Читаем Замок. 9. Борьба против допроса

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

9. Борьба против допроса

       Хозяйка постоялого двора "У моста" Гардена не просто так появилась в господской гостинице: "как будто она уже сообщила господину все что надо, и он это благосклонно принял".

       Как это всегда бывает у Кафки, для важных дел выбираются случайные присутственные места, в данном случае - вновь буфетная. Уже известный нам (очень даже не известный) молодой господин за столиком сверяет какие-то бумаги перед тем, как затеять допрос К. Гардена, явная свидетельница, уже дала показания, и ценность их автор определяет просто-таки показательно: "… и только хозяйка напряженно подглядывала, согнувшись, почти что стоя на коленях, и впечатление было такое, как будто она заклинает эту замочную скважину впустить её туда, потому что уже давно ничего не видно".

      Связывая "желтую прессу" с замочной скважиной, причем ехидно и остроумно, Кафка сразу настраивает читателей на цену, которую стоит придавать предстоящему допросу. Да и сам термин - ДОПРОС - как-то уж очень не к месту. К. настраивался на беседу с Кламмом, а вместо этого у него хочет "взять интервью" безымянный молодой господин. К. целит очень высоко - в Замок, а на встречу с ним выходят незначительные личности с большим апломбом. Он увязает в тине пустых разговоров, хотя ему кажется, будто он получает необходимые сведения. Обычное человеческое заблуждение - растрачивать жизнь на кажущиеся важными мелочи. Его друг Макс Брод постоянно отдает дань сиюминутности, сегодняшнему дню, необязательным статейкам. Эта игра в газетные фантики Кафку не привлекала. Притворяться накануне смерти, что этой игры требует от нас жизнь, - признак невысоко ума и не глубокой натуры. Но выбора практически не было - все его друзья и знакомые были совсем другого калибра - закаленные и самоуверенные, пробивные и, как им казалось, ангажированными будущим. По всей видимости Кафка ощущал пустоту вокруг себя, которая грозила засосать и его, но он использовал принцип восточного единоборства - уклоняясь, использовать энергию и силу противника. Литературные стили его друзей-соперников по литературе создавали оболочку для литературных муляжей, и театр был полон марионетками - актерами и зрителями.

       Посмотрите, что персонажи вытворяют в заочном разговоре о Кламме. Молодой господин обращается к К.: "Вы перестали его подкарауливать, вот он и уехал". А это Кафка упрекает себя за то, что уже мало интересуется классикой и Гёте, хотя, безусловно, это - пройденный этап. Кроме того, желаемое редко является нашему взору - уже хотя бы для того, чтобы желание не сгорело и не перестало выдавать аккумулированную энергию. Соседствующие с К. персонажи даже как бы проявляют самостоятельность суждений в смежной - литературной - области. Гардена: "Во всяком случае я не верю в слишком большую чувствительность Кламма. Правда, мы за него боимся и стараемся его оберегать, предполагая, что Кламм чувствителен до невозможности..".

       Ну, камень брошен совершенно не в тот огород - чувствительность славных мертвых хорошо известна. И никто не замечает и не беспокоится за действительно чувствительного Кафку. Гардена продолжает: "Конечно, Кламм никогда не будет разговаривать с тем, с кем не желает, сколько бы тот ни старался и как бы он назойливо ни лез, но достаточно того, что Кламм никогда с ним разговаривать не станет и никогда его к себе не допустит, зачем же думать, что он не выдержит вида этого человека? Во всяком случае, доказать это нельзя, потому что этого никогда не будет". Да мы уже все поняли, зачем талдычить об одном и том же!? А молодой господин никак не хочет оставить эту тему: "Но верно и то, что Кламм, выйдя из дому, несколько раз огляделся по сторонам". "А может быть, он меня искал", - сказал К. "Возможно, - сказал молодой человек, - это мне в голову не пришло". Все засмеялись…".

       К. думает и говорит серьезно, тогда как окружающие превращают разговор в фарс. Очень странная ситуация: одним - со дня рождения - золотая ложка во рту и близость к Замку, другим, возможно, более достойным - всего лишь пустые хлопоты. Издатели, редактора, критики, журналисты, графоманы - все, все причастны (пусть формально) высокому, один лишь автор должен неимоверными усилиями доказывать право на свое существование под сенью вековых крон высокой классики.

       "Раз нам всем тут так хорошо и весело, - сказал молодой человек, - я очень прошу вас, господин землемер, дополнить мои документы кое-какими данными". "Много же у вас тут пишут, - сказал К., издалека разглядывая документы. "Да, дурна привычка, - сказал молодой человек и опять засмеялся". Эту дурную привычку подметил К., который до сих пор еще не написал ни буковки; даже когда ему представилась возможность ответить на письмо из Замка, он предпочел передать устный ответ через посыльного Варнаву. Он словно не хочет участвовать в делопроизводстве, которым заняты в Замке и Деревне, не хочет оставить письменных свидетельств своего существования - пусть торжествует традиция устного предания, которое долговечнее шелка и папируса. (Уже написано знаменитое завещание уже написаны почти все произведения, и жизнь истекает по капле кровью вместо чернил). Преданием овеяны романы и новеллы Франца Кафки, так как обычный читатель вряд ли дает себе труд столь же старательно читать их, как Кафка - писал.

15.07.08
      Молодой господин - секретарь двух господ - Кламма и Валлабене - по Деревне. В его лице К. встречает еще одни запертые двери: любая власть - светская или духовная - стремится себя оградить именно от тех, ради которых она, якобы, создана. И если со светской властью все понятно, то с духовной… И в этой сфере человеческих интересов - свои "заморочки": рукопись праведнее книги, а Евангелие - Евангелистов. Особенно показателен пример Ватикана, духовные эмиссары которого на протяжении веков дают примеры Слова и дела. Нужно быть чрезвычайно чистым человеком, чтобы пребывать в лоне Матери-Церкви. Франц Кафка не считал себя таким человеком и потому искал другого духовного убежища (как, впрочем, множество народу до него и - после). Эти поиски были основаны на примерах многочисленных религий, толков и сект, которые успешно конкурировали друг с другом и находили своих адептов. Человек - животное, рвущееся из своей оболочки. Случайное стечение обстоятельств приводит его к тому или иному духовному престолу (не всегда религиозному). Франц Кафка пытался вернуться в ДО-религиозное состояние, в ту фазу развития общества (по сути - стада, стаи , стремящегося стать племенем), когда выбирался фетиш или тотем и из просто материального предмета становился носителем некоей идеи. Понятно, что идея рождалась из страха перед опасностью (природной, животной) и материализовалась в союзничество с Существом, имеющим власть и силу, причем союзничество одностороннее. Женщина, прихорашивающаяся перед зеркалом, - вот пример такого союзничества. Она творит себя заново, фантазируя, и психологически выигрывает. Самец - в силу инстинкта- борется буквально физически за вовсе не отвлеченную идею возвышения и власти. Удивительнее всего, что в некоторых животных сообществах возникает ИМИТАЦИЯ борьбы за власть - взгляд, голос, поза. Это сохраняет мощь стаи или стада, и это весьма важно, но гораздо важнее другое - материальные средства борьбы заменяются возможностями реакции иными средствами, и на каком-то этапе эти средства начинают играть целевую роль, становятся самостоятельными. Правда, случилось это тогда, когда мощь сообщества достигла той стадии, на которой уже не приходилось тратить все силы и всю энергию в оборонительных или наступательных действиях и появилось время досуга. Этап этот продолжался от одного до двух миллионов лет и в силу природных катаклизмов и естественного отбора наконец-то появляется сообщество, доминирующее над окружающей средой, флорой и фауной. Как говорят ученые, лишь 30 тысяч лет назад человек стал собственно ЧЕЛОВЕКОМ, оформившим инстинкты в идеи. Духовная эволюция набирала скорость, но не разгоняться же ей до скорости света, и вот она уже вместо трудного вертикального взлета перешла в горизонтальный разлив по общественной поверхности. Боги - по примеру античности - успешно спустились на землю, материализовавшись в предметах культа. На этом этапе К. и прибыл в Деревню - в пределах, компетенции и власти Замка.

       "И все же К. не воспринимал это как следовало бы; он, добивавшийся изо всех сил одного взгляда Кламма, не ценил Мома, которому разрешалось жить при Кламме, он и не думал удивляться или тем более завидовать ему, потому что для него самым желанным была вовсе не близость к Кламму сама по себе, важно было то, что он, К., только он и никто другой, со своими, а не чьими-то чужими делами мог бы подойти к Кламму, и подойти не с тем, чтобы успокоиться на этом, а чтобы, подойдя через него, попасть дальше, в Замок".

       События в романе идут своим чередом, К. вроде бы тоже не теряет зря времени, но его поступательное движение спирально в пределах Деревни, и лишь мысли по-прежнему устремлены к Замку, и сам он пытается проявиться в чужих, впрочем, тоже неопределенных, свидетельствах. Автору этот приме кажется единственно правильным - Замок не снимает маску Деревни, а лишь иногда поблескивает взглядом в прорези для глаз. И это - не венецианский карнавал, о празднике и речи быть не может - сугубая жизнь колотится пульсом в ставни и двери крестьянских домиков, и возникает ужасная мысль: ВСЕ ДЕРЕВЕНСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ - ЭТО ТЕ, КТО КОГДА-ТО БЫЛИ К., Л., М., Н.И ТАК ДАЛЕЕ. С высоты своего опыта они и обращаются к К. так странно: может быть, у него получится то, что не случилось с ними; может быть, он завоюет Замок, а не станет его служителем. Конечно, разочарование некоторых тоже приносит свои плоды.

       "Господин землемер, - вмешалась хозяйка, - я остерегаюсь давать вам еще какие-либо советы, все мои прежние советы, притом самые что ни на есть благожелательные, вы встретили неслыханным отпором, и скрывать нечего, я пришла сюда к господину секретарю, только затем, чтобы, как и подобает, чтобы сообщить начальству о вашем поведении и ваших намерениях и оградить себя навсегда от вашего вселения в мой дом, вот какие у нас с вами отношения, их уже, как видно, ничем не изменить… чтобы хоть немного облегчить господину секретарю трудную задачу - иметь дело с таким человеком, как вы".

      Читатель, нам с тобой облегчить трудную задачу - постичь Франца Кафку - никто не поможет. Придется нам самим потрудиться. Что же касательно советов, которых за свою жизнь немало наслушался наш герой (особенно - от родителей), то они ничего не стоят, если исходят от лица тех, у кого другое лицо или кто не имеет его вовсе. Общество все стремится перемешать в своем кипящем бульоне, удобоваримость - лучший способ сплочения общества. А что нам сообщает Франц Кафка ? Вот что: "Я И С САМИМ СОБОЙ-ТО НЕ ИМЕЮ НИЧЕГО ОБЩЕГО".

16.07.08
       Хозяйка продолжает наставления: "Так вот прежде всего я должна обратить ваше внимание на то, что единственный путь, который может привести вас к Кламму, идет через протокол. Не хочу преувеличивать - может быть, и этот путь не приведет вас к Кламму, а может быть, и этот путь оборвется, не дойдя, тут уж зависит об благожелательности господина секретаря. И от этого единственного пути вы хотите отказаться без всякой причины, просто из упрямства?" "Эх, хозяйка, - сказал К., и вовсе это не единственный путь к Кламму, и ничего он не стоит, как и все другие пути".

       Несколько раз настойчиво упоминаемый протокол -это, безусловно, дневник, который должен вести Франц Кафка; тем самым секретарь Мом - и есть сам автор, а все препирательства К. и Мома - внутренний диалог Кафки с самим собой. "Вот видите, хозяйка , - сказал К., - оказывается, мне надо искать путь вовсе не к Кламму, а сначала к его секретарю". Вот откуда упрямство К.-Кафки: он понимает уникальность своего дара и своего пути, разница - лишь в форме. Для этого не нужно к бабке бежать - достаточно взглянуть на немногочисленные записи в дневнике в тот период, когда писался "Замок". Хозяйка имеет свой взгляд на положение вещей: "Делайте все, что вам вздумается, может быть, от ваших попыток останутся там, во дворе, на снегу глубокие следы, но больше ничего не выйдет". читателя Гардена права: дневник Кафки производит большое впечатление на читателя, но все же они - подготовительный этап к собственно литературному творчеству. "Нет, - сказал Мом, - никакой связи тут нет. Речь идет только о том, чтобы получить точное описание сегодняшнего дня для регистратуры Кламма в Деревне. Описание уже готов, вам остается только для порядка заполнить два-три пробела, никакой другой цели здесь быть не может".
17.07.08
      Пробелов в дневнике Франца Кафки хватает: во-первых, сожжены дневники до 1910 года; во-вторых, он вообще вел их не слишком регулярно; в -третьих, есть, есть у меня подозрения, что Макс Брод изъял кое-что, руководствуясь прагматическими соображениями, а также нежеланием остаться в памяти потомков в невыгодном или слишком резком свете. Когда я вижу книгу "Франц Кафка. Разговоры с Яноухом", то не могу поверить, что у Франца было мало разговоров с Максом - как раз между друзьями-литераторами и происходят обычно такие беседы.

       Автор - похоже, для того чтобы придать большую остроту тексту, - распределяет свои мысли меж несколькими персонажами, причем на долю хозяйки выпадает и много очень важных. "И так всегда, господин секретарь, всегда так. Искажает сведения, которые получает, а потом говорит, что ему дают неверные сведения". Но она тут же опровергает себя: "Я ему твержу с самого начала, и сегодня и всегда буду твердить, что у него нет ни малейшей возможности попасть на приме к Кламму. Значит, раз никакой возможности нет, то и протоколы ему тут не помогут. Что может быть яснее и проще? Дальше я ему говорю: этот протокол - единственная служебная связь с Кламмом, которая ему доступна, и это совершенно ясно и неоспоримо… Вы через этот протокол как-то связываетесь, вернее, быть может, как-то связываетесь с Кламмом. Разве такой надежды вам мало?". Так как я считаю, что речь идет о дневнике Франца Кафки, быть может, находящемся в некоей связи с таковым же - Гёте, мы можем подозревать мостик, который перекидывается между ними хотя бы с одной стороны. Черпать силы из примера великих мира сего - дело обычное. Необычайно же в нашем случае то, что среди многих тысяч примеров несвершившихся надежд пример Франца Кафки оказался исключением из правила.

       Пример блогов в Интернете тоже показателен: казалось бы, все равны в этом виртуальном пространстве, но, во-первых, само их количество подрывает к ним доверие; во-вторых, они - отрыжка массовой культуры, то есть вообще не культуры. И в-третьих, они - своего рода игра, а иной раз - под видом анонимности - обман в поисках виртуальных приключений. Я вовсе не хочу сказать, что Интернет - башня из слоновой кости, совсем напротив - то, что попадает из этой башни к её подножию. Не будет забывать и о психологическом состоянии общества, которое в поисках лечения ищет новые способы инфекции, причем - весьма успешно. Виртуальные засады в Инте - дело обычное. Но охотник-то в них на самом деле - жертва: то ли это - онанизм, то ли анабиоз, то ли медитацию перед жидкокристаллическим ящиком из-под брикетов с научной начинкой. Мы пользуемся Интернет-протоколами неосознанно, и что они вменяют нам при нашем виртуальном общении - вопрос не праздный. Мне вспомнилось все это именно при чтении девятой главы, в которой К. борется не только против допроса, но и против протокола. Некоторые термины обладают магической силой - те же мантры. А что делает с нами мантра протокола. Эта тема - очень важный подземный ход в нашу башню из слоновой кости. Или - в неё. Важно осознать направление нашего посыла - из этого можно извлечь не только психологическую, но и вполне конкретную, физическую пользу. Я говорю о жизни, которую можно разменять на надежды, поступки, достижения. Не меланхолическое инертное равенство в Инте, а бесконечные Олимпийские Игры на предельном дыхании марафона.

       Имея в виду два вышеприведенных абзаца, стоит прочитать еще одно откровение хозяйки: "Не может же Кламм читать все протоколы, он их вообще не читает. "Не лезьте ко мне с вашими протоколами", - говорит он всегда". Словно через руины столетия к нам обращается Франц Кафка, уж он-то знал им цену. У него был приличный опыт общения с великими: "он думал о страшной дали, о недоступном жилище, о нерушимом безмолвии, прерываемом, быть может, только криками, каких К. никогда в жизни не слыхал, думал о пронзительном взоре, неуловимом и неповторимом, о невидимых кругах, которые он описывал по непонятным законам, мелькая лишь на миг над глубиной внизу, где находился К., - и все это роднило Кламма с орлом. Но, конечно, это не имело никакого отношения к протоколу…".

      Связь времен, безусловно, существует, но, к сожалению, одновекторная - мы уже не способны повлиять на прошлое; мало того, мы способны его лишь интерпретировать и, следовательно, заменять опять-таки миражом. Даже если бы Будды не было, его следовало бы выдумать, чтобы он поведал нам о мире Мары, злого духа, творце миражей, нам подстрекателе и вдохновителе. Хорош же объективно существующий мир, составленный из мириадов наших представлений, заблуждений и выдумок! В мире Мары не может быть ни соглашения, ни согласия, а лишь раздоры и распри. Мы гасим энергию друг друга, энтропия работает вхолостую, количество не оборачивается качеством. Мало того: чем больше людей - тем меньше человечности, и духовное тонет в потоках физического существования. Даже математика работает против нас: каждый плюс обременен целым рюкзаком минусов, и мы, размахивая картонным мечом диалектики, рвемся на приступ к ветряным мельницам, которые лишь вчера сами и построили.

      Было бы очень интересно - хотя бы в интересах статистики - подсчитать время, которое не стоило бы вычеркнуть из жизни. Правда, наше подсознание станет усердно сопротивляться: ему, в угаре снов-миражей, наше намерение покажется лишним и даже зловредным. Подсознание тоже исповедуется, но - без покаяния, тоже фантазирует, но - абсолютно бессмысленно. Даже если оно апеллирует к Создателю, нам не ведомо, о чем они договорились, но удивительное дело - совесть после такого общения перестает нас мучить и напоминать о себе. Франц Кафка обращал особое внимание на сны и старался записывать их в дневник, стараясь извлечь литературную пользу. Фактически его исповедь (особенно - дневниковая) носила эгоистический характер. При том что он не прятался за свою гениальность (другим и таланта достаточно для оправдания!).

       "Спокойной ночи, - сказал К., - у меня отвращение к любому допросу… Я не дам себя допрашивать… А почему я должен допустить, чтобы меня допрашивали, зачем мне подчиняться шуткам или прихотям чиновников?".

       Сначала у меня мелькнула мысль, что автор при сем вспоминает о своей первой помолвке с Фелицией Бауэр. Дневник, 6 июня 1914: Вернулся из Берлина. Был закован в цепи, как преступник. Если бы на меня надели настоящие кандалы, посадили в угол, поставили передо мной жандармов и только в таком виде разрешили смотреть на происходящее, было бы не более ужасно!". Но теперь я думаю, что и сам совершаю то, чего Франц Кафка не хотел ни в коем случае - допрашиваю его! Причем - заочно, без адвоката и без возможности ответа. Не безнравственно ли это? Мое оправдание - в близости наших характеров, в моей попытке брать у него уроки мужества (с откровенностью - гораздо сложнее). Я не выдержал бы ни допроса с пристрастием, ни простого, научного допроса. Вот почему я никогда не вел дневника. Получается, правда, так, что я как бы прячусь за выдуманного мною Франца Кафку, и в этом - много трусости и безответственности. И невоцерковление мое зиждется на боязни допроса-исповеди. В утешение себе приведу последние строки главы девятой: "И так как К. промолчал, хозяин добавил то ли в утешение К., то ли желая поскорее уйти: "Ну ничего, из-за этого кипящая смола с неба не прольется". "Верно, - сказал К. - Погода не такая". Оба засмеялись и разошлись".

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко