ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Читатель все еще простодушно представляет Музу дебелой греческой матроной или особой неопределенного возраста, но опять-таки - женского рода, при помощи кем-то санкционированных крыльев витающих над челом прозаика, а тем паче - поэта? Помилуйте! В нашем материалистическом мире, на тысячекилометровых просторах континентов Музе-бедняге не достало бы ни сил, ни мгновений для для одновременного обслуживания поэтических полчищ. Может быть, только Франц Кафка внятно и доступно для читательского воображения представил суть дела. А по его мнению, все орудующие пером господа из Замка Слоновой Кости, притаившись в одной из бесчисленных келий ночного пространства, ожидают священного мгновения не вдохновения - о нет! - а почтенного служителя в партикулярном платье, шествующего мимо них по коридору с тележкой, нагруженной кипами бумаг различного достоинства. Вожделеющие добычи господа-поэты, от нетерпения приведшие в беспорядок шевелюры и не удосужившиеся надлежащим образом обмундириться, получают свои (А чаще - чужие!) бумаги по неизвестно кем составленному списку. Если одному может достаться целый фолиант документов, другому - тоненькая стопочка, никак не удовлетворяющая претензий и притязаний господина поэта. из-за чего и возникают разного рода неурядицы и недоразумения. Картина действа достойна непременного цитирования.

"У большинства дверей тележка останавливалась, дверь обычно открывалась, и соответствующие документы передавались в комнату - иногда это был только один листочек, и тогда начиналось препирательство между комнатой и коридором:: должно быть, упрекали слугу. Если же дверь оставалась закрытой, то документы аккуратной стопочкой оставлялись на полу. Но К. показалось, что при этом открывание и закрывание дверей не только не прекращалось. Но еще более усиливалось, даже там, куда все документы были уже поданы. Может быть, оттуда с жадностью смотрели на лежащие у дверей и почему-то еще не взятые документы, не понимая, отчего человек, которому стоит только открыть дверь и взять свои бумаги, этого не делает, возможно даже, что, если документы остаются не взятыми, их потом распределяют между другими господами, и те, непрестанно выглядывая из своих дверей, просто хотят убедиться, лежат ли бумаги все еще на полу, и есть ли надежда заполучить их для себя. Пи этом оставленные на полу документы обычно представляли собой особенно толстые связки, и К. подумал, что их оставили у дверей во время некоторого хвастовства или злорадности, а может быть, из вполне определенной, законной гордости, чтобы подзадорить своих коллег. Это его предположение подтвердилолост тем, что вдруг, именно в ту минуту, когда он отвлекался, какой-нибудь мешок, уже достаточно долго стоявший на виду, вдруг торопливо втаскивался в комнату, и дверь в неё плотно захлопывалась, причем и соседние двери как бы успокаивались, словно разочарованные или удовлетворенные тем, что наконец устранен предмет, вызывавший непрестанный интерес, хотя потом двери снова приходили в движение".(пер. Райт-Ковлевой)

Такой тонкой и непринужденной сатиры на процесс литературного творчества и литературные нравы не знает мировая литература. "К. смотрел на все это не только с любопытством, но и с сочувствием". Таковы, разумеется, и чувства читателя романа, уловившего уже суть дела.

Однако раздача продолжается, "и на тележке, по недосмотру помошников, остался один-единственный документ, в сущности, просто бумажка, листок из блокнота, и теперь они не знали, кому его вручить. "Вполне возможно, что это мой документ,-мелькнуло в мыслях у К. ведь староста в Деревне говорил, что дело у К. ничтожнейшее". Самоуничижение писателя? Казалось бы, все свидетельствует об этом - служитель просто-напросто разрывает и эту бумажку в клочья. (Франц Кафка свои творения сжигал или поручал это сделать другим).

Но автор идет еще дальше:

"…но при этом постоянно сознавать, - неужели ему не хватало здравого смысла? - что он находится там, где быть ему не положено, куда его в высшей степени неохотно, и то лишь по необходимости, по служебной обязанности, вызвал один из господ чиновников…" "Да неужели же он там, в коридоре, не чувствовал всей непристойности своего поведения? Но если чувствовал, то как он мог разгуливать там, как скотина на выгоне? .. Никто из них никогда не прогнал бы К. никто бы не сказал, - хотя это было можно понять, - чтобы К. наконец ушел. Никто бы так не поступил, хотя присутствие К., наверное, бросало их в дрожь, и все утро - любимое их время - было для них отравлено. Но вместо того чтобы действовать против К., они предпочитали страдать, причем тут, разумеется, играла роль и надежда, что К. наконец увидит то, что бросается в глаза, и постепенно, глядя на страдания этих господ, тоже начнет невыносимо страдать от того, что так ужасающе неуместно, на виду у всех, стоит тут, в коридоре, да еще среди бела дня. Напрасные надежды. Эти господа не знают или не хотят знать по своей любезности и снисходительности, что есть бесчувственные, жестокие, никаким уважением не смягчаемые сердца… Но помешать он никак не может, зато замедлить дневную жизнь, затруднить её он, к сожалению, в силах. Разве он не стал свидетелем раздачи документов? Свидетелем того, что никому, кроме участников, видеть не разрешается".(пер. Райт-Ковлевой)

Так - завуалированно - Франц Кафка фиксирует своё изгойство в литературном мире. В литературных коридорах он - как бельмо на глазу. И даже не бельмо, а - третий глаз Шивы, из-за которого они "чувствовали себя форменным образом, даже в плотной одежде, слишком раздетыми, чтобы показываться чужаку". "Это им трудно перенести. И каким же должен быть человек, в котором нет к этому уважения? Именно таким человеком, как К. человеком, который ставит себя выше всего, не только выше закона, но и выше самого обыкновенного внимания к другим…" (пер. Райт-Ковлевой)

Это - упреки автора самому себе? Вряд ли. Скорее уж - упреки критике и той части читателей, которые, как термиты, перерабатывают макулатуру. "Но, разумеется, для К. не все еще миновало. Ему, несомненно, придется отвечать за то, что он натворил".

Удивительное умение Франца Кафки - видеть суть дела изнутри и в то же время как бы со стороны - не доступно огромному большинству литераторов. Они - по существу - лишены сего главного профессионального качества и, разумеется, вряд ли пожелают признать себя в картине, нарисованной автором романа "Замок". В конце концов, легче скопом на клановом основании отказать своему соглядатаю в наблюдательности, своему опровергателю - в месте под солнцем. Да, имя его (как и предполагал Кафка!) выставили на обозрение под флагом модернизма, ибо таково свойство "шибко ученых людей! - окутав объект оболочкой термина, в дальнейшем этой оболочкой и распоряжаться по-своему, оставив втуне её содержимое. Теперь им же приходится пожинать и плоды постмодернизма - когда термин-именование присовокупляется к любому, первому попавшемуся на глаза предмету, как будто им присуща привилегия раздачи нимбов или строительства радуг.

Вот они, провидческие строки Франца Кафки: "… и вместе с тем звучало издевкой над К., а главным образом оттого, что К. увидел в нем полную бесполезность всех своих стараний. Помимо него делались распоряжения, и благоприятные и неблагоприятные, и даже в самых благоприятных таилась неблагоприятная сердцевина, во всяком случае все шло мимо него, и сам он находился на слишком низкой ступени, чтобы смешиваться в дело, заставить других замолкнуть, а себя услышать".