала он занят поисковой экспедицией, потом — похоронный период и процесс закрытия уголовного дела. И потом все выбрасывается, как по мановению чьей-то руки, из памяти.

Дневник Дубининой замечательно неконкретен, словно списан с совсем уж плохих страниц «Юности». Чего стоит одна эскапада с вытаскиванием из снега ребятами машины с 8-10 кубами сырого леса! — Это вам не «Жигули» доставать из кювета! Вижай и его окрестности-владения колонии N 64, как правильно сказано в СЛОВАРЕ-1959, но дневник «в упор» не видит и не слышит ни зеков, ни собачьего лая, ни колючки. Кстати, знаменитый комментатор БИ-БИ-СИ Сева Новгородцев в те времена находился рядышком — в системе Ивдельлага. Зато Дубинина записывает замечательные строки о вольнонаемных, которых там имелось значительно меньше, чем расконвоированных, и пусть даже при прогулках по улицам две молодые девушки не были замечены местными «мачо», то уж в клубе девчонкам пришлось бы наслушаться всяко-разных выражений и предложений. Итак, блиновская группа туристов уезжает на 41-й, дятловцы же остаются на ночлег в Вижае, чтобы на следующий день все же оказаться на пресловутом 41-ом, потеряв таким образом сутки. Это опытные-то туристы — без маршрутной карты, разбрасывающие (не в последний раз) свой небогатый запас времени. Дневник, как и первая часть повести, заканчивается страничкой из дневника Дубининой за 28 января — группа мажет лыжи для начала собственно похода. ЗАТЕМ...

Это ЗАТЕМ — весьма многозначительно и многообещающе. Вообще ссылки на вырванные из документации страницы напоминают БОГА ИЗ МАШИНЫ, ими можно объяснить многое или многое затушевать, в частности — реалии самого похода. Для того, чтобы описывать последующие дни, необходимо уже автору дневника или повести самому (самой) протаптывать лыжню «без дураков», оставив далеко позади досужие домыслы о любви, поцелуях, счастье... Но пока еще у нас (у них!) имеются свидетели — возчик со своей

кой, транспортирующий туристские рюкзаки. Если их показаний мы не прочитаем во второй части повести, ЗАТЕМ по-чеховски напрасно останется на стене наших домыслов.

Далее начинаются путаные заячьи следы прокурорского постановления от 28 мая 1959 года: «31.1.59 группа Дятлова выходит к реке Ауспии, пытается перейти перевал, «однако, из-за низкой температуры и сильного ветра вынуждена была вернуться обратно в долину Ауспии и остановиться на ночлег. 1.2.59 туристы соорудили лабаз, в котором оставили запас продуктов и все излишнее снаряжение».

Через 22 с половиной часа после первой перевальской неудачи они оказываются почти там же, где были вчера, то есть ими потеряны еще почти сутки! Но это — семечки, как говорится: ведь на Ауспии они оставили продукты и часть снаряжения, то есть, вместо того, чтобы продвигаться по маршруту гора Отортен — гора Ойко-Чакур — река Северная Ташемка, после Отортена группа должна возвращаться к лабазу за оставленным. Или — плюнуть на него? А собственно, что это было за лишнее снаряжение? Как известно, спальных мешков у них не было. Запасные лыжи? Запасная одежда? Может быть, пять пар валенок?

Но в любом случае ЛАБАЗ вынуждал бы прибавить к предполагаемым тремстам километрам пути еще и лишнюю их толику. А они уже потеряли два дня, вряд ли запас продуктов был рассчитан на все новые и новые задержки. ОПЫТНЫЕ туристы это, безусловно, понимали.

Установка палатки. Здесь приходится полагаться на Словарь-1959, который в число собственно документов не входит, а является авторским изобретением. Что ж, отбросив версию «испорченного телефона», придется им воспользоваться. Итак, восемь пар лыж уложены под палатку, одна пара (связанная) лежит перед входом. Зачем? Или — почему? Быть может, один из них пришел позже? Что-нибудь забыл в лабазе и вернулся к нему, а к палатке подошел, когда она была установлена? Или эта пара лыж была оставлена для того, чтобы сходить на ней в лес за дровами? Или — на всякий случай?

Палатка устанавливалась около пяти часов вечера — до захода солнца еще час. Предположим, этот час был потрачен на размещение вещей и холодный перекус.

Почему нельзя было отправить пару парней к границе леса за дровами? Полтора километра вниз — пять минут, минут 20-25 на дрова, и вполне можно было обеспечить теплую ночевку. Даже одного топора хватило бы — ведь Дятлова нашли выше границы леса ухватившимся за березку в их чаще! Да и Валера Шляев врать не станет — он был там зимой и сказал, что дровец для такой печурки найти на Горе Мертвецов вполне возможно. Однако туристы не оставили в лабазе печку, пилу и топор, а потащили их наверх — не для тренировки же! Мало того, эти самые печку, пилу и топор затаскивают в палатку, словно это — хоромы. Увы, в палатке размерами примерно четыре на два девяти человекам даже раздеваться не просто.

И — кстати — о чем нам могут сказать снятые туристами штормовки и не надетые телогрейки? После лыжного подъема и установки палатки они могли вспотеть, но температура «за бортом» (утверждают) 21-30 градусов ниже нуля, и уже через несколько минут не избежать им озноба. Но они (?) перекусывают — сухари и корейка. Количество найденных шкурок от корейки могло рассказать о том, резалась ли она ножом и примерно сколько ее было съедено. Количество разбросанных сухарей тоже кое о чем могло свидетельствовать, как и то, почему остатки ужина были лишь в ближней ко входу половине палатки.

Слева, ближе ко входу, дыра заткнута меховой курткой, справа — скат изрезан ножом как бы для спешной эвакуации. Дыра слева могла появиться в любом случае первой, закрытие ее меховой курткой, похоже, — временное. Если дыра эта появилась в процессе установки палатки, то... можно предположить, что туристы собирались ее зашить после перекуса по быстрому, а пока заткнули ее курткой. Кстати, этому вполне мог поспособствовать фонарик, лежащий на этом скате. То, что он горел после месячного пребывания на морозе (на что обращает внимание автор Словаря-1959), говорит всего-навсего о качестве батареек того времени. Но как фонарик оказался там?

Если кто-нибудь отправился с ним «до ветру», то внутри палатки он был гораздо кстати: второй фонарик — «жучок» для постоянного освещения ужина не годится — это подтвердит любой, нажимавший на его рычаг более минуты.

Слоем снега под фонариком нам намекают на то, что он был положен на скат гораздо позже. Но еще интереснее сведения о том, какой слой снега был НАД фонариком. Это — разные вещи: писать детективную повесть просто чтобы писать ее и разгадывать тайну трагедии по зову сердца — вспомним хотя бы Шлимана!

Спешная эвакуация туристов из палатки МОГЛА состояться через разрез и распахнутый полог. Причина? Ясно лишь одно: она была очень серьезной. А фонарик нам подсказывает, что уже стемнело. Во сколько же начались трагические события?

Часы Слободина остановились в 8 ч. 45 мин. Дятлова — в 5 ч. 31 мин. Тибо-Бриньоля — 8 ч. 14 мин. и 8 ч. 39 мин. (двое часов у него, возможно, были для контроля или он снял вторые с кого-нибудь, хотя это, конечно, было бы отмечено в протоколе).

Итак, 1 февраля около пяти часов вечера делается снимок установки палатки, в половине шестого останавливаются часы Дятлова, а после 8 — с небольшим разбросом в минуты, но не одновременно — еще трое часов! Если причина остановки часов — техническая, например, магнетизм, то они должны были остановиться одновременно (тот, кто находился в часах вблизи установки ТВЧ — токов высокой частоты — имеет подобный опыт). Похоже, дело здесь было в другом. Всем известен обычай заводить свои часы перед сном, а уж туристы придерживаются этого неукоснительно. Завод часов того времени был рассчитан на 36-38 часов, то есть всегда оставался запас времени для забывах. Дятлов же, пожалев пружину, мог у своих часов несколько не докрутить завод. В таком случае часы — после гибели туристов — сами собой остановились вполне закономерно, по причине окончания завода, утром 2 февраля — ЧАСЫ ЖИЛИ ДОЛЬШЕ ЛЮДЕЙ.

НЕЧТО произошло около восьми часов вечера! Первого февраля.

Далее — по Словарю-1959. 15-0 м туристы пролетели по воздуху, затем на протяжении 500 метров они оставляют следы необутых ног или обутых в валенки: восемь человек четко идет друг за другом. Некоторые поисковики якобы видели рядом с цепочкой их следов отпечатки каблуков. Затем примерно километр туристы вновь летят по воздуху. 500-метровая цепочка следов осталась якобы потому, что снег вокруг них был сдут ветром.

Видимо, тот, кто рассказывал о следах, следопыт почище Чингачгука. Люди идут цепочкой друг за другом, мало того, что оставляют четкие следы, но и стараются, чтобы их можно было пересчитать. (Другое дело, если бы они шли шеренгой!).

И здесь Никодимову явно «парили мозги» — ему доводилось бывать на уральских вершинах и летом, и зимой: выше границы леса на ветродуе был такой наст, что они с ребятами оставляли лыжи и, взяв по палке, шли выше. Если, конечно, снег выпал недавно, следы оставить можно, но уж четкими они быть никак не могут. Причем, чем выше, тем снег плотнее, а на Горе Мертвецов наоборот: полкилометра снега, а затем — километр наста. Но через 25 дней тот же снег сдуло, а следы выстроились на всеобщее обозрение.

Может быть, их закрепило-зафиксировало какое-нибудь природное явление? Или это было техногенное воздействие? Скорее же всего — судя по рельефу перевала — сначала они бежали вниз под сильный уклон, имея основательную причину для возбуждения, и при прыжках сильно приминали снег в следах. Затем рельеф стал более пологим, или были истощены силы и возбуждение...

Далее, как утверждает автор, события разворачиваются около высокого, огромного, отдельно стоящего кедра. Хотя рядом как бы сколько угодно валежника. Что ж, в таком случае, это — как и все без исключения в данной трагедии — уникально.

Никодимов не понаслышке знал термин «граница леса». Отдельно стоящему на горном склоне кедру — высокому, огромному — не устоять под напором разогнавшихся по километровым просторам ветров. Мало того — именно на границе леса, там, где слой земли минимален, кедры скорее приземисты и раскидисты. Есть на склоне, конечно, и молодые кедрята, но сухих сучьев на них не обнаружишь, тогда как на приземистые «старики» на границе леса взобраться нетрудно.

Стоп! Никодимов забыл об очень важном обстоятельстве — о морозе. Туристы — без обуви, это важно, но они и без варежек-перчаток. Во всяком случае в протоколе о них на руках трупов не упоминается. Ладно, до поры до времени руки беглецы могли прятать под свитерами или брюками, но для сбора дров и розжига костра руки — первостатейны. К тому же — ночь, тьма, возможно, все еще паника.

Сам Никодимов носил в пакетике со спичками и лоскут бересты, поэтому не думал, что туристы дурнее его, тем не менее сначала нужны тонкие сухие веточки, которые обычно сам он срывал с ближних елок. Далее костер составили бы сухие нижние сучья кедра, которых не бывает много, а чтобы горели «живые» ветки, костер должен быть мощным — из сухары или пней-корневищ. Часть веток с кедра в костер брошена не была, и понятно, почему: костер не был активным, большим, а на сырых ветках обгорела бы только хвоя.

Итак, девять человек не были в состоянии собрать достаточно дров для настоящего костра. Может быть, в «костровое» время их было меньше — только Дорошенко и Кривонищенко, трупы которых и обнаружили рядом?

Но КТО-ТО срезал (а не ломал!) веточки с березок ножом. С этим Никодимов соглашался вполне: загоревший костер неплохо можно питать даже сырыми березовыми ветвями — имеющийся в березе деготь дает возможность гореть и сырью. У кедра были обнаружены эбонитовые ножны, но ножа к ним не нашли. Никодимова это не удивляет: поисковики в начале мая в 4-метровом снеге его и не искали, о дальнейшей же его судьбе могли позаботиться «добрые» люди, не понимающие значения сей находки. Но на нет и суда нет! Нож — согласно протоколу — был найден в кармане брюк Слободина. Можно предположить, что именно этим ножом обкорнали ближние березки, — следовательно, Слободин около кедра был!

Когда?

Все эксперты утверждают, что костер горел час-полтора, ну, пусть — два. У Дорошенко и Кривонищенко сильно обожжены руки. Быть может, это Слободин разжег костер, а Дорошенко с Кривонищенко поспели к нему как раз вовремя, чтобы попытаться отогреть окоченевшие руки, и обожгли их, вконец потерявшие чувствительность.

Сколько же времени потребовалось для того, чтобы разжечь костер у кедра? И потом отогреть руки? А ноги? Ноги — в носках-то! отогревать не стоило? Обычно о них вспоминают во вторую очередь и часто — с опозданием, когда они уже потеряли чувствительность (так стоит ли о них беспокоиться?). Но в документах нет ни одного упоминания о том, что кто-либо опалил кожу на ногах или носки.

Тем не менее о ногах беспокоиться бы стоило. Кто-то ведь влезал на кедр, «ломая ветки всей тяжестью»! Хотелось бы мне взглянуть на фокусника, ухватившегося за ветку онемевшими руками и ломающего ее всей тяжестью тела!« — подумал

Никодимов, вспомнив, как однажды он сверзился с богатого шишкой кедра, в полете сломал две ветки и уже на высоте четырех метров застряв в густом сучковнике. Света белого тогда не взвиделось, дыхало замирало от боли, и оклемался он не раньше чем через две недели по-настоящему.

Ему было жаль ребят: им приходилось подпрыгивать на ветках кедра онемевшими ногами — только такая тяжесть тела и была им доступна! А при нечувствительности ног и рук удержаться там, наверху, — мало шансов.

Однако! На Дубининой были обнаружены вещи Дорошенко и Кривонищенко, срезанные ножом! Похоже на то, что их сняли уже с трупов. В таком случае...

В таком случае Дорошенко и Кривонищенко могли разжечь костер сами, но не уследили за ним и обожгли руки уже на исходе огня, скорее всего — поочередно. Помощь к ним пришла поздно — к уже мертвым. И окоченевшим. Но чтобы удостовериться, что с ними, быть может, костер возобновили? И в полной темноте разрезать ножом их одежду тоже не слишком удобно.

Никодимов попытался представить, кто именно орудовал ножом. Боже мой! Как он мог забыть о трещине черепа Слободина! Или травму он получил уже позже?

И еще раз — стоп! Быть может, с освещением места событий было не так уж плохо?

Никодимов бросился к шкафу с книгами. Перельман. «Занимательная астрономия». Расчет полнолуния отсутствовал. Зато расчет новолуния показал, что оно было 31 января в 12 часов 12 минут по местному времени. То есть даже крошечного серпика луны над Горой Мертвецов не было.

Теперь — «те, кто были в ручье». О том, как их нашли, можно писать отдельное исследование. Дубинину — на одной странице — нашли при помощи шестиметрового щупа. На другой — в ручье, когда сошел снег. Так же было найдено тело Тибо-Бриньоля. Колеватов и Золотарев были обнаружены под слоем снега 4-4,5 метра. ВМЕСТЕ С НИМИ БЫЛИ ОБНАРУЖЕНЫ ТЕЛА ДУБИНИНОЙ И ТИБО-БРИНЬОЛЯ!

Так все-таки — под слоем снега или в открывшемся ручье? Когда сошел снег? Ну, об этом пусть рассказывают не Никодимову, а тому, кто не бывал в горах на Урале. Четвертого мая в горах начинают вскрываться большие ручьи и реки, но чтобы стояло 4 метра снега над ручьем на высоте около 600 метров?!

И было их там не четверо. Во всяком случае — некоторое время. Найденные выше кедра на пути к палатке Рустик Слободин, Зина Колмогорова и Игорь Дятлов — скорее всего — у ручья были. На Дятлове была безрукавка меховая, но не его собственная, а та, которую Юра Юдин оставил перед уходом Колеватову. Однако Колеватов — единственный из четверки — не имел травм, а умер от переохлаждения. он что — именно для этого снял с себя меховую безрукавку и отдал ее Дятлову? Или все же Дятлов снял ее с него после гибели товарища?

Слободин — един в трех лицах. То есть, если судить по ножу, он был у костра под кедром — срезал там ветки и одежду с трупов, которая потом оказалась на Дубининой у ручья. Он же имел и травму — трещину черепа, хотя умер как бы от переохлаждения.

Зина Колмогорова повреждений, вроде бы, не имела, но у лица ее снег был пропитан кровью. Горловое кровотечение Быть может, она все-таки травмирована вместе с остальными?

Остатки костра около ручья!.. Может быть, Никодимов и зря сетует на трудности его разведения — ведь многие туристы (вместо его бересты) носили с собой таблетки сухого спирта или оргстекла, дающие сильное и достаточно долгое пламя! Плексиглас как будто бы даже фигурировал в рассказах поисковиков... Если костер был, следовательно, были и дрова и, возможно, достаточное количество. Сколько времени костер горел, поисковики, конечно, установить не могли — вскрывшийся ручей мог унести и пепел, и образовавшиеся угли.

Никодимову просто позарез вдруг стало необходимо оказаться на месте трагедии, потому что...

18.

... потому что на 23 февраля 1983 года в своих воскресных скитаниях он попал в пургу в районе Голобокого Чурка. Машина за охотниками должна была подойти к шести вечера в район Колпачной, но дул северо-запад, и даже шерстяной подшлемник плохо защищал лицо от снежной колючки. Нежданно-негаданно обнаружилась старая лыжня, и Никодимов поспешил по ней, пока снег не похоронил ее окончательно, — а вдруг он выйдет к неизвестной ему избушке?

Но лыжня пошла по явным ручейным изгибам, пока не уткнулась в скальник, засыпанный снегом. Снежно-ветровой заверти здесь было меньше, и Никодимов обнаружил в снежном склоне нору. Сбросил рюкзак и лыжи, сунулся в нее — какой-то очень знакомый запах, словно бы из бани по черному. Пополз дальше и неожиданно почувствовал, что шапка перестала задевать нависающий снег и руки «маячат» впереди беспомехно. Зажженная спичка убедила его, что выпал если не джокер, то туз пещерки. Не такой и маленькой — метра три прополз, и рука достала потолок на высоте более метра. Потыкавшись кругом, Никодимов обнаружил настил лапника и запас сучьев — неужели костерок тут разводили? Сразу какое-то спокойствие присоединилось к тишине пещерки. Да, вот и угли... Никодимов вылез на свет Божий, весь залепленный и заметаемый снегом, — топорик есть, чуть подале ели ощетинились сухими остриями. Не было счастья такого ночлега, да несчастье пурги помогло!

Однако с костром пришлось помаяться: гореть-то он горел, но дым быстро заполнил все пространство — даже заслезилось. Потом сообразилось все-таки — рука нашла отверстие в снежном потолке, а потом лыжной палкой удалось прочистить «трубу». И чаю удалось сгоношить, хлебец с салом еще оставались в запасе — сразу внутри отудобело. Меховую безрукавку овчинную — на себя, рюкзак — на ноги, телогреечкой спина закрыта, передок огоньком спасается. Длинная, конечно, ночь выдалась, пришлось ходку еще за дровами делать. Пурга утихомирилась, даже небо озвездило, но настроение было прекрасным, и даже чуть ли не Джек Лондон был где-то рядом.

Напрасно было бы надеяться на то, что ребятам-дятловцам повезло так же, как Никодимову. Но у них имелось русло ручья, заваленное снегом, а в толще 4-4,5 метра в несколько, пусть и замерзших рук, какое-то подобие пещерки выкопать было можно. Рельеф вокруг остатков костра, конечно, подсказал бы Никодимову правильность этого предположения. Однако, по всем признакам, туристы погибали не сразу вместе, а в некоей последовательности: двое у кедра — четверо в ручье, трое — на склоне. Прямо указывается на то, что последние трое одеты лучше остальных (по меркам исходной части трагедии).

Но, возможно, эти трое были посланы остальными (порознь или одновременно?) к палатке за теплыми вещами и продуктами? То, что их трупы находились на одной линии в направлении палатки, могло свидетельствовать о том, что было уже светлое время суток. Нож в кармане Слободина говорил о том, что... что? Маленький нож не годился для самообороны, а в палатке ножей было достаточно. В карман брюк мог поместиться складешок с лезвием максимум 8-10 сантиметров — Никодимов сам покупал такой в студенчестве на центральном рынке. А у Слободина — трещина в своде черепа — похоже на то, что он «заработал» ее уже на пути от ручья к палатке. Хотя умер от переохлаждения. Впрочем, как и Колеватов, не имеющий травм. почему Колеватов не отправился к палатке? Был уже мертв? Или — остался поддерживать костер рядом с получившими увечья товарищами (тогда ясно, отчего на Дятлове оказался его (переданный ему Юдиным) меховой жилет. А возможно ли то, что у него было плохое зрение? В вещах обнаружены очки на 4,5 диоптрии, но принадлежность их не установлена. Еще одни очки были в кармане одежды Дятлова — на морозе при дыхании они леденеют, и толку от них мало.

Никодимов все время отодвигал в сторону вопрос о причинах происхождения травм. Они были схожи попарно: смертельное повреждение черепа Тибо-Бриньоля и трещина черепа Слободина, давшая ему возможность передвигаться (если только не была получена на пути к палатке). Переломы ребер у Золотарева и Дубининой, которая умерла от кровоизлияния в сердце. Отсутствующий язык Дубининой — особ статья: кроме предлагаемых версий — он мог быть откушен ею в пароксизме боли или во время удара в нижнюю челюсть снизу или подбородком обо что-то.

Могла ли произойти драка между членами группы? Пищи у них не было, да и проголодаться они еще не успели. Говорят, что любовь и голод правят миром. Автор вскользь проговаривается о слухах по поводу предполагаемой женитьбы Дорошенко и Колмогоровой, а в записной книжке Дятлова, мол, находилась фотография Зиночки Колмогоровой.

«Но это — вряд ли, скажи, Сережа!» — запротестовал бы Высоцкий.

Драка из-за одежды? Но уже ясен переход одежды от одного к другому (другой).

Психологический срыв? Положим... НО все-таки остается вопрос: а каким образом были нанесены эти травмы? И почему не использовался нож — ведь порезов-то нет. Из твердых предметов на Горе Мертвецов были лишь камни и сучья. Ударом дубины можно повредить череп, но сломать ребра — только если жертва лежала. Если с высоты прыгнуть на грудную клетку — также могут быть переломы ребер. У девушки, естественно, кости послабее.

Были ли на склоне Горы Мертвецов скальные выступы? Во время ночного бега существовала возможность падения на них или с них, хотя поисковики не обнаружили следов транспортировки хотя бы одного из дятловцев.

ПОСТОЯННО ПРОИЗНОСИМОЕ ВСЕМИ — ЗАЧИСТКА, ЗАЧИСТКА...

Сам термин, насколько помнил Никодимов, появился лишь в последнее время, причем в связи с американскими боевиками. Ну, хорошо, пусть и сам термин в 1959 году существовал, и процедура ЗАЧИСТКИ могла иметь место. Причина... Должна была быть серьезная причина зачистки путем сокрытия последствий события, случившегося в ночь с 1 на 2 февраля 1959 года. Еще исследователи используют термин ИНСЦЕНИРОВКА... В таком случае здесь поработал режиссер почище Станиславского — Беккет, к примеру, или Ионеско. Свести концы с концами, похоже, так и не смог ни один детектив-любитель. Недостаток информации или утаивание части ее? Вполне, вполне возможно. Но уже пургой-метелью пролетела по стране гласность, выдавая наружу все что ни попадя — и ложь, и правду. Участники той ЗАЧИСТКИ постарели лет на тридцать-сорок, но в своем 60-70-летнем возрасте вполне могли сохранить здравую память, а уж бояться подписки 1959 года о неразглашении государственной тайны бояться нечего — самого КГБ давно не существует. А это — не один-два человека и даже, возможно, не один-два вертолета. И все, все набрали в рот воды? Не выплюнули ее до сих пор? Нет, перед смертью каждому «лестно» сознаться в своих прегрешениях, унести их на тот свет — ох как боязно!

Кроме всего прочего, а кто убрал следы самой зачистки? Пособница-природа? Поисковики утверждают, что в окрестностях трагедии ДРУГИХ СЛКДОВ найдено не было. Если бы это был вертолет, то манси-охотники не упустили бы его из внимания — в тайге и на шорох внимание обращаешь. В конце концов, вертолет, увозя «спецов» после зачистки, должен был оставить собственные следы...

И какое событие государственной важности могло вызвать столь неординарную акцию?..

Никодимов соскочил с печи, накинул шубу и впростался в валенки — Лай уже тыкал нос в дверь — у человека и собаки чуть ли не одни надобности. Звезды прильнули к прозрачному стеклу стратосферы и помаргивали колючими морозными ресницами. «Пожалуй, что за тридцать...» Лай заскочил на крыльцо, словно доброхот из крещенской купели.

Альма нашла Зину Колмогорову под 10-сантиметровым слоем снега, но на глубине 50 сантиметров... то есть, лежала в специально вырытой яме. Снег намело в яму ветром, но кто эту самую яму выкопал? Неужели она сама? А ведь Зина была ближе все к спасительной палатке! 150-ю метрами ниже — Слободин, еще ниже на 180 метров — Дятлов. Казалось — они вышли (выползли?) на прямую спасения, но увы...

Спокойного, последовательного развития событий трагедии никак не получалось — оставались вопросы, вопросы, вопросы...

Палатка завалена снегом, Зина — под 10-сантиметровым его слоем, а Дятлов, Дорошенко и Кривонищенко словно бы избежали этого. Каким образом? Получается аж, что они прожили дольше остальных. Но в таком случае у кого-то под кедром был еще нож. Что такое — дольше? Ведь костер горел, как говорится, час-полтора. Может быть, сначала все девятеро были у ручья, затем с умерших и замерзших срезали одежду, а тела утащили под кедр — в голову не укладывается.

Да взять хотя из дневника Дубининой диспуты-дискуссии о любви-поцелуях, а потом у нее — предположим — откушен язык. Если не самою, то кем? Во время «французского» поцелуя? А ребра, таким образом, сломаны в пароксизме страстных объятий с Золотаревым? Которого она и знала-то без году неделю. Как и другие-прочие. Не мог ли именно Золотарев быть катализатором страшно-заварившейся каши?

В начале кинофильма «Андрей Рублев» два дружинника хватают кого-то там за руки и, как из катапульты, ударяют его о столб. Если, положим, эдак-то человека «махнуть» о ствол кедра, тоже ребрам мало не покажется. Пусть — Золотарева, но не Дубинину же?! И что это могли бы быть за «дружинники»?

Вот если бы это были не переломы, а трещины ребер — дело другое: случалось, что шоньпинские парни, залезая на кедр без сучьев, с такой силой прижимались к стволу, что оказывались надтреснуты одно или два ребра. Но тут ребер многовато, и еще — внутреннее кровотечение.

Никодимову стало казаться, что он слышит эхо каких-то слов и потому никак не может разобрать их значение. Или — не так: перед ним — матрешка в матрешке, которая, в свою очередь, прячется в третьей, и — что совсем не странно — у всех матрешек — только верхняя половина. Ночь при разглядывании этих матрешек оказалась совсем не долгой — рассвет тихой сапой пробирался в избу, и лишь запечье ему было пока недоступно.

Дзен-буддизм учит: ОЗАРЕНИЕ может явиться в самый неподходящий момент в любом месте неожиданно. Даже при повседневной работе. Поэтому Никодимов решил посвятить утро дровоколью — хорошо разогревает кровь, и Лай очень любит гоняться за разлетающимися поленьями. Колун — старинный, опытный — сколько машин дров перещелкал, а все не устает: крак да крак! Кедровая древесина для него — просто семечки: слишком мягкая, даже замаха настоящего не требуется. А листвянка да береза на морозе разлетаются — ай да ну!

Но вот пальцы в брезентовых рукавицах стали терять чувствительность, даже топор уже выскользнул из рукавишных пожатий. А как же ребята там с морозом перемогались, как рученьки грели-согревали — вот уж мороз ни в какой прокуратуре не обжалуешь, не улестишь, не уговоришь, не задобришь. Он и милосерден даже — отнимает чувствительность, лишает боли, обнимает крепко-крепко — до самых косточек. маленькая частичка космического холода, а — смотри, на что способна! Как холодно, должно быть, душам дятловцев там, в космосе, у предстолья застывшего в нирване Бога!

19.

Говорят: у беглеца маршрутов — бесчисленное множество, у преследователя — только один: правильный. Значит, и среди множества версий только одна — верная. Правда, у Никодимова имеется лишь половина повести и, возможно, лишь половина версий. Ждать следующей оказии? Ну уж, дудки! Там, на Большой Земле, у людей забот невпроворот, особенно-то некогда раскладывать пасьянсы версий, у

Никодимова же — весь всеморозный период, теплый полог печной ночи и въедливое воображение: думай-думай!

Никодимов взял городскую газету: «Ну что, Лай, у нас сегодня в меню — картофель святого Флорентина или деруны по-гуцульскии?»

Пес раскрыл пасть — то ли от удивления, то ли зевая.

— Все равно, парниша, все сие нам недоступно — доить нам некого. Ладно, сварим простого советского картофеля а ля Хрущев. — Машинально перевернул страницу. «Печальная дата. К сорокалетию туристской трагедии» — на весь разворот. — Ну вот, Исаич, а ты говорил, что снаряды в одну воронку не падают!"

Лай даже глаза закрыл от неожиданности — такой кусман мясной спикировал ему в миску. А хозяин к окошку — даже руки затряслись в азарте: на ловца и зверь бежит. Сначала — короткое вступление местной туристской знаменитости Шумкова, затем — отрывки из книги Гущина «Цена гостайны — девять жизней». Строчки хворостинами падали в костер, и без того пылающий в мозгу Никодимова, — вот-вот из ушей покажутся языки пламени. «Нет, на свете все не так, все не так, ребята!»

Да... Это «да...» можно повторять до бесконечности, да оно и тянется уже сорок лет — что за Моисей водит народ по пустыне космической или государственной тайны? Эх, вот бы компьютеру задать сии сведения и версии — интересно, не рехнулся бы он своим умным процессором?

Спокойно, Никодимов, спокойно.

Итак, Атманаки — из группы туристов, которая должна была 9-10 февраля встретиться на Ойко-Чакуре с группой Дятлова — свидетельствует, что утром того дня (1-го февраля? 2-го?) в седьмом часу утра вместе с товарищем видел интересный светящийся объект, летящий с востока на запад. Находящаяся же на восточном склоне горы Чистоп в полста километрах от Отортена около десяти часов вечера ВТОРОГО февраля группа Шумкова видела ЭТО — светящийся летящий с юга на север объект, похожий на вышеописанный Атманаки. Получается так, что траектории полетов этих объектов должны были пересечься в районе горы Отортен, если бы... если бы они имели место в одно время. Но по времени они не стыковались на 15 часов.

Быть может, трагедия группы Дятлова началась именно в седьмом часу утра второго февраля, а не вечером или ночью, как предполагалось? То есть, они не укладывались спать, а напротив, только что встали и начали свой холодный завтрак. Экспертиза установила, что последний раз они поели за 6-8 часов до смерти. Знать бы еще, во сколько они умерли...

Анатолий Семенович Шумков утверждает, что 2 февраля весь день дул сильный ветер, к трем часам он достиг максимума («на него можно было ложиться»), а стих он к семи вечера, зато температура быстро падала и к 9 вечера была ниже пятидесяти градусов.

Было бы замечательно, если бы дятловцы плохо-бедно, а спокойно провели ночь с первого на второе февраля в палатке. А если так оно и было?

Что-то уж упирают на то, что группа Дятлова хотела посвятить свое восхождение

XXI съезду КПСС! А Ярослав Голованов упоминает, что как раз в этот период был очень обеспокоен Сергей Королев, отец наших космических побед. И Хрущев якобы интересовался делом группы Дятлова. Вот и выстраивают цепочку: «огненные шары» — ракеты — «группа зачистки»... Еще — подземный ядерный взрыв и даже взрыв нейтронной бомбы. Мол, темный, коричневый цвет тел — уже одно из доказательств. Так называемый «ядерный загар».

— А ну, Лай, выручай!

Но даже замечательный собачий нюх не мог обнаружить папки, в которую Никодимов складывал особенно заинтересовавшие его статьи из газет. Давным-давно не расстилаемая супружеская постель была завалена бумагами и бумажками, словно розами в медовый месяц Бриджит Бардо.

— Дичаю я, Лаюшка: читать еще читаю, разговариваю с акцентом младенца, а память поистине ветхозаветная... Вот оно!

И ни в какой папке лежала «Литературная газета» N 49 за 96-ой год — отчего-то она запрятала в своих страницах ксерокопию «Школы для дураков» Саши Соколова. Леонид Почивалов. «Россия — страна сотен Хиросим». Всего в СССР — 715 ядерных испытаний. На карте страны отмечены 122 места таких испытаний. Но самые ранние с 1965 в Семипалатинске и Башкирии. В Пермской области самый ранний — 1968 год. А остальные шесть сотен взрывов? Когда? Где? И, несмотря на предполагаемый «ядерный загар» дятловцев, нет никаких свидетельств местных манси о столь чудовищном событии, которое уж точно скрыть невозможно. Что же касается цвета кожи трупов — обморожение и солнце могли сделать свое дело.

Нейтронная бомба... Они, чудаки эти, что — всерьез полагают, что она — точечное оружие, выпавшее именно на долю дятловцев? Или что, в частности, горы — в самом деле безжизненная пустыня? Живых существ в горах-лесах предостаточно, как, впрочем, и всякой человеческой пакости: года четыре назад они с Лаем находили сдохших тетеревов и глухарей, абсолютно невредимых внешне. Пришлось их зарывать от греха подальше, гадая, какое же ведомство нынче пытается разжиться за счет жизни на Северном Урале.

Вот ракеты — куда ни шло, только что за ракеты, какова цель их запуска, что такое серьезное они несли, кроме, положим, гибели дятловцам? Если уж ядерных взрывов было так много, сколько же могли запустить ракет на страх врагам внешним и жертвам внутренним? Вот и Пауэрса 1960-го года приплели сюда же — что-то он такое хотел на Северном Урале сфотографировать. Тоже мне — ближний свет — из Турции, когда Северный полюс — чуть ли не за околицей. Тем не менее обеспокоенность властей похоронами первых пяти жертв трагедии в период чемпионата мира по конькам среди женщин 1959 года вряд ли была столь существенной, если бы не была значимой сама причина их гибели.

Безусловно, пробные запуски с космодрома в Плесецке должны были производиться до

официальной сдачи его в эксплуатацию в 1960 году. А если запуск ракеты 1959 года

не был включен в число тех двух тысяч, которые покинули Плесецк за все время его

существования? Вряд ли он даже был первым... а если все же был? Если слухи о

военном ракетном полигоне в районе Малой и Большой Сосьвы верны, а это — всего ничего к северу от горы Отортен: километров 30-40! И манси уже там привыкли к появлению «огненных шаров». Так почему же именно «дятловский» огненный шар настолько дорог был властям, что они, ничтоже сумнящеся, пожертвовали ракетному богу девять молодых жизней?..

В 1965 году в результате технических неполадок «Восход-2» с космонавтами п. Беляевым и А. Леоновым на борту приземляется в таежной глуши Пермской области (75 км от г. Березники) — в полутора тысячах километров от предполагаемого полигона приземления. Чуть ли не неделю космонавты, как они выражались, «слушали волчий вой», ожидая помощи. И помощь пришла.

Уже существовал, значит, опыт подобных поисков. Подобных? В 1959 году Юрий Гагарин демонстрировал свою великолепную улыбку пока только зеркалу и знакомым, КТО-ТО — КТО-ТО, возможно, посетил космос и погиб, приземлившись именно в районе горы Отортен. Недаром один из ведущих специалистов в области космонавтики признался во времена перестройки, что «история космонавтики изобилует неудачами гораздо больше, чем могут это себе представить...»

Вот если бы первое появление человека — советского человека! — в космосе в

1959 году было успешным, дятловцы оказались бы свидетелями триумфа и присовокупили бы к своей туристской известности славу спасателей первого советского космонавта! Увы, гибель неизвестного космонавта могла потянуть за собой целую цепочку смертей. Гора Мертвецов требовала подтверждения своей репутации.

Но «огненных шаров» 2-го февраля было по меньшей мере два — есть свидетели. Правда, оба они были далеко от наблюдателей, второй — в 13-15 километрах. Время наблюдения — около трех минут. Барражирование «огненных шаров» с юга на север и с востока на запад не напоминает ли (ведь в один день!) поисковые вертолеты с прожекторами на подвеске, которые могли у наблюдателей создать иллюзию концентрических кругов света. Правда, еще и подсветка облаков... Ну, если она была на самом деле, о ней следует поразмыслить отдельно. И так все время приходится продвигаться по лезвию бритвы предположений.

При таком раскладе событий группе Дятлова подарен еще один день жизни — второе февраля. И тут также имеется повод для размышлений. Некоторые исследователи упорно называют место трагедии — восточный склон горы Отортен. Что скрывается за этой вполне невинной фразой?

По прямой Отортен отстоит от Холат-Сяхыла на 10 километров. Если идти к нему через верховья Лозьвы — около 15 километров, по западному отрогу Горы Мертвецов — 13 км. Но в любом случае назвать Гору Мертвецов восточным склоном Отортена неверно, непрофессионально и даже как бы злонамеренно. Не надо, как говорится, путать член с пальцем!

Ладно уж, досужие домыслы. Но вымыслы — вроде версии лавины на склоне не более 20 градусов даже для не туриста смехотворны! Это понятно: когда не выстраивается стройная версия (и убедительная!), исследователь готов ухватиться за знакомую ему соломинку. Вообще-то говоря, как выражаются в народе, такого исследователя бы напоить да черту подарить!

Вот и Никодимов — а чем он других плоше? — встал на шаткий мостик предположений. Очень шаткий и очень неприятный, потому что — кровавый! Ему что — теперь следует анализировать действия группы зачистки? Ох, как не хотелось этого делать! Советское воспитание метастазами пронизало его душу, и даже гиря страшного советского прошлого, сгибающая иной раз шею Никодимова, не могла оторвать его от спасительной веры в человека. Государство — да, но человек... абстрактный человек был Никодимову мил и дорог.

20.

Биенко и Юдин остались живы, а Золотарев и неизвестный космонавт (?) погибли. Биенко и Юдин... Странное обстоятельство: 5-7 марта в Ивделе Юрию Юдину, привезенному или вызванному из Свердловска, предъявляют для опознания вещи погибших: в кармане штормовки — 3 экземпляра письма по поводу Биенко (по-видимому, в учебную часть — так настойчиво пытаются отпросить его в поход!), в кармане лыжных брюк — письмо профкома. Что это за письмо — конечно, тоже интересно. Но как письма по поводу Биенко могли оказаться у Слободина на Горе Мертвецов? Он что, даже и не отдавал их по назначению? И тем не менее, взял их в поход, причем занимая ими самые необходимые в пути карманы — извините, но придется пропеть втору Станиславскому: «Не верю!» Если же кто-то привез их из Свердловска в Ивдель и положил в карманы одежды, принадлежащих Слободину, то... следует в таком случае предполагать, что и версия гибели группы Дятлова была спланирована заранее, еще в Свердловске. И после следователя-криминалиста

Иванова вызывали в Москву, откуда он вернулся еще более «зашоренным».

Если предположить, что уже до начала следствия была запланирована версия несчастного случая из-за стихии природы, то...

Тут-то и вылезают наружу: проволочки с обеспокоенностью о судьбе группы с давно минувшим контрольным сроком, отсутствие маршрутной карты — на поиски ее потребовалось еще время. А в районе горы Отортен снег идет и ветер заметает следы...

Преследуют ли фурии преступное государство? Разве что — в пропасти прошлого, там6 где жертва встречается с палачом, чтобы подготовиться к Страшному Суду, который обещан, завещан, но все еще медлит покинуть чаши весов Божественного правосудия.

Каждый человек, причастный несчастью, трагедии, преступлению, редко становится на сторону жертвы, чаще всего люди принимают сторону равнодушия, чтобы страдания жертвы не стали и их собственными или чтобы Те страдания не стали родителями новых, близких, вторичных страдании.

Слишком крошечны отрывки из дневников туристов! И — никакого упоминания о лабазе. Но, похоже, он был установлен в предпоследний ночлег на Ауспии. И последняя дневниковая запись — 31 января. После утреннего подъема группа выпускала «стенгазету» «Вечерний Отортен», а вечером на Горе Мертвецов... Впрочем, дневник Дубининой (если он вообще существовал) закончился 28-ым января...

31 января выше границы леса группа идет по НАСТУ! А до перевала еще подниматься

и подниматься. Тем не менее, поисковики устроили свой лагерь еще ниже лабаза,

то есть успевали сходить на Гору Мертвецов, произвести поиски и вернуться к

месту ночлега. Группа Дятлова тратит на путь только до места нахождения палатки

два световых дня. Тут и еще противоречие: следователь пишет в протоколе, что нашли палатку, продвигаясь по следу группы, поисковик же Карелин утверждает, что лыжни на склоне не было. На склоне — наст, и лыжни не видно. А вот следы бегущих вниз по склону дятловцев, как говорит Карелин, можно было пересчитать, так как они, по-видимому, спускались вниз, держась за руки. А в протоколе — следы цепочкой (одна цепочка и восемь — разница огромная!).

Уголовное дело все больше стало походить на лабиринт с тупиками и закоулками, из которых выход был невозможен, но каменные стены молчали красноречиво. Никодимову казалось, что он должен сделать усилие и переступить через презумпцию беззаконной невиновности государства. Он решил дать государству еще один шанс и, быть может, — последний.

Один шутник-ученый однажды высказался так: «Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть истинной». То же самое можно высказать по поводу НЛО на Горе Мертвецов... Господа присяжные заседатели! Отчего не была допрошены фляга со спиртом? Протоколы вскрытия утверждают, что в трупах алкоголь отсутствует. Ну, это — положим. Какое-то количество алкоголя человеческий организм вырабатывает сам по себе (алкоголиком становится тот, кто отбирает у организма эту функцию при помощи возлияний извне), другое дело, что количество собственного алкоголя ничтожно мало. Так вот. Предположим, что дятловцы, поставив палатку и сбросив верхнюю одежду, прежде чем закусить сухарями и корейкой, «приняли по чуть-чуть», по глотку. Нормальный спирт создал бы иллюзию согревания, а вот метиловый спирт... прием внутрь хотя бы 5-10 миллиграмм метилового спирта вызывает слепоту — многие исследователи утверждают, что действия дятловцев именно похожи на действия ослепших людей. Известно, что Дубинина вышла из палатки «до ветру» (остался след, ее меховая куртка потом оказалась на Золотарев (?). Выходит она из палатки с фонариком, оставляет его на скате палатки и вдруг обнаруживает, что ничего не видит! Хотя она отошла от палатки всего на несколько шагов... можно себе представить ее панику! Быть может, ее крик ужаса и отчаяния заставил остальных выскакивать наружу. Быть может, они и сами (фонарик у них был) уже обнаружили приключившееся с ними несчастье. Давайте представим себе человека, не видящего ни собственной руки, ни снега. А Дубинина может панически помчаться вниз, под уклон (не вверх же бегут в состоянии паники), и кто-то услышал ее крики. Если остальные восьмеро не просто потеряли палатку, а взявшись за руки, в самом деле отправились на поиски Дубининой — восемь отпечатков необутых ног...

Слепота может объяснить многое — обожженные руки Кривонищенко и Дорошенко, не обнаружение близкого валежника, даже травмы — падение с кедра... Даже то, что всех хуже пришлось Дубининой, вполне понятно.

А что говорит против этой гипотезы? Куда исчезла вообще фляга со спиртом потом, вернее — спирт из нее? Вот это в самом деле загадка. Обнаружить, что спирт этот метиловый, можно было бы, если бы провели химический анализ (или просто капнули его на луковицу) или кто-то выпил бы его толику с соответствующими последствиями. но в лабораториях и своего спирта достаточно... про бочку со спиртом в морге уж и говорить не стоит... Или все же — стоит: она не случайно была туда доставлена? Если же эксперты буквально «купались» в спирте (утверждает Гущин), то и найти следы алкоголя в трупах затруднительно.

Существовал еще один интересный след — поиски сразу начались в районе Отортена. Почему? Гора эта находилась на маршруте группы Дятлова, но ее сразу как бы «вычислили», направив туда вертолет. Первую же поисковую группу 23 февраля высадили на восточный склон горы Отортен, и 26 февраля обнаружилась страшная находка.

Если бы после 31 января в каком-нибудь дневнике была бы сделана какая-нибудь запись, как бы это помогло поиску версии гибели группы! Но — нет: дневники уверяют всех, что запись туристы не могли сделать уже 1 февраля. Однако, интересен сам маршрут поисков: спасатели высаживаются из вертолета на восточном склоне Отортена, а располагаются лагерем на западном склоне Горы Мертвецов у реки Ауспии. Интересно, как они сюда вышли — через перевал (Дятлова!) или по восточному склону высоты 880? Возможно, сам лагерь был организован уже после находки палатки — не исключено и это. Быть может (быть может — самый точный и самый употребительный термин при раздумьях над этой трагедией), сначала был найден лабаз, а уж от него начали плясать, как от печки?

Но факт остается фактом: туристов стали искать не на стокилометровом пути от Отортена до Ойко-Чакура, а угодили почти в самую точку высадки поисковиков. Менее 10 километров от нужного места.

По старому мансийскому следу, как пишет Дятлов, группа проходит в час 1,5-2 км. 31-го она выходит на наст под перевалом и все-таки спускается на ночлег к Ауспии. На следующий день, если судить по канве событий, группа поднимается снова в сторону перевала по проложенному следу (практически со свежими силами), прошла на полкилометра выше перевала и в 5 часов вечера остановилась на ночевку. Вот тут в протоколе и должен быть километраж последнего дня похода. А его нет. Сколько турист идет по насту на лыжах по пологому склону, минимум четыре километра. За пять часов хода (возможно, и шесть-семь) группа должна была пройти (могла пройти) 20 км, то есть совершить восхождение на Отортен и спуститься оттуда к границе леса на ночевку. То есть в ночь с 1 на 2 февраля, когда могли произойти (или даже ранее) КАКИЕ-ТО ТАИНСТВЕННЫЕ СОБЫТИЯ, они были уже далеко от места страшной находки. Предположим, что поисковые вертолеты-огненные шары искали КОСМОНАВТА второго февраля, далее они не были никем замечены, а, предположим, третьего группа Дятлова была «накрыта»...

Или 1 февраля туристы сами увидели потерпевший аварию космический корабль и отправились к нему, а отнюдь не на перевал. Тогда первого числа им вообще было не до дневниковых записей, утром второго их уже могли «накрыть», а вечером все могло быть кончено — вплоть до ИНСЦЕНИРОВКИ.

Самое страшное, что может ПОРАЗИТЬ в лесу или в горах — это человеческий фактор. логика природы однозначна и по-своему справедлива. Человеческая же логика всегда греховна, так как принадлежит она или животному, или социальному объекту-субъекту, на которого нет управы. Собственно же человеческое, то есть — Божественное, чаще всего так и остается в засаде наших душ, так и не решившись выручить терпящее бедствие преступления тело.

Ослепление дятловцев или ослепление их палачей... Слепые туристы — словно голые слепые кутята, которых безжалостно сбросили в ведро со смертью.

Никодимов подозвал Лая, проверил его нос (влажный и холодный!), запустил пальцы под ошейник, и пес чувственно стал ворочать головой в пароксизме редкого наслаждения. Много ли, мало ли ему доставалось хозяйской ласки — неважно: он верил ЭТОМУ человеку, любил его, боготворил даже, не догадываясь, как далека его любовь от взаимности, не дай Бог именно Лаю испытать удел расставания!

20 — прим

Окончание повести Никодимов читал со скукой — вот сейчас появится и что-нибудь изречет «бог из машины». И он появился в самом деле — из компьютера. К сожалению, оказался он косноязычным и почти невменяемым: путал причины и следствия, словно заяц-беляк на простынном снегу, таскал с собой под мышкой томище Большой Советской Энциклопедии, придавал глобальное значение сущим мелочам — опять эти эбонитовые ножны, солдатская суконная обмотка, вполне пригодная для обматывания на морозе поясницы, скорее всего — Золотарева; запасная, «лишняя», одиннадцатая пара лыж — неужели так трудно было спросить у Юдина, не оставил ли он на всякий случай свои лыжи ребятам...

Более же всего разило из повести ощущением непонимания азбучности ситуации. Будь Никодимов не столь ленив, он черкнул бы автору записочку: «Ч чем я Вас и поздравляю, мадам, соврамши! Неужели так трудно было, не выбираясь даже на Северный Урал, сымитировать предполагаемое: пройти два с половиной часа на лыжах с хорошим рюкзаком, затем поставить палатку, попеть на двадцатиградусном морозе блатные песни (привет гландам!), скушать кусочек сала и несколько сухарей и уютно устроиться на ночлег под взятым взаймы в ближайшем общежитии одеялом. Максимум через полчаса мадам выскочила бы из палатки в попытке согреться в движении. Затем еще через полчасика можно бы попытаться развести костер и провести у него ночку — лучше всего в носках и без варежек — для полноты вхождения в образ. Ручаюсь, что после такой ночки процентов двадцать рассуждений можно было бы отправить, выражаясь гигиенически, псу под хвост...»

После того, как Никодимов прочел свидетельские показания опытного туриста Аксельрода, участвовавшего в поисках дятловцев, ему стало все ясно: ВРАЛИ АБСОЛЮТНО ВСЕ! Мало того — многие знали правду (или имели о ней некоторое представление) и именно потому врали особенно неизобретательно. Тот же Аксельрод... Итак, дятловцы два с половиной часа поднимаются на перевал, а затем тратят не менее получаса, чтобы поставить палатку и распаковать рюкзаки; чтобы аккуратно в темноте при помощи даже фонарика разложить вещи и подготовиться к ночлегу, потребуется еще не менее получаса (и то это — ракетная скорость: если кто в тесной палатке проделывал такие манипуляции, он поймет...) А всего-то, как говорит Аксельрод, можно было потратить 15-20 минут, чтобы спуститься к лабазу, к месту предыдущей ночевки, где было вдоволь дров (а не то самое знаменитое полено, о котором ратует Света!). Причем тут опыт холодных ночевок! Впервые читал Никодимов о туристском мазохизме такого рода — разве сам по себе туризм уже не является таковым, так к чему же ненужное, оккамовское умножение сущностей?!

К сожалению, автор репшнуром связал(а) Аксельрода и лавину, и прочих вопросов к свидетелю не имеет. Итак, повторим (более нежно): свидетели и специалисты СКРЫВАЛИ ПРАВДУ — вот отчего появляется множество самых несуразных или фантастических версий. Говорить что-то нужно... дураком-то себя никто выказать не хочет. И в результате в дураках остается... читатель. При помощи тети Нюры, в конце концов, выясняют, что палатка была разрезана изнутри, но десятки свидетелей в упор не видят, что брезент изъеден брызгами азотной кислоты, от «облака» которой уж и лесу, естественно, досталось бы.

Но все это, как говорится, — семечки. Более всего наивного Никодимова поразила этическая проблема создания повести. Благородная заявка на попытку раскрытия тайны трагедии группы Дятлова обернулась беспорядочным включением в немудрящий сюжетик семейной жизни множества «документов» или отрывков из них — причем таким образом, чтобы детективную саму по себе историю изложить еще более детективно: создать мозаику, зная заранее, что она абстрактна, несмотря на множество вполне реальной (и виртуальной) смальты. Никодимов попытался представить себе автора — пол, возраст, образование, профессию, помесь демократического и христианского сознания, тайную асептику, психограмму... Да, еще одна публикация — подобная гущинской — была бы перебором, отсюда — помесь художественной и документальной прозы, или ворох, нет — стопка документов-оладий с прослойками семейного соуса.

Да ради Бога! Тем более, что именно в «семейной» части повести встречаются иной раз очень симпатичные литературные «вкуснятинки». Тут дело совсем другое — своей «безалаберностью» автор вызвал в Никодимове острое чувство попранной несправедливости жизни — снова и снова — после действительной смерти дятловцев — он переживал душевно-виртуальную их гибель, их ужас, их беззащитность перед лицом Бога... Да, это также могло входить в намерения автора, и такой именно могла быть сверхзадача повести — экзистенциальный ее аспект. Что ж, она эту задачу выполнила — девять судеб теперь всегда рядом с Никодимовым, особенно — если ночь, темнота, мороз, снег, лыжи и — как сейчас — перемигивание бортовых огней рейса Санкт-Петербург-Токио: красная и зеленая звездочка, лишние в звездном атласе.

— А как ты, Никодимов, поступил бы на месте автора?

— Я? Вопрос, как говорится, на засыпку... Будь у меня на руках все эти документы (пусть без компьютера), я двинулся бы АБ ОВО, то есть от яйца...

— Ну-ну?..

— Хорошенько посмотрел бы на солнечный просвет каждое яичко-версию, особенно те из версий, которые — от широких общественных масс, О. Б. С. сплетен и т.. д. Они уже и сквозь скорлупу протухшею попахивают. Если дятловцы имели дело с (анта)земной цивилизацией, то и попытался связать земные концы с земными же...

— А если цивилизация — внеземная?

— На нет и суда нет. Потому что тогда можно брать еще выше — Божественный Промысел.

— А ты, Никодимов, случаем не агностик?

— Куда там! Меня сермяжная, так сказать, суконно-посконная правда волнует. Сколько всего в этих бумагах наворочено! Сколько, небось, документов фальшивых! Только и остается — что отделить зернь от плевел, может, и хватит разумения для сего...

— Умнее всех хочешь быть, Никодимов?

— Куда там! Я свою плепорцию знаю... Здесь ведь главное — хрен с пальцем не спутать! Лучше вообще никакое дитя не родится, чем — мертворожденное.

— Засохни! Плюнь и забудь, Никодимов! Аномалии тебе не по зубам...

— Само собой. Словно наша жизнь сама — не аномалия.

— Ты бы еще Кьеркегора, родоначальника экзистенциализма вспомнил...

— А родоначальник — и не Кьеркегор вовсе, а — Вельхавен. С его легкой подачи мы теперь и экзистенцируем.

— Философ без папиросов!! А еще — в шляпе! Очки бы еще нацепил...

— Сам понимаю: умничать — не по рангу... Просто иной раз «в башку втемяшится»... Под одним Богом, по одному Северному Уралу ходим...

Шесть спичек в коробке, и семь — ночлегов,
И у тайги — неласковый настрой,
И — столько лыжи вяжущего снега,
Что хочется душе сказать: «Постой!
Давай на равных разместим заботу:
О теле — я, а ты — о цели лыж;
Не сладим — без меня до поворота
Не доползешь, не то что — долетишь.
Как маюсь я с тобой, неугомонной:
Приказы, просьбы и капризов риск;
Ты строишь в облаках дворцы и троны,
А я влачу по снегу тяжесть лыж.
Рисковая, однако же, затея —
Взять в одиночку этот перевал...»
Душа шепнула: «Вместе одолеем,
А что один ты, кто тебе сказал?»

Ну вот, художественная часть моих рассуждений благополучно пролистана, теперь можно прибавить новых сведений и въедливости.

Продолжение

---

1 Рустик оказался его одноФамильцем.

2 Тем не менее 6 или 7 штормовых костюма после закрытия уголовного дела дятловцев были сданы на склад спортклуба. То есть, некоторые факты подтасовывались, но с какой целью?