ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ПЛАН ОЛЬГИ.
Собственно, название "План Ольги" относится к первой половине главы.

"Пусть тебе живется как слуге" – вот обычная присказка чиновников, и действительно, говорят, что слуги обеспечивают себе хорошую жизнь в Замке, они там полные хозяева и умеют это ценить, притом в Замке они ведут себя по тамошним правилам, держатся спокойно, с достоинством, - мне это много раз подтверждали, -да и тут иногда видишь у слуг остатки таких манер, именно остатки, а в общем, благодаря тому, что законы Замка в Деревне уже не применимы, эти люди словно перерождаются, - становятся дикой, беспорядочной оравой. Для которой уже не существует законов, а только их ненасытные потребности". (пер. Райт-Ковлевой)

такой строгости суждения, казалось бы, невозможно ожидать от скромного и "неуверенного в себе" писателя, каким считали Франца Кафку, но давайте примем во внимание, что в данном случае речт идет о его Божестве - литературе, и о профессиональном понимании её, и о дискредитации её, об ангажированном кем-то или чем-то творчестве, и о богемном, напоказ, поведении. Даже при том скромном опыте, который имелся у Кафки, он не мог избежать хотя бы слухов о богемности и соответствующих нравах. А тут еще венское окружение четы Поллаков так и просится на страницы, в чем он отказать не имеет права - не в силах и не в настроении. К тому же, если любовь обычного человека заставляет его смежать веки, любовь писателя открывает третий глаз - всепроникающий глаз Шивы.

"Бывает, что сразу, не успеешь появиться, не успеешь оглянуться, как случай уже подвернулся, тут не у каждого новичка достанет присутствия духа сразу за этот случай ухватиться, тогда уж приходится ждать годами, дольше, чем при официальном оформлении на работу, но оформиться на работу по всем правилам такому неофициально оформленному человеку совсем невозможно. Значит, тут сомнений возникает немало, все они отпадают перед тем соображением, что при официальном оформлении на работу отбор очень строг, и члена семьи,, который себя чем-то запятнал, отвергают заранее. Он может проходить официальную проверку оформления годами, трсется в ожидании результата, все усердно спрашивают его, как он посмел предпринять столь безнадежную попытку, а он все надеется, иначе как же жить; однако через много лет, быть может, уже в старости, он узнает об отказе, узнает, что все потеряно и жизнь прошла бесцельно". (пер. Райт-Ковлевой)

Уф! Цитата огромна, но невозможно оставить ход мыслей автора и его резюме с горничной. Здесь - и признание новичка, нежданно-негаданно направившего свой ручей в литературный океан, и сознание своего величия в трех, пусть не законченных романах, и предсмертное почти понимание невозможности добиться - при жизни! - мирового внимания, и выпавшая из обиходного лексикона раза "бесцельно прожитая жизнь".

Нельзя здесь не усматривать намека на то, что в 1919 году, например, Нобелевская Птица кружит над К. Шпиттеллером - кому теперь известно это "лауреатское" имя?! Нобелевская премия должна вручаться писателю за создание произведения "идеального направления", а Франц Кафка не мог не сознавать, что ИДЕАЛЬНЕЕ его "Замка", быть может, и не будет создано мировой литературой.

(Если уж немудрящая премия Теодора Фонтане вызвала у Кафки всплеск эмоций, то Нобелевская, вполне возможно, - бередила его душу.)

притворяющиеся писателями - вот кто поражал Кафку больше всего.

"Но иногда это вовсе не помогает человеку в приеме на службу, а только бесконечно затягивает процедуру зачисления - такой процедуре конца нет, и она прекращается только со смертью данного человека. Так что и законный прием на службу, как и незаконный, чреват и явными, и тайными трудностями, и прежде чем впутываться в такое дело, очень полезно заранее все взвесить… Ведь я знаю, что рассказы слуг очень недостоверны. Я знаю, что они никогда не хотят рассказывать про Замок, стараются перевести разговор на другое, каждое слово приходится у них выманивать, но, надо сказать, уж если они заводились, то болтали ерунду, хвастались, старались перещеголять друг дружку во всех баснях и выдумках, так что там, в темной конюшне, из всего этого неумолчного крика, когда они перебивали друг друга, можно было извлечь в лучшем случае два-три жалких намека на правду".(пер. Райт-Ковлевой)

какая горечь в этих словах, какая обида! И ведь рассказывается это К. - человеку, всеми помыслами и жизнью своей по существу предавшемуся все еще недостижимому и непостижимому Замку.

"…судя по рассказам слуг, бывает, что ищущим работу приходится так долго ждать, что они часто падают в обморок, мысли у них путаются, и они могут погибнуть, если друзья о них не позаботятся…"

странно, что всего лишь одной фразой, мимолетно, всплывает в огромном романе тема дружбы, которой не был обделен автор и которая никак не могла уравновесить его страстного устремления к Замку.

"И началась та кажущаяся служба, про которую я тебе уже рассказывал. Удивительно было только то, что Барнабас без особого затруднения, сразу попал в Замок, вернее, в ту канцелярию, которая стала его рабочим местом. Такой успех меня чуть с ума не свел…"

Чиаиелю при этом может припомниться пример несчастного Гёльдерлина, почти четыре десятилетия, до самой смерти проживавшего в безумии и в Замке своей Музы.

"Ведь так во всем - вроме причуд всякой челяди - царит большая скромность, там честолюбивый человек ищет удовлетворения только в работе, а так как тогда сама работа становится превыше всего, то всякое честолюбие пропадает - для детских мечтаний там места нет".(пер. Райт-Ковлевой)

ТВОРЧЕСТВО - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! Эта мысль из дневников ворвалась в роман "Замок", она - пружина всего действа, она помогает К. не замечать гримасы быта и великого множества препятствий. "Перед ним как будто открывался совсем новый мир, и ему не совладать с радостными заботами, которые несет с собой это открытие".

Если уж здесь и пристало говорить о религии, то не иначе, как о РЕЛИГИИ ТВОРЧЕСТВА.

Поскольку большинство собратьев Франца Кафки по перу не догадаются или не пожелают признать в себе слуг и чиновников Замка, а читатель скорее привычен следить за канвой событий, в этой главе автор пытается разрешить и некоторые фактические события - романа и собственной жизни.

Иеремия сообщает К.: "Разыскиваю я тебя, чтобы только успокоить Фриду. Ведь когда ты её оставил ради сестры Барнабаса, она почувствовала себя очень несчастной, не столько из-за потери, сколько из-за твоего предательства; правда, она уже давно предвидела, что так случится, и очень из-за этого страдала". (пер. Райт-Ковлевой)

"…Фрида опять там, в буфете. Для Фриды так лучше. Ей не было никакого смысла выходить за тебя замуж. Кроме того, ты не сумел оценить жертву, которую она тебе принесла…"

если уж возвращением Фриды в гостиничный буфет Кафка и хотел упрекнуть Милену, то при упоминании принесенной жертвы мы обязаны вспомнить только о Фриде-Фелиции, отдавшей пять лет своей молодости любовным отношениям без будущего. Правда, Фелиция была принесена - ни много ни мало - в жертву лмитературе (а Фрида - Замку), но поставивший на карту собственную жизнь писатель вполне отдавал себе отчет и в жертвенности Фриды-Фелиции, и в собственной при этом эгоистической роли. Недаром в главе упоминается и о жалобе в Замок.

"Как мне доложили, он все принимает слишком близко к сердцу. Он только недавно попал в Деревню и сразу решил, , что это большое событие, хотя на самом деле все это ничего не значит…" (пер. Райт-Ковлевой)

смертельно больной писатель напоминает, что родился ("попал в Деревню") сравнительно недавно - менее сорока лет назад, и - "все это ничего не значит". Так чему же он придает значение? Судя по роману - Замку и только Замку! Писатель не устает напоминать нам об этом, словно его пассы-пассажи должны нас загипнотизировать.