ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. У АМАЛИИ.
НО В НАЧАЛЕ НА ДВУХ С ПОЛОВИНОЙ СТРАНИЦАХ РЕЧЬ ИДЕТ О МЕЛОЧАХ ШКОЛЬНОЙ ЖИЗНИ, и в частности автор очень много внимания уделяет фигуре Шварцера, подробно описав столкновение К. и сына кастеляна в самом начале романа ? еще раз, но уже гораздо многозначительнее. Шварцер, как сын кастеляна, имеет отношение к Замку, но уже давно перебрался в Деревню и подвизается здесь в роли помошника учителя. Он-то и сообщает в Замок, прямо в графскую канцелярию, , о прибытии землемера, называет имя К., и на память приходит тот случай, когда Макс Брод, практически безо всяких к тому оснований, объявляет в периодической печати имя молодого писателя Франца Кафки, не опубликовавшего к тому времени ни единой строчки. И в данной главе автор очень внимательно рассматривает эту историю, рассуждает, какова была бы судьба К., не будь этого события, как пришлось бы ему существовать, пробиваться, самому устанавливать нужные связи, и рассматривает все так подробно. Что у читателя не может не зародиться вопроса: является ли фигура Шварцера проходной, или автор все же недаром останавливает на нем своё внимание?

"Однако можно сказать, что К. очень много обязан такому поведению Шварцера. Только благодаря этому стало возможным то, чего К. самостоятельно бы не достиг и что со своей стороны вряд ли допустило начальство, ? а именно то, что, с самого начала, без всяких ухищрений, лицом к лицу, установил прямой контакт с администрацией, насколько это вообще было возможно. однако выиграл он этого не много. Правда, К. был избавлен от необходимости лгать и действовать исподтишка, но он становился почти беззащитным и, во всяком случае, лишался какого бы то ни было преимущества в борьбе, так что он мог бы окончательно прйти в отчаяние, если бы не сознавал в себе, что между ним и властями разница в силах настолько чудовищная, что любой ложью и хитростью, на какие он был способен, все равно изменить эту разницу хоть сколько-нибудь существенно в свою пользу он никогда не смог бы".(пер. Райт-Ковлевой)

Франц Кафка как бы иллюстрирует роль случайности в создании литературных репутаций, и да и нравы, в этой среде бытовавшие он также не всегда приветствует. О роли случайных дорог на пути к литературному Олимпу не может не думать ни один начинающий писатель, особенно когда он так же далек от Олимпа, как К. - от Замка.

Нам, однако, известны ответственность и точность Франца Кафки в своих текстах, точность не только в каждлм слове, но и - в букве. И то, что имя его "провозвестника" в романе начинается с буквы Ш, не может не напомнить и еще вот такой случай.

В 1915 году Франц Кафка получает премию Теодора Фонтане. Благодаря этому имя начинающего писателя становится известным, но не иначе, как опять же благодаря случайности: писатель Штернхайм отказался от этой премии в пользу молодого Франца Кафки. не символизирует ли в таком случае фигура Шварцера благодетельного, но двусмысленного для Кафки поступка Штернхайма? А само по себе присуждение премии Фонтане имело-таки значение для Кафки: во-первых, Фонтане был одним из его любимых писателей, и, во-вторых, он по наивности своей еще полагал, что получение премии и создание некоторой литературной репутации повлияют на его "репутацию" в семействе, на отношение к нему отца. Конечно, это были напрасные надежды: литературные штудии сына были для его родителей весьма неудачным способом уклоняться от семейных обязанностей.

Однако претензии у Кафки к "литературному Олимпу" были - он ясно осознавал дутость многих литературных репутаций. Свои произведения он, правда, судил строже, чем творчество других писателей, и был пристален в своем внимании к слову, строг в своих суждениях, хотя Юпитера в себе судил строже, чем быка - в других.

Вышеупомянутое - дружеская прозорливость Макса Брода и эпизод со Шварцером-Штернхаймом - заставили меня еще раз вернуться к главе десятой "На дороге" и еще раз вчитаться в письмо Кламма:

"Господину землемеру. Постоялый двор "У моста". Земляные работы, проведенные вами до настоящего времени, я одобряю полностью. Также работа ваших помошников заслуживает похвалы. Вы умело приучаете их к работе. Продолжайте трудиться с тем же усердием! Успешно завершите начатое дело. перебои вызовут мое недовольство. Об остальном не беспокойтесь - вопрос об оплате будет решен в ближайшее время. Вы всегда под моим контролем. (пер. Райт-Ковлевой)

А вот что пишет издатель Курт Вольф 3.11.1921 автору пишущего в этот период романа "Замок":

"Уважаемый и любезный господин Кафка!

Разговор с Людвигом Гардтом дал мне повод как-нибудь снова дать о себе непосредственно. Ни один из тех авторов, с которыми мы связаны, не обращается с пожеланиями и вопросами так редко, как Вы, и при этом ни один из них не создает впечатления того, что он, подобно Вам, так равнодушен к общественной участи книги. Оказывается, тут в порядке вещей, если издатель время от времени выказывает автору, чтобы тот равнодушием к судьбе соратника-издателя не колебал искренней веры и доверия к выдающимся качествам публикации. Чистосердечно подтверждаю свою уверенность в том, что лично я, в глубине души, едва ли не к двум-трем писателям. Которых мы представляем и смело выносим на суд общественности, отношусь со столь пылкой, мощной симпатией, как к Вам и к Вашему творчеству.

Вы имеете право на высший успех, который, как в случае с Вашими книгами, не соответствует масштабу работы, которую мы направили на распространение. И нам, и Вам известно, что вообще-то лучшими и бесценнейшими являются как раз те произведения, которые находят свой отклик не тотчас, а лишь значительно позже, и мы надеемся еще на круг немецких читателей, на то, что они когда-нибудь выкажут заинтересованность, которой эти книги заслуживают.

Теперь мне доставит особенно большую радость, если Вы и возможности пожелают, выказав стоическое доверие, связать себя и Ваше творчество с нами, пообещав нам осуществить это практически, тем, что следующие книги Вы передадите для публикации нам. Те рукописи, на пересылку нам которых Вы сможете решиться, будут восприняты с признательностью и опубликованы в виде книг с любовью и тщанием. Если когда-нибудь со временем Вы сможете передать нам, наряду со сборником коротких притч, более сюжетную новеллу или роман, - мне известно, что у Вас самих и у Макса Брода рукописи такого рода почти закончены или даже завершены полностью, то мы встретим их с особенной признательностью…

Пожалуйста, любезный господин Кафка. Порадуйте меня. Издателя, смоожем ли мы надеяться и на что именно в ближайшем будущем…"

Замечательное письм,о не правда ли? И Франц Кафка замечательно преформировал его в романе "Замок". Тому, кто вполне уверен в исключительности фантастического воображения писателя, оно - хороший урок его творческой манеры и привязанности творчества к реальной жизни. Нам же еще остается, пожалуй, припомнить два имени, упомянутые в письме Курта Вотльфа, - Людвиг Гардта и Макс Брод - и задать себе вопрос: неужели Франц Кафка и их как-то, подспудно, увязывает в письме Кламма в главе 10? О Людвиге Гардта трудно сказать что-либо определенное, зато помощь и буквально опека Макса Брода "довлели" над Кафкой и не могли - хотя бы иногда, хотя бы в глубине души - не вызвать некоторой реакции.


И все-таки: почему глава 15 носит название "У Амалии"? в семействе, которое притягивает К., кроме Барнабаса и Амалии, есть еще старики-родители и старшая дочь Ольга. В главе, правда, беседуют К. и Амалия - Ольга в разговоре практически участия не принимает. Что за семейство "нафантазировал" себе писатель?

Хотя современники увепряли, что некоторыми чертами Амалия напоминала Милену, это требует подтверждений романа. Итак: "Взгляд у неё был ясный, холодный, неподвижный, как всегда…хотя в самом этом взгляде ничего плохого не было, он только выражал гордость и ясную в своей откровенности отчужденность". Еще: "Амалия улыбнулась, и эта улыбка, хотя и печальная. Озарила её мрачное, нахмуренное лицо, превратила молчание в слова. Отчужденность - в дружелюбие, словно открыла путь к тайне, открыв какое-то скрытое сокровище, которое хотя и можно снова отнять, но уже не совсем".(пер. Райт-Ковлевой) Амалия утверждает, что Ольга еще ничего не знает об обручении К. и Фриды, а вошедшая Ольга тут же о риде и осведомляется. Писатель как бы показывает, что Ольга знает и в то же время не знает об обручении К. может быть, тем самым Кафка - давайте предположим этот вариант- производит раздвоение Милены на две ипостаси - Амалию и Ольгу. Возможно, описание в главе Амалии навеяно впечатлением от рассказов Милены о её пребывании в психолечебнице в Велеславене. "И она призвала в свидетели саму Ольгу - та вошла с вязанкой дров, свежая, раскрасневшаяся от морозного воздуха, такая бодрая и сильная, словно работа возродила её после обычного тяжелого сидения в комнате". А уж в жизнерадостности Милене не отказывал и сам Кафка. И еще одно следует нам припомнить из главы "Фрида" - весьма непринужденное обращение прислужников Кламма с Ольгой в буфете и её пребывание с ними ночью в конюшне. Если, как утверждают, Кламма - супруг Милены Эрнст Поллак в романе, то богемный образ жизни Милены автор представляет слишком жестоко. Но сие - пока что - предположение, возможно, имеющее шансы прояснения в дальнейшем тексте.

Хотя глава заканчивается высказыванием Амалии, которое в реальной жизни вполне могло принадлежать Фелиции: "Ни во что я не посвящена; я ни за что не соглашусь, чтобы меня посвящали в эти дела, ни за что не соглашусь, даже ради тебя, хотя я много дл тебя готова сделать. " Что это, как не упрек Фелиции, умудрившейся прочитать книгу любимого человека, к тому же ей посвященную, лишь через несколько лет и уже на исходе их отношений!?

А ведь К. (Кафка) несколькими строчками выше заявил: "Уладить отношения с властями - самое главное, да в сущности, единственное мое желание. И в этом мне должен помочь Барнабас, на него я возлагаю почти все надежды. Правда, один раз он уже очень разочаровал меня, но тут я больше виноват, чем он, потому что поначалу я настолько был сбит с толку, что решил, будто все можно уладить просто небольшой прогулкой, а когда выяснилось, насколько невозможно невозможное, я во всем обвинил его".

"Небольшая прогулка" в Замок, не давшая никакого результата. "Невозможно невозможное…" Не идет ли здесь речь о достижении идеала - хотя бы идеала и в литературе? И если мы вспомним уверения Макса Брода в том, что Франц Кафка в своей религиозности устремлялся к Богу, здесь его друг свидетельствует об обратном: "невозможно невозможное". Обретение счастья, обретение ипостаси литературного гения, обретение Бога - все это невозможно? И при том, что автор упоминает "короткую прогулку", словно краткость человеческой жизни. Очень даже на это похоже - ведь написано это уже в "содружестве" со смертельной болезнью…