Анатолий

(Свердловский педагогический институт)

Солнце засияло напоследок так, словно предупреждая все живое — набирайтесь тепла, живые существа, напоследок! Березовый колок за лиственничным угором метрах в ста был гравюрен и заманчив. Второе — главное: последним лучам солнца себя подставляла стая тетеревов особей в полста. Вот-вот они начнут пикировать в снег, чтобы спрятаться от мороза в уютную пещерку в рассыпчатом сугробе. Нужно было поспешать, но и из леса выставить себя нельзя — придется полагаться на Бога и пристреленную мелкашку. Возня в снегу — пришлось из лыж построить упор для рук. Ну, вот она — мушка. Она пристроилась по линии, где друг из-за друга выглядывало несколько черных изваяний. Выстрел — одно рухнуло резко, а два других слетело, но потом птицы вернулись на березы. Последние лучи царапнули по верхним веткам — Анатолий стрелял уже не слишком прицельно. Промах, промах, промах... Наконец пулька перебила ветку, на которой важничал тетерев, и тогда стая встала на крыло и резко ушла на запад, словно её и не было на березовых насестах.

Но одну-то птицу он стрелил! Сумерки окружали со всех сторон, пока Анатолий добрался до берез и стал высматривать добычу. Вот — перо! Но — никакой птицы! Неужели она канула в снежном сугробе? Приклад напрасно разгребал снег. Вот незадача! Днем, понятное дело, дело пошло бы лучше, хотя тоже не факт — в предсмертных судорогах птица старается укрыться куда ни то: летом и то найдет местечко под коряжиной, а уж в снегу-то! Да, невезуха... А как хотелось бы наяривать вечерний супец, принести добычу — первую за поход, да и то ускользнувшую. Опять Фая назовет его ружьецо «пукалкой», а то и спросить: «Сам свежевать добычу будешь?..» Девки у него в команде ушлые, хоть и безвредные, и, как говорится, свои в доску. Пять парней — пять девок, а попробуй разбери на лыжне, кто есть кто? Разница в весе рюкзаков, но не в объеме: женское дело — дело кухонное. Хотя нв дежурстве всегда — парень с девушкой. Ловчее выходит и интереснее. Девушки свою природу знают — она их над парнями как бы приподнимает, хотя тут все — индивидуально. Симпатии случаются, хотя обнародование этого считается непозволительным. Все, все в походе разные, но вот как раз выделения и нельзя себе позволять. Амбиции держи в загашнике, иначе нахлобучат какое ни то прозвище, и ходи потом по институту, как с татуировкой на лбу. Анатолию повезло — его зовут Метр десять. Это оттого, что шаг его на тропе на удивление широк — один метр десять сантиметров. Ему — славно, девкам — хоть вприпрыжку! Зимой тоже пускают во главе колонны — бульдозер будь-будь! Но — упрекают в авторитарности. Это — уж есть как есть! И то — не в санатории. Хотя и там всякое случиться может. Вот на Кульдуре в позапрошлом в горячие целебные ванны бросились, как пловцы на фальстарте. А Анатолий предупреждал — не мыльтесь на бесплатное! Оно и полезно, и усталь снимает, отмоешь еще что надо украдкой, но не дай Бог пересидеть — себе дороже! Вот как тот местный отдыхающий, который на свердловских девок глаз положил, да и как не положить, если у каждой грудь — можно на подносе подавать! Да, не туда смотрел паря, забыл про часы, что над бассейном парили, и схватил себе в сердечную сумку смертельное лобзание целебного источника. Пришлось Анатолию с Мишкой Печенкиным труп из воды вызволять и тащить в санчасть на палатке. И вот что удивительней всего — девки назвали его «вещуном» и в следующую ночь игнорировали палатку и спали у костра. Ну да что там: на второй курс перешли только, не обструганные еще... Другой случай — на Тянь — Щане, тоже не совсем ловкий. На самой середине высоченного подъёма у Светки Систоль и Володи Татаринова случился пробой на корпус. То ли переели абрикосов, то ли плохо их промыли, а вот на тебе — срать, как и рожать, не погодишь! И спрятаться некуда — плитнячок мелконький, и в тылу не оставишь парня с девой — они враз друг друга возненавидят. Приказал Анатолий палатку стеной поставить для Светки, а Володе приказал отойти от ней на расстояние пушечного выстрела, а вся группа вверх полезла с веселой песней про то, что «нам электричество сделать все сумеет, нам электричество тьму веков развеет, нам электричество наделает делов: нажал гашетку — чик-чирик! — и ты уже готов!». Потом, пока Светка волокла наверх палатку, а Володька — свою задницу, Анатолий сказал: «Ребя, очень прошу, давайте найдем другой повод для шутки...». «Ребя, среди которых были, разумеется, и девки, молча согласились, подумав, как бы на их улице не случился «праздник»...

Анатолий примерз в своих поисках и решил, что пора возвращаться к группе, которая должна была уже «столоваться» за лиственничком. Вкатился в упряжь лыж, разогнулся и тут же опрокинулся в снег. Казалось, прямо на него пикирует с неба раскаленный болид, которому, по-видимому, чем-то не понравился космос. «Опять — Тунгусский метеорит!? Да что же это такое? Юбилей у него, что ли? Точно — вчера полвека было!

Но тут он вспомнил инструкцию, и сердце захолонуло. Насчет того, чтобы «отдать кони» в одночасье, речи не было. А болид гордо целил в него алым глазом, словно Анатолий занимал на на карте Северного Урала именно его место приземления. «Оставь мне, Господи, еще на чуть-чуть душу мою грешную... Курить брошу... Бабушке в деревню отправлю ласковое письмо и фотографию института, где обозначу окошки нашей аудитории... Генке Козыреву отдам пятнадцать рублей — с Нового года должен... Следующую сессию сдам только на отлично...»

Последний аргумент оказался решающим — болид над головой, канул за березы, а потом выбрызнул из-за горизонта огненную вспышку и мягкий рокот взрывного события.

Так... Пронеслось и пронесло, ну, не совсем в том смысле...

Анатолий по-настоящему осознал себя при этом видении, которое, в сущности, было вовсе не видением. Срок — совпадал. Только подарок неба — все-таки, видно, метеорит. Но докладывать-то надо? Само собой! А если... Тогда группу завтра утром нужно поднимать и в тот район дислоцировать. А они видели? Если нет — не поверят. И — заставь их сойти с маршрута из-за его бредней. Он что — удостоверение должен предъявить, которого нет и быть не может? Или — зуб дать. Или — мамой родной поклясться... Да, дилемма.

Он рукой оперся снег, а она провалилась до самого плеча и нашла там искомое. Тетерев оказался приличным, и это сразу поворачивало события в новое русло. Он — добытчик. Он — вожак стаи. Его дело — сторона. Если никто болида не видел, то он — тем более. Очной ставки с болидом не будет. А если?.. А если — то тогда там и искать нечего. После взрыва только душа еще будет бродить сорок дней вокруг да около.

Спальный мешок зимой — вещь неплохая, особенно — если он у тебя есть. Греет — когда спишь, греет — и когда идешь. Своей тяжестью. Как-никак —толстый, как— никак — ватный. Альпинисты, озабоченные каждыми ста граммами веса, шьют, например, один спальный мешок на пятерых. А стандартный, если постарается, вместит двоих. Правда, для этого лучше, чтобы это были юноша и девушка. Правда, для этого им лучше раздеться, как минимум — до неглиже. Вот такой спарринг — сон удобен и приятен. Но этот рай — летом. Зимой, на Северном Урале об интиме лучше не мечтать. В мансийском чуме — не до жиру, быть бы живу. А вот найти охотничью избушку — все равно что открыть золотой прииск.

Тем не менее удачное сочетание особой разного пола в тур группе удачно влияет на здоровье с любой стороны. Вот, к примеру, в группе пединститута: пять на пять. Две пятерки. Два — отлично! Если бы... на две палатки — ни одной печурки. И спальников — только четыре. Четыре умножаем на два: двое — в прогаре. То есть — обитай меж двух пар счастливцев. Проблема _ с «лишней» девушкой, претендующей на тепленькое местечко. Вот он — Гордиев узел! Парня — камикадзе еще можно представить, девушка в этой роли... Да, это называется дилемма. Анатолий отказывается от спального места в мешке Фаи, но взамен требует её меховой полупердяйчик. Торг — как на восточном базаре. Анатолий обещает расстаться со спичечным коробком, но ему тут же его возвращают — в спальном мешке костра не разжечь, а в четырыоех спальниках он вообще излишен. Торги начинаются и заканчиваются каждый вечер, всегда — не в пользу начальства. Оно обещает жаловаться в студсовет, ВЦСПС и в музей Арктики и Антарктики. Знатоки из других групп обычно утешают: «Режим экономии, бля буду!»

А вот УПИйцы ходят с печкой! — технари, однако. И на девках они сильно экономят, хотя, это, наверное, и gut. И старикан к ним какой-то притулился — может, проводник, а может, и в нагрузку дали из ДОСААФ или «Комсомольской правды». Интересно, с чего бы это? Гуманитарии-то — мы! Игорек, небось, блаженствует и плюет на мороз и раскаленную печку. Говорят — сам варил с батей. Счастливый. С батей. Говорят еще, что у них никто в походе не курит, но это уже — извращение: спички-то для костра надобны. Ладно, в чужой монастырь...

Все! Еще несколько секунд Чистоп — 1292 метра! — отсвечивал Лошадиной Титькой — вершиной, куда им завтра нужно забраться... Но вот шапка темноты накрыла и её, и мороз сразу ожесточился, и неуют природы подступил со всех сторон невидимо и тревожно. Сколько раз так бывало — отойдешь подальше от группы, растворишься в мнимой тишине и поднебесной теми и сразу станешь другим человеком, спадет городская чушь, прихлынут древние инстинкты, слух, зрение и обоняние займут силы у древности... Даже сердце вдруг научится работать медленнее и мощнее, а мускулы соберутся натянутой тетивой и готовностью. В нем жил инстинкт и первопроходца — извечное русское стремление в неизвестность, в трудность, в риск, в посыл господа. Там забывались деревенские трудности, и голод военного напряга, и письма с фронта, которые вдруг перестали приходить, а когда пришли... и пользуйся «хитрожопостью», потому что окружающий мир всегда готов дать тебе пинка, только и успевай поворачиваться и сигать изо всех ног к непомерной работе, к ускользающему куску хлеба, к мечте обо всем и ни о чем — мир, как говорят книжки, безбрежен, особенно — за околицей... Однажды он уйдет на станцию и поедет по страницам книг Пржевальского и Обручева, и оживут карты, и он окажется рядом с целеустремленностью, а не с нищетой первого разряда. Геофак был выбран не случайно, и Свердловск предложил себя в качестве замены возможных приключений, и в комитете комсомола оказался ушлый парень, с которым тревожно иметь дело, а и не иметь нельзя, зато можно было вырваться в походы, где его не достанет никакой воспитательный разговор о патриотизме и долге. Ан нет — пришлось-таки озаботиться долгом перед Родиной и обстоятельствами. родина проживает и в некоем сером здании на проспекте Ленина, и в Москве, на площади Дзержинского, и в самой закрытости Свердловска, и в самой сокрытости в жизни чужого взгляда и слова. Тайна — соблазнительна, потаенность, напротив, — как аппендицит, которому вряд ли какой хирург поможет. Три пишем, два — в уме... А есть еще: четыре сбоку и — ваших нету! Эх, деревня — матушка! Живешь себе и не знаешь заведенных в городе порядков! А деревне некогда о порядках думать, вернее — забыть бы их напрочь — налоги эти, о пенсиях разговоры, о реабилитациях... Что за реабилитации, с чем их едят, небось, еще одни бумажки с синюшными печатями... Вот план — это дай! Вот огород — без него зарез! Вот животина — она — в заботе о ней — и прокормит и закуски даст к браге на табачной затравке. Лучше стало? А как же! Только змеиные вены в положенное природой русло, только не надобно барометров и сводок по тарелке черной — боль в каждом отдельном месте стгналтзирует6:будет ненастье, и ненастье продлится не мене недели... а и не знает деревня, что есть такая народность — манси, которая и вовсе живет в юртах и чумах и живет по заведенному порядку только трудами и лишениями. У них Бог — отдельный. И подарил он им оленей, таких же смиренных и неприхотливых. Вот эта народность — из книжки, от самого Арсеньева. Чудный народ" — открытая душа слово. Обмана не знает, если мы не научим, если спирта не привезем-принесем. Есть и у нас, конечно, по чуть-чуть — для знакомства, для угощения, для ради общения. Но мы придем и уйдем, а им оставим тоску по спирту, печаль по печали. И мало-то как их, и сами — такие маленькие, такие шустрые! С женским полом у них непорядок — не позаришься. А они — ничего, плодятся иной раз. Н а оленьей упряжке дунут — ай да ну! И стреляют — не мне чета...

...А старший лейтенант долдонит: «Ты и стрелять умеешь, и на ногу легок, и с людьми обращаться можешь. Вот закончишь институт — сразу в спецшколу определим. Только не в Свердловск, понятно, а подальше, а потом и сам черт тебе не брат — в кино про шпионов ходить не надо. А что географ, так оно и хорошо... С языком-то как? Немецкий не очень? Ну ладно, будешь среди нашей диаспоры работать...»

И чего это дятел — долбоёб долдонил? Диаспора... Среди манси, что ли? Этот народ — политически убогий... Однако вот зря я тогда на слете про казымское восстание оленеводов не стал слушать. Чудны дела твои. Господи... Да на них всех одной пулеметной ленты хватит... А и проще вовсе: завезти цистерну спирта и — нет народа! Жаль, конечно — на своем месте народец. Идолам молятся, вреда от них никакого, кроме пользы...

Лыжня в сугробе с лыжами-палками да рюкзаком — мелкашкой... Зато дальше — лыжня легкая. И кедрач впереди со стоянкой утешной чуть вправо. Ходить по лыжне под звездами — немалое удовольствие, ежели, например, в парке Маяковского. А вот в полевых условиях... Анатолий приучен к зимней лыжне еще с семилетки. После школы с пацанами съезжали с крутого берега Чернушки при свете десятилинейной лампы Луны. Темный лес справа был полон скелетов лиственниц, чьи верхушки напрасно старался раскачать ветер. Почему лиственница, а почему лиственница, а не кедр, — священное дерево манси? Наверное, потому, что на голом дереве легче стрелять белку да и соболя, и еще — за крепость и выносливость древесины. Только как они своими топорами их курочат?

Среди деревьев нашлись отблески костра, и Анатолий направился к своей команде. Подъехал неслышно — хотелось напугать девчонок. А на стойбище и без него жизнь шла заведенным порядком — палатки поставлены, костер горит порядочный, ребята пилили сухару, кто-то уже раскалывал чурку. Фая помешивала в ведре варево ложкой, привязанной к палке. Поварешка — признак аристократизма. А теперь и — призрак. НОн и обнаружилась уже утром в костре в виде алюминиевой бесформенной скульптурки. Дежурным был Миха, и ему было приказано изготовить черпак из пустой консервной банки. Ага, вот он трудится, ремесленник хренов... Пахло на все стойбище впечатляюще — привычный кондей тушенки в гороховом расплаве.

Анатолий сбросил рюкзак и лыжи. Подошел к костру и бросил к ногам девушки тетерева: «Ладно, не буду портить вечерней трапезы своими деликатесами...».

Задолдонили:

— Молоток, Толян!

— Толик, а мы не чаяли тебя дождаться...

— Бугор, наше вам с кисточкой!

— Анатоль, ты у нас теперь вместо Дерсу Узала будешь!

— Скромный советский охотник со скромной советской добычей...

Они были рады видеть своего строгого начальника, который чуть не устроил им ночь долгих переживаний. Конечно, разделяться группе нежелательно — с этого всякая морока обычно и начинается. Иногда им казалось, что и один он стоит их всех, потому что умел держать в узде свою разношерстую команду. Это ведь только самые умные думают, что демократия — вещь хорошая. Походная жизнь доказывает обратное: демократия — это когда в одном месте густо, а в другом пусто. И по диамату — то же самое. Хотя кто его там знает — диамат толкует все набекрень практике жизни, и тут уж или ты — начетчик, или — без стипендии.

Анатолий имел обыкновение говорить о себе: «Суров, но справедлив». Девчонки обожают суровость...

Фая бросила в ведро лавруху и отодвинула его на край костра — настояться. У манси обычай — котел должен кипеть с одного краю. Наверное, чтобы оленину не переварить, или чтобы жир зря в огонь не ушел, или чтобы аппетит был нагулян и осознан. С тушенкой такие изыски, может, и лишние, но Фая блюла традицию еще в того, памятного похода. Парни притащили по обе стороны костра по бревну — лавке, девчонки застучали чашками — ложками,(музыкальное сопровождение к трапезе), Славка тявкнул — мол, и про меня не забудьте.

Казалось бы, все как обычно, но это не так. Во-первых, на новом месте. Во-вторых, еще бурлят новые впечатления. В-третьих, они уже видели Чистоп — совсем, в общем-то, гору. К которой они стремились. А после вершины — столь же стремите, кое желание сбежать от неё домой, в Свердловск, который тоже по-своему тайга, полная чудес и приключений.

Кто-то прислушался и объявил: «Деревья потрескивают — к морозу». Лучше бы промолчал — это у костра лафа. А каково будет в палатке?

Анатолий уже добирал из миски гороховую вкуснятину, когда вдруг вспомнил о болиде, поднял голову, внимательно на всех посмотрел. Похоже, они не в курсе событий...«Ну и ладно, я буду один носителем государственной тайны...»

Чаевничали осторожно — потом бегать из палатки по малой нужде несподручно.

Постепенно все утянулись в палатки, остались Фая с Анатолием, да Миха что-то шевелил в костре — рассеянно и внимательно одновременно. Но переждать их молчания он не смог и. в конце концов, удалился.

— Толик, а что это был за выстрел?

— Выстрел? Мелкашка, Фаечка, бесшумна.

— то понятно. Но я слышала с твоей стороны ружейный выстрел.

— Никто не слышал, одна ты слышала...

— Никто, кроме меня. В твоем направлении душой — локатором работает. Так что мне не померещилось...

— И все-таки тебе показалось. Фая. Даже манси здесь по ночам не охотятся.

— Значит, не желаешь поделиться впечатлением... в этом походе, Толя, похоже, ты с собой в рюкзаке какую-то думку несешь...

— Да ладно тебе... Все — чин — чинарем...

Анатолий и не думал, что, промолчав сейчас о болиде, он будет держать это в тайне всю жизнь...

Число Зверя

На последней ступеньке ракетного лифта Арчер подал подопечному запечатанный конверт: «Здесь — логистический код для перехода с автоматического управления на ручное. Кто знает, каково там — в космосе. Конечно, ты — крепкий орешек, Роб, но рядом с ангелами мало ли что взбредет к голову.

— Мистер Бишоп так и не позвонил, сэр?

— По правде сказать, нет, Роб. У него поднялась температура. Похоже, сквознячок прохватил. Но ты не волнуйся — в сорок лет это не опасно.

— Просто, сэр, старина Бишоп всегда говорил, что уложит меня в кресло нежней мамочки и еще сказку расскажет.

— Я тоже расскажу тебе сказку, Роб. При приземлении ты получишь чек на миллион долларов.

— Очень смешно, сэр. Очень хорошая сказка.

— Ну, с Богом, Роб. Привези мне из космоса сувенир.

— Обязательно, сэр. Лишнюю звездочку на погоны...

— Так ведь я — штатский, Роб, — засмеялся полковник Карл Арчер, заместитель начальника исполнительного отдела штаба ВВС.

Ракета ударила огненным копытом и оторвалась от стола на пять миллиметров — тут же стойки разжали объятия, словно недоуменно развел руками сам Санта-Клаус. Динамик хрипло крикнул голосом Арчера: «Пошел, Роб! Сделай дяде Сэму ручкой!»

Перегрузка оказалась почти щадящей, только внутри черепа запульсировали медленные волны прибоя. Потом Родео показалось, что он что-то забыл, потом динамик заорал, что первая ступень отошла, потом вспомнилось, как на ринге он получил коварный апперкот, а это отошла вторая ступень, потом обнаженная во все свое сияние Клара Ланс, официантка из ресторана «Стар даст», придавила его к креслу сладкой тяжестью, а это отошла третья ступень, потом аппарат вздрогнул, отбросив обтекатель, и в иллюминатор заглянула Земля с фантастическим шрамом калифорнийского побережья, потом в окошечке на пульте замельтешили секунды обратного отсчета, а чуть выше — минуты: целых сто четыре, потом динамик нежно спросил: «Трутень, прошу сообщить по списку данные,» — а когда он отбарабанил зашифрованные данные, то получил поздравление с полным совпадением, потом включилась система автоматической ориентации аппарата, потом ремни и замки привычно выпустили его из кресла, невесомость, как женщина, обнимала его и вводила в непонятное искушение, потом Аляска стала выплывать в иллюминаторе, а он пытался изобразить из себя комментатора, но пульт и Аляска были как трах и любовь, которой он никогда не испытывал по-настоящему. То тосковал-то до изнеможения, и воображал, и приказывал снам сбываться, и тогда тело томилось, собиралось в чреслах и сочилось, и это было в миллион раз лучше праздника, потому что было и реальностью и мечтой, и сон окутывал все это своими облаками, и новолуние счастливо не убивало себя, и полнолуние дарило девушку, по которой тосковали все киноэкраны мира, а она каждому давалась если не в руки, то в чресла, и была мягче воска, слаще мёда и — замена хлеба насущного. И никогда не видел он её лица, только руки ощущали полноту объёма и плавные обводья, но как было добиться сопряжения с нею, проникновения, заполнения томительного пространства, если она всегда на миллиметр дальше от его ракетной плоти, и если она распахнута, а он не находит опоры, и невесомость становится поиском точки опоры, и голубые ручьи на её бёдрах текут туда же, и колени в пригоршнях — как в гнёздах, и лодыжки — рукояти гладких бит, и пара рук успевает познать так много, что хочется немедленно сесть за стол и начать писать предисловие к «Камасутре», но куда там: руки здесь — не главное; главное — ракета на стартовом столе, главное — её огненное устремление. И космос расступается так трагически, не давая себя ощутить, отдаваясь без отдачи, провоцируя без желания, играя не в прятки и не в догонялки, а в то и другое одновременно, и эта утренняя игра — как шизофрения, которую даже женщина не может излечить на страже каждого сна мужчины, а если может, то почему не делает этого, и за что тогда можно её благодарить — за обещание? Призывное снимание платья, классическую живописную позу в посттели, видимое обретение крылатости рук? — Ноги тоже распахиваются, как ангельские крылья, и створки раковины медленно набухают, и устрица внутри шевельнется, когда сделает глубокий вдох невесомость, чтобы воспринять тебя, и что ей делать с тобою, таким непристойным в скафандре, а если даже и без него, окованного множеством волокон, каждое из которых по-своему счастливо и несчастно, потому что, добираясь до общего счастливого мгновения, за миллионную долю секунды до него, уже тоскует по приходящему и преходящему, потому что все это — не иначе, как обман и томление тела при томлении духа, который, может быть, и есть Дух Святой, прилетевший, возможно, и не из Ватикан, а из синкретичной Божественной точки Вселенной. Тайная Вселенная! До того тайная, что все наши маленькие чудесные тайны напрасно пытаются с нею сравниться.

Как славно бы было, не будь Земли с её вежливыми приказами и домогательствами?! То то ей подай, то сё! То какое-то хризалупленное первенство! То патриотизм кухонного розлива! Борьба за мир — она и есть борьба за мир, то есть — та же война. Ох, не кончится это добром! Добро — это то, чего еще не назначили злом. Родео сделали Трутнем — добро стало злом. Выйдя в космос, Трутень стал Боевой пчелой. Сейчас секунда его жизни сигнализирует: «Мы не только космосу покажем кузькину мать!» Дядя Сэм приготовил русскому медведю хорошую бейсбольную биту, а медведь, добравшись до космоса, забрасывает туда тонны железяк и вовсе не виновных собачек и желанея объять необъятное. Род Спинкс, он же — Родео, он же — Роберт Мичел, он же —Трутень, претендует сейчас на звание первого человека (американского человека!) в космосе. А оно ему надо?.. вон уже внизу — Ледовитый океан, а где-то в нем прячется Северный полюс. Радиощупальца фиксируют его. Он — без пяти минут знаменитость. Его посадят на щит и понесут по странам и весям, как первого космического императора. И не будет ему ни покоя ни отдыха, ни дна ни покрышки. Случай сронил ему шанс славы, к которой он вовсе не стремится.

Так к чему же ты стремишься, Родео? Открыть калитку в космос? Напугать русского медведя? Стать символом Америки? Поиметь столько женщин, сколько пожелаешь? А где же та — единственная? Это — не слишком глупый вопрос, если ты не видишь её лица. Или черты её столь ужасны? Или у неё лица нет вообще? Только тело? Только — призыв к сладкой бессоннице? Неужели он родился безлюбым? Неужели действительно за все нужно платить? Женщина — тоже вселенная. Кому-то... А ему вселенная — женщина. В этом облаке невесомости. В счастье ненужной нирваны. Ну да — долг. Долг перед звездно-полосатым.

Америка, Америка...

Родео не поверил своим глазам: температура в кабине была 39, 5 градусов!

— Улей, Улей. Дежурные пчелы заснули. У матки — 39, 5 градусов.

— Трутень. Трутень. Мы — в курсе. Сейчас мы добавим им скипидара.

Через некоторое время температура пришла в норму, но корабль стало вращать в нестабильном режиме.

— Трутень. Трутень. Знаем, что матка начала ворочаться. Сейчас мы её успокоим.

Когда ориентация восстановилась, корабль имел внизу Северный Урал — снежная страница с беспорядочными буковками деревьев и иллюстрациями горных перепадов в разрывах облаков.

— Черт возьми, — подумал Родео, — а вдруг у красных есть есть шмель по моему поводу. — Арчер, правда, уверял, что если мы еще далеки от войны в космосе, то Советы — тем более. Но чертовы русские потому и чертовы, что выскакивают как черт из табакерки, когда все думают, что они дремлют. А Урал — это скопище военно-промышленного комплекса, везде — режимные заводы и города, ЦРУ кусает локти, а в НАСА предполагается создать структуру информационной разведки.

Сплошная облачность. Сама природа — за секретность Урала. Но вдруг в облачном разрыве — огромный город! Не иначе — Свердловск. Хорошая у русского медведя берлога...

Кабина — тесная: диаметр —2,15 метра. Этакий конусоообразный гроб. Предстояло провести в этом неподвижном одиночном ковчеге четыре часа, прежде чем специалисты еще раз поищут собственные ошибки в корабле. Род поуютнее устроился в кресле, попробовал застежки ремней, потом посмотрел на парашют, лежащий у кресла. Чертово ангельское крыло! В кабине так тесно, что облачение парашюта — просто пытка. Конечно, кабина будет приводняться на своем крыле, а это — просто перестраховка. Тренировки мало помогли Роду — люк был слишком узким: из шести раз только два покидания кабины завершились без сучка без задоринки. Арчер утешил: " Ты просто расслабился — даже сам не веришь, что придется сигать в море самостоятельно«.

Взгляд просканировал пульт, Пигги, Кецалькоатля.

Голос из динамика: «Датчики работают прекрасно, сэр. Все показания — в норме».

«На самом деле это — Пигги № 2, Арчер до него так и не добрался».

Род взял в руки конверт: «Какого черта!? Я и сейчас вполне готов запомнить код!»

На листе плотной бумаги тушью изображены цифры 666.

«Отлично, Арчер, даже слабоумный запомнит... Только ведь это — Число Зверя... Из Апокалипсиса. Странно — словно Арчер на что-то намекает, что-то подсказать хочет. Арчер, Арчер! Зачем ты играешь со мной в такие игры? Вот Бишоп подсказал что надо безо всякой чертовщины... Как он там, старый наставник? Эскулапы хреновы — просто аппендикс вырезать спокойно не могут... в феврале ему стукнет сорок один — неужели я доживу до такой седой старины? Так случилось, что инструктор — самый близкий ему человек — так далек от стартового стола. Арчер, конечно, неплохой парень, но про командные нотки никогда не забывает. Ясное дело, в верхах вращается, самого Шервуда консультирует. Выдал мне государственную тайну — сообщил, что у красных приводнение — в полном ауте: кабина негерметична и может затонуть часов через пять-шесть, и система подачи сигнала НАЗ в Черном море под Феодосией вообще через два с половиной часа заткнулась. А вот парашюты сработали как надо. Странные люди — русские: в космос лезут, а приличного толчка сообразить не могут. Арчер говорит, что один наш посольский в Москве на улице Горького в общественный туалет зашел — его там вырвало. Может, он — неженка? _Род прислушался к состоянию кишечника — не ворчит ли старина по поводу космической пищи? А славно бы — с орбиты насрать на весь этот чертов земной шарик! Газетчики — оценят, министр Шервуд — нет. Очередное звание пролетит мимо его погон, как отлученный от матки сперматозоид. Зато рассказал миру, как под его чутким руководством... А Арчера, должно быть, военная награда не минует... Кстати, а какое у него звание? Если судить по тону, то не меньше майора... А вот глаза у него — как никелированные кнопки. Женат. Оба сына — в Принстоне. Тогда, конечно, звание у него — под самый потолок. Сыновья — дипломаты — это высокий класс... Да дерьмо все это! Я через их головы перескочу сразу туда, где послы будут руку жать мне с подобострастием... Род, чего это ты пыжишься? Задницы от кресла еще не оторвал, а уже в герои лезешь...

Голос Стивенса из динамика: «Трутень, Трутень, проверка связи...»

Рутина, конечно, но раз вам надо...

Стивенс: «Прошу доложить параметры...»

— Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Давление — единица, температура — двадцать, влажность — шестьдесят три... Давление в тормозной двигательной установке — 340 атмосфер...

Стивенс: «Данные принял, подтверждаю. Как самочувствие?»

— Нормальное.

Какое вам дело до моего самочувствия... Для вас я — цифры, сенсация в газетах. Эх, дали бы мне эфир — я бы на всю Америку проорал: «Профсоюзы! Требуйте от Конгресса снижения налогов на наследство!» А что? Популярность у меня будет, как у Папы Римского...

Из динамика зазвенел голос Стивенса: «Трутень, трутень! Включается система замены физиологического раствора, пять, четыре, три, два, один...»

Кислород вытеснил воздух, и голова Рода сладко закружилась. Тело сразу вспомнило режим тренировок, побочные мысли отлетели, как грязная вода — из-под автомобильной шины.

— Трутень, Трутень, даю двадцатиминутную готовность...

В окошечке на пульте замельтешили циферки, догоняя друг друга. Фотоаппарат начал серию снимков через каждые пять минут. Род понял, чтто его подспудно беспокоило —анонимность! Земное око! Но, по сути, отключить его проще простого, нужно только при этом не попасть со своими действиями в кадр.

Роб старался быть спокойным и не выказывать лишних эмоций. Правда, пока не было повода. А дальше? Все может перемениться во мгновение ока — отказ оборудования или космос нанесет коварный удар. Да мало ли что... Готов ли он? Сколько раз ему приходилось смотреть в латунное лицо Арчера — друг он или враг? Или — смотря по обстоятельствам? Странно — он перед взлетом решает какие-то побочные задачи, условий которых он почти не знает. Космос — это большой Х, но — стабильный, неподвижный, может быть, вечный. А у Земли этих Иксов, как у собачки Лайки — блох. Неужели у русских собаки умнее, чем наши шимпанзе? Человекообразные, так сказать, наши меньшие братья... Нет, у русских все — не так, все — через жопу. Один Сталин чего стоил. Или Иван Грозный — тоже губитель. Может, они — родственники? Смертельная династия, так сказать. Министр Шервуд о Сталине отзывается с уважением: Гитлера сначала проспал, а потом заломал, как русский медведь. У нас гризли — тоже ничего себе.

— Минус две...

Язык, что ли, показать Арчеру? Нет, рановато... А вдруг я сейчас встречусь со стариной Баком? Вот уж он повеселится! Мой сынок — первый в мире звездолетчик — не огурцом, прямо скажем, деланный. В общем-то — хороший был папаша. Зря рано загнулся...

— Минус один...

Думаете, я молитву читать стану? Иже еси на небеси? А здорово это у них выходит...

— Трутень, Трутень, прошу не беспокоиться: и одна минута может растянуться и до пяти.

— Отлично! Пять лишних минут на электрическом стуле никому еще не помешали.

Арчер: «Юмор висельника — тоже все-таки юмор».

— А у вас там, на пульте идет бегущая строка: «Мир праху его, бедолаге?»

— Браво, Трутень, только прекратите забивать эфир голливудщиной...

Министр Шервуд включил громкую связь.

— Ключ — на старт!

— Улей, Улей, у меня под задницей — адская сковородка!

— Перегрузка — девять, девять!

— Отошла первая ступень... Пошла вторая... Перегрузка — одиннадцать.

— Отошла вторая... Перегрузка — двенадцать! Чертова дюжина! Ну нет, я и шестнадцать уже пробовал!

— Отошел лобовой щит...

— Тумблер на себя! Разделение!

Шервуд сжал кулаки — на два счастья. Мы сделали красных! Если Хрущева не хватит инфаркт, Шервуд пошлет ему валидол с дипломатической почтой. И Тебе, Айк, — от двух бортов в лузу! И НАСА — пистон! Это министр Шервуд вывел Америку в космос на огненной веревочке. Это ему — бублик, а остальным — дырку сами знаете где. Я всех поимел, господа и дамы! Теперь Земной Шарик — у меня в кармане!

Щелчок тумблера: «Трутень, Трутень! Сообщи, что видишь на Земле...»

— Секунду, сэр, сейчас переключу вас на передачу!

— Тиу... Тиу... а рядом — аэродром... Больше десятка МИГ-15 и один ИЛ-28.........Хорошо просматривются волны и бурун корабля..... Бинокль бесполезен — трудная настройка......в тень Земли... Ощущение черного покоя. Звезды вращаются против вращения корабля. Лунный серп их косит....Огни городов....выход из тени....вспухающий светом горизонт и сразу — заря...

Шервуд почему-то вспомнил, что русские Тюра — Там шифруют как «Зарю»...

— ... Облачность послойная... в невесомости с закрытыми глазами ориентация падает... Тиу... Тиу... Тиу...

Шервуд: Улей, с успехом, но восстановите связь...

Род чувствовал, как в области солнечного сплетения у него раздувается пустое пространство. Знал по опыту — сигнал тревоги. И догадывался, что он — чуть лучше шимпанзе в этой капсуле. И цена ему — соответствующая. Первый американский астронавт в космосе — живой манекен. Да-да, необитаемость космоса — Указание свыше, а он — нарушитель Божественной заповеди, и нет ему ни дна ни покрышки. Жизнь — дело десятое... Абсолютный нуль космоса о чем-то говорит. Род — тоже абсолютная человеческая единица, по крайней мере — здесь и сейчас. Иже еси на небеси... Так вот в чем суть молитвы... За Родом не стоит человечество, за Родом стоит — Арчер...

Карл Арчер...

Однажды — в хорошем подпитии — Арчер пригласил Рода в «Энни», самый престижный и дорогой ресторан Фриско, заказал по два двойных виски и через пять минут совсем расклеился, но спросил:"А есть ли у тебя девушка«, а когда узнал, что нет, то оживился, но стал жаловаться на свое одиночество, и вот с Бишопом Р, а его, Карла, держит на расстоянии вытянутой руки, да и Карлом не назвал ни разу и на свидание не пригласил (вынул из внутреннего кармана пиджака кружевной платочек и промокнул уголос левого глаза, и тут Род вспомнил, что Арчер не женат, и нужно спросить у Бишопа, есть ли у него вообще женщина), Но тут обнаружилось, что сидящие за соседним столиком двое мужчин внимательно рассматривают их, и один другому сказал что-то, покачав головой. Это правильно — мужчины могут дружить только на расстоянии вытянутой руки...

Время вычиталось из сроков и прибавлялось к срокам. Стрелка таймера приближалась к зеленому штриху — отмашке полицейского, кошачьему глазу светофора, ленточке на чудных волосах первой девушки, которую он встретит после приземления, нет — приводнения... Эту зеленую ленточку Род обматывал бессонными ночами вокруг указательного пальца левой руки и чувствовал биение пульса, и вот пора передать это биение земной девушке, которая разделит с ним его одиночество, и, кстати, зеленое на белокуром — это не голубое и не розовое, это — его собственное изобретение, и губы он не позволит ей маскировать помадой. И — никакой золотой цепочки на спелой груди, а медовый месяц их будет в Британской Колумбии на озере, где форель нежна и упруга как е1 бедра, а в избушке день тем не менее, крнчится, иночь станет дышать из печки кедровым теплом...

Температура в капсуле — 12 градусов. В наушниках все требуют какого-то Трутня. Да будьте вы все прокляты вместе с Трутнем и Улеем заодно! Какое тут к черту время! Времени — по Канту — нет вообще...

Знакомый тормозного двигателя...

— Десять, девять... три, два, один, ноль! Пуск!

— Да жалко мне, что ли — подавитесь вы этим тумблером...

По — настоящему Род пришел в себя, когда нагрузка достигла 12 g. Прежняя орбита не хотела отпускать от себя. Но на пятнадцатой секунде тормозной двигатель выключился, и наушники запричитали голосом Арчера: «Трутень, Трутень! Сообщите ситуацию!»

— Это вы мне сообщите, придурки! Вы, видно, перекиси водорода не долили, а теперь беспокоитесь, как и что...

Наушники онемели.

Министр ВВС Шервуд вскочил с кресла в своем кабинете, когда громкая связь доложила: «Нештатная ситуация, сэр. Трутень снижается по более пологой орбите...»

— Этого еще не хватало! Стивенс, сообщите о месте приводнения...

— ...Приземления, сэр. Предварительно — Северный Урал...

— У красных? Арчер, это ты подготовил такой подарок Советам?

Род включил в себе все, что можно, и сразу понял опасность — он пролетит еще лишние тысячи километров и попадет... получается — к русским. Сюрприз — ничего не скажешь. Да кто ему даст попасть в лапы к красным — на этот случай и существует АПС — аварийный подрыв системы. Совещаются, небось, когда нажать кнопку.

Родео сдернул перчатки, повернулся и открыл крышку запасного передатчика. Пингвин Пигги подарил ему генераторную лампу, которой он заменил штатную на передатчике. Из прически Кецалькоатля он выдернул два сиреневых шнурка с металлическими пистонами на концах и замкнул ими, как было заранее продумано, схему. Два яйца следует держать в разных мошонках. Тумблер — от себя!

Шервуд: «Включить АПС, Арчер!»

Стивенс: «Есть, сэр!... отзыва нет, сэр, АПС не сработала... Похоже, Трутень как-то забил сигналы диапазона Х.

— Да что это такое? Кто его предупредил? Арчер. Я с тебя живого шкуру сниму и отправлю на Всемирную выставку. Стивенс, что там с диапазоном Z?

— Свободен, сэр.

— Вот и отлично! Отправь его летать по-настоящему!

Арчер захихикал — вот оно как. Ему не доверяют и никогда не доверяли. Доверие, Арчер, — самое главное. Ты доверяешь мне, Арчер?

Арчер захохотал, нет — зашелся в хохоте, потом припадок завладел всем его телом. Потом он увидел, как бегущий по экранчику зеленый огонек остановился и и стал красным, но это — крушение всех его надежд — надежд на Шервуда и Родео, землю и космос...

Шервуд слушал какофонию смеха и каменел.

— Я был прав, доверять нельзя никому. Каждый генетически приспособлен к предательству...

И тут Шервуд понял, что остался один. Президент, небось, уже знает о неудаче, нет — трагедии. Два козла отпущения — Шервуд и Хэллоуэй. Но нет. Он не бросит Хэллоуэя в зубы Айка. который давно взял на прицел их обоих. И двурушничество Айка никуда не денется. Газетчики раздуют историю. И президент заранее станет «хромой уткой».

Шервуд похолодел — почему он ведет себя, как курсант? И раньше он знал, что это — возможно. Это — война, война на два фронта. Техника подвести может, человек подведет непременно. Он и сам подвел Арчера. Что касается Трутня — русские получат его по молекулам. Русским опять повезло — завтра они отправят в космос своего АВС, и какой-нибудь Левитан заорет: «Первый человек в космосе — советский человек!». Нет, неправда: первый человек в космосе — американец, и, даже если этого не может объявить на весь мир президент Айк, русские-то знают, что мы впереди...

Шервуд оглядел огромный кабинет, который почему-то показался неопрятным. В сейфе полным — полно папок, но главное — «Кольт» с перламутровыми щечками на рукояти. Старый добрый «Кольт» делает человека хозяином своей судьбы.

Стивенс вздрогнул, когда динамик загрохотал от выстрела. Арчер замолк и прислушался. А выстрел повторился. Потом — еще и еще...

Министр ВВС Дуглас Шервуд первым выстрелом распылил висевшую под потолком модель злополучной капсулы, а потом стал всаживать никель за никелем в столицу Урала на карте мира — Свердловск.

Продолжение