ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
МИРОВАЯ УСТАЛОСТЬ НАВАЛИЛАСЬ НА к., ОН ищет уже не Эрлангера, а пустую комнату, чтобы поспать и передохнуть, наконец, метания по Деревне вновь приводят алчущего Замка "землемера" в "Господское подворье", в чиновничье логово, в пределы преследующей его беспредельной Пустоты. На этот раз его призрачным Вергилием становится секретарь по имени Бюргель, всерьез заявивший: "Не стану разбираться, как обстит дело по существу, может, так оно и есть, я слишком близко во всем стою, чтобы составить определенное мнение…" "Разбираться по существу дела" никто из чиновников действительно не собирается - у каждого свои маленькие задачи, маленькие поручения, которые они возводят в ранг наивысших и лишь в качестве допущения могут иногда порассуждать на интересующую К. тему, но начинают настолько издалека, делают такие глубокие обходы с фланга, что скорее удаляются, чем приближаются к цели.

"Все это было сплошное дилетантство. Ничего не зная о тех обстоятельствах, при которых вызвали сюда К., о тех трудностях, встреченных им в Деревне и в Замке, о запутанности его дел, которая за время пребывания К. уже дала и дает о себе знать, - ничего не ведая обо всем этом, более того, даже не делая вид, что он, как, во всяком случае, полагалось бы секретарю имеет хотя бы отдаленное представление об этом деле, он предлагает так, походя, при помощи какого-то блокнотика уладить недоразумение там, наверху". (пер. Райт-Ковлевой)

непрофессионал (!) К. обвиняет в дилетантстве служителей Замка; ему совершенно ясно, что они, обитая в недрах своих канцелярий, как кроты, и не могут видеть солнца (кстати, и Бюргель - уменьшительное от Burg - что одновременно может переводиться и как "Замок", и как "нора бобра").

Пишущий большей частью по ночам Франц Кафка посвящает "лекцию" Бюргеля рассуждениям про поводу ночных бдений чиновничества - "В этом отношении мы не делаем разницы между обычным и рабочим временем".

"невольно склоняешься судить ночью обо всем с более личной точки зрения, слова посетителя приобретают больше веса, чем положено, к служебным суждениям примешиваются совершенно излишние –соображения насчет жизненных обстоятельств людей, их бед и страданий; необходимая граница между чиновником и допрашиваемым стирается, как бы безупречно она внешне ни соблюдалась, и та, где, как полагается, надо было бы ограничиваться, с одной стороны, вопросами, с другой - ответами, иногда, как ни странно, возникает совершенно неуместный обмен ролями". (пер. Райт-Ковлевой)

Посещающие по ночам писателя герои его произведений иногда ведут себя не просто своевольно, а - затягивая своего визави в некие запутанные, не предусмотренные авторским сценарием отношения. "Однако потом, когда читаешь их протоколы, то удивляешься явным промахам, которые видны невооруженным глазом. И это такие ошибки, обычно ничем не оправданные ошибки в пользу допрашиваемых, которые, по крайней мере, по нашим представлениям, уже нельзя сразу исправить обычным путем". (пер. Райт-Ковлевой)

"Обычных путей" Франц Кафка себе просто-таки не представляет - таково его прирожденное свойство как писателя. Главное для него (оно же - единственное) - Путь, и не просто Путь, а Путь в Замок, а недостижимость и недопустимость Замка снедает его усилия, но не снедает веры в существование Земли Обетованной, адептом которой он себя чувствует на страницах своих произведений, особенно - когда они еще не были опубликованы.

"Никому теперь не вырвать его оттуда. И у него появилось ощущение, что победа уже одержана, и вот собралась компания отпраздновать её, и не то он сам, не то кто-то другой поднял бокал шампанского за его победу. И для того, чтобы все знали, о чем идет речь, и борьба и победа повторились вновь, а может быть, и не повторились, а только сейчас происходят, а победу стали праздновать заранее и продолжают праздновать, потому что исход, к счастью, уже предрешен. (пер. Райт-Ковлевой)

На свой лад, чрезвычайно скромно (в романе - в полусне К.) Кафка как бы повторяет пушкинское: "Я памятник воздвиг себе нерукотворный…"

Но это - на дальнем, совсем дальнем конце жизненного пути, в начале же его…

"… каждый, кто имеет какое-то дело или должен быть допрошен, по каким-то причинам, сразу, без промедления, часто даже до того, как он поймет, в чем состоит его дело, более того - даже прежде чем узнает о наличии дела, уже получает вызов". (пер. Райт-Ковлевой)

"Вызов" - это, конечно, призвание. "Разве тут не становится решающим то рвение, с каким человек берется за дело?" Ппризвание - это одновременно и идеал-цель, и средство для достижения этой цели. Вся, основная, казалось бы, жизнь - привходящие, материал художественного построения, надоедливый сиамский близнец. Все препятствия невероятны, все препятствия - просто фикция. Так, во всяком случае, пытается уверить себя и нас писатель. "Даже если эта полнейшая невероятность вдруг обрела бы реальность, так неужели тогда все потеряно? Напротив! Потерять все - это еще более невероятно, чем самая большая невероятность".

Смерть уже ходит под руку с писателем, и он это осознает. "Сил человеческих хватает до известного предела; кто виноват, что именно это предел имеет решающую роль? Нет, тут никто не виноват. Так жизнь сама себя поправляет по ходу действия, , так сохраняется равновесие". Это философствует Монтень? Нет, так просто и отчетливо говорит писатель Франц Кафка.