Читаем Замок. 8. В ожидании Кламма

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

8. В ожидании Кламма

11.07.08

       Начинающий писатель просто-таки обязан внимательно прочитать полное собрание сочинений Николая Васильевича Гоголя (не сомневаюсь, что Владимир Набоков проделал это не единожды), затем передохнуть и обратить внимание на абзац в начале восьмой главы "Замка".

      "Замок стоял в молчании, как всегда; его контуры уже таяли; еще ни разу К. не видел там ни малейшего признака жизни; может быть, и нельзя было ничего разглядеть из такой дали, и все же он жаждал что-то увидеть, невыносима была эта тишина. Когда К. смотрел на Замок, ему иногда казалось, будто он наблюдает за кем-то, а тот сидит спокойно, глядя перед собой, и не то чтобы он настолько ушел в свои мысли, что отключился от всего, - вернее, он чувствовал себя свободным и безмятежным, словно остался один на свете и никто за ним не наблюдает, и хотя он замечает, что за ним все-таки наблюдают, но это ни в малейшей степени не нарушает его покоя; и действительно, было ли это причиной или следствием, но взгляд наблюдателя никак не мог задержаться на Замке и соскальзывал вниз. И сегодня, в ранних сумерках, это впечатление усиливалось: чем пристальнее К. всматривался туда, тем меньше видел и тем глубже тонул в темноте". Этот абзац должен быть в каждом учебнике по философии или психологии, поскольку мало кто еще из писателей сумел бы сказать так много на столь малом пространстве, причем даже не сказать, а намекнуть, сделать вид, вызвать впечатление. Не будем забывать и то, что отрывок этот - подсказка к загадке Замка и самого "Замка". Франц Кафка преподнес нам букет из неприхотливого словесного сорняка - этакую загадочную икебану - и ушел в небытие, не озаботившись его судьбой. Так и не созревшие бутоны, однако, осыпали семенами литературную почву, которые были подобраны умельцами для взращивания в собственной теплице.

       Тебе, читатель, название главы ничего не напоминает? И раньше смотрел на него сквозь пальцы, пока не сообразил, что оно, чуть изменившись, обрело Нобелевские регалии - В ОЖИДАНИИ ГОДО. Да-да, Сэмюэль Беккет, внимательно прочитав "Замок" и выловив из него этот абзац в начале главы восьмой, воспользовался им как приемом - до конца пьесы мы так и не узнаем, кто или что такой Годо. За столь послушное ученичество он был удостоен Нобелевской премии, что вполне согласуется с моим КАРФАГЕН ДОЛЖЕН БЫТЬ РАЗРУШЕН: ФРАНЦУ КАФКЕ - НОБЕЛЕВСКУЮ ПРЕМИЮ!

       Каждое предложение абзаца - подсказка автора, усугубляющая тайну. Мы можем сколь угодно извлекать из абзаца признаки (или улики), по которым тайна Замка укладывается в некую схему, но - по построении её - с удивлением обнаруживаем, что мираж так миражом и остается - ни малейших признаков жизни."

       Первое, что приходит на ум, - речь идет о Создателе. Никакой атеизм не поможет нашему житейскому опыту: детерминированность - дамоклов меч, занесенный над миром. Франц Кафка отважно предлагает К. идти под удар, а еще вернее - приблизиться к Замку настолько, что занесенной руке уже не развернуться. Но в том-то и дело, что внутри Замка невообразим Создатель; он подставляет его вместо себя - заслоняется миражом. Но, честно говоря, оглядываясь на прошлое, тоже получаешь калейдоскоп миражей и изумляешься: неужели все так оно и было? Но и само это прошлое претерпело изменения - оно как бы перешло в стадию небытия (не как бы, а на самом деле!): наши прежние мечты и представления ПРЕД ДЕЙСТВОМ получили более четкие контуры, но столь же не реальны. В этом плане необходимо воспринимать и прошлое К. - оно тоже призрачно. Франц Кафка следует буддийской концепции: МИР - ЭТО ВИДИМОСТЬ.

       РАДХАКРИШНАН предлагает следующую концепцию: "Булла в основном стремился представить вселенную как постоянный поток - НИССАТТХУ, или небытие, НИДДЖИВУ, или бездушность. Все сущее есть ДХАММА, или сочетание условий. Оно нереально, но нельзя сказать, что оно не существует. Однако в раннем учении Будды есть места, содержащие чисто субъективное истолкование мира. Он находится внутри каждого из нас. "Истинно заявляю вам, что в этом теле, правда, смертном и вышиной меньше сажени, но сознательном и наделенным умом находится мир, и рост его, и упадок его, и путь, ведущий к исчезновению его".

       Не правда ли, читатель, вышеприведенное описание Замка соседствует с этой концепцией Будды? Не думаю, что Кафка читал именно этот текст, но в конце Х1Х века многие древнеиндийские тексты были переведены на основные европейские языки, и философы толковали их, и образованный человек считал себя не вправе не внимать древнему мировоззрению, которое питало кажущимися новыми концепции. Правда, имеется больше свидетельств об интересе Кафки к иудаизму и каббале в конце жизни, но это - вне моей компетенции, и я опасаюсь даже, что именно этот пробел оставит здоровенную лакуну в концепции "Замка" .

       Попробую сделать крохотную замену в переводе Райт-Ковалевой: вместо " невыносима была эта тишина (Stille - молчание, безмолвие) предлагаю: невыносимо было это безмолвие. " ТИШИНА слишком невыразительное слово, к тому же о тишине говорят обычно в связи с положением субъекта в определенной ситуации. Здесь же речь идет о БЕЗМОЛВИИ ЗАМКА. Переводчица, безусловно, шла от разы "ни малейшего признака жизни", и напрасно: Замок - слишком сложный конгломерат представлений, чтобы судить о нем однозначно - мол, Замок он и есть Замок.

       В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО. А Франц Кафка пишет: Замок стоял в молчании, как всегда"… Коли так, К. вообще не стал бы предпринимать никаких действий. А у него уже была телефонная и письменная связь с Замком, общение через посыльного. Или он притворяется безжизненно-необитаемым специально для К., или у автора есть тайный план, который он специально ретуширует неопределенными определениями (!?). Есть и вполне внятные представления, но они тоже сопровождаются сомнением: КАК БУДТО.

       В этом абзаце автор открывает нам за матрешкой матрешку, но каждая из ни х содержит внутри себя самоё, и наши ожидания открытия никак не оправдываются. НАБЛЮДЕНИЕ НАБЛЮДАТЕЛЯ, НАБЛЮДАЮЩЕГО ЗА НАБЛЮДАТЕЛЕМ. А это уже - Фридрих Дюрренматт, тоже лауреат множества премий. Да, от пирога Франца Кафки откусывали многие.

       Поскольку Кафка никогда не был мистиком,
12.07.08
так что не будем заморачиваться. Метафизические реалии (sic!), как это в обычае у Кафки, просматриваются, как и сам Замок, - гравюрно и почти небрежно. Но вот обывательская религиозная мысль о наблюдающем за нами с небес Создателе, протоколируется автором с многочисленными поправками. Здесь она, к примеру, - с констатацией оставленности человека наедине с человечеством. А это - не легкое испытание: человек подвергается давлению извне и изнутри, и хрупкая оболочка часто не выдерживает, вопия к горнему. Отсюда - религиозный аспект нашей жизни в качестве медитации и бегства от внешнего мира к внутренней Пустоте. Она - очень важная часть души человеческой, поскольку дает возможность метафизического развития.

       Концепция Замка - концепция свободы и рабства одновременно, причем рабства добровольного (свободного). Сие не тавтология: свобода выбора задана изначально (генетически), так что и эта свобода - кажущаяся. Кармическая путеводная нить почти невидима, но мы не с той стороны лески, где - удочка. Это-то Кафке было понятно; это и есть основной мотив многих его произведений. А вот опять - открытие: автор оттого не дает нам конкретного прошлого и облика К., чтобы читатель безо всякого труда мог примерить на себя его образ, самому стать героем действа. Казалось бы - обычный писательский прием, но это не так: Кафка дает нам героя-анонима, и это - тоже открытие в мировой литературе. Достаточно проследить эволюция героев трех его романов: Карл Россман - Йозеф К. и К. уменьшение фактической характеристики приводит к увеличению не фабульной, а внутренней напряженности, к сгущению читательского внимания и мыслительной деятельности. Мен очень удивило, когда я обнаружил, что "Замок" издавался в русской фантастической серии, - какими мыслями руководствовались издатели? Фантастики в романе меньше, чем в жизни - что уж такого нового преподносится в нем читателю? Разве что - простор для воображения.

       К. отправляется на поиски Кламма в господскую гостиницу совершенно беспрепятственно, руководствуясь лишь внутренним наитием. "Ни в прихожей, ни в пивном зале К. никого не встретил, запах застоявшегося пива стал еще противнее, чем раньше; конечно, на постоялом дворе "У моста" этого бы не допустили".

      Странное замечание, не правда ли, читатель? Помимо отвращения Кафки к алкоголю вообще и к пиву - в частности, автор хочет сказать еще кое-что: господская гостиница --промежуточная инстанция между Замком и Деревней, еще вернее - между Деревней и Замком. Пиво - не просто "опиум народа", но и - средство общения, впрочем, как и книги. В пивном зале гостиницы обслуживают "обслуживающий" персонал - конюхов и кучеров, прислуживающих господам. Сервильность литературы для подобного контингента общеизвестна, она действительно противна самой идее настоящей литературы из-за того, что она старается играть и нашим, и вашим. Кафка очень внимательно читал новинки, иной раз даже анализируя их в дневнике. До первых своих новелл он еще наивно искал в современном "чтиве" признаки настоящей литературы. Эти записи, однако, особенно рядом с мыслями о Гёте, свидетельствуют скорее об его удивлении в связи с выходом в свет произведений такого калибра.

       А на месте Фриды в пивном зале - молоденькая, неловкая, не слишком разбирающаяся, но с большими претензиями девушка Пепи. Как бы подруга Фриды, в то же время она не удостаивается её откровенности - вообще откровения. Пепи сама прекрасно понимает это. "Вы ей не верьте, - сказала Пепи. - Фрида умеет держать себя в руках, как никто. Чего она сказать не хочет, того не скажет, и никто не заметит, что ей есть в чем признаться". Устами Пепи глаголет истина: Муза открывается не всем и не каждому, а Муза-Фрида после общения с Гёте-Кламмом достается лишь избранным. Франц Кафка, прошедший собственную юношескую поэтическую школу, знает об этом. Жаль, что в моем распоряжении всего одно стихотворение нашего героя (в свое время я приведу свой перевод его) - очень и очень приблизительная тень Кафки-прозаика. Пепел сожженных собственных стихов стучит в сердце Кафки и - не безрезультатно: этот опыт не пропал втуне - его зола удобрила почву, на которой взошли всходы абсолютного преображения стиля; поэзия окрылила прозу и по существу уничтожила горизонты. Читатель скажет: "Обычное явление". Обычное для тех, кто из поэтической школы шагнул на порог университета прозы, прозы обычной. Но таковой проза Кафки не является: ему тесно в каждом предложении, в каждом он ведет ожесточенную борьбу за мысленное пространство. Афоризм - самое меньше, на что он согласен. В идеале - притча, принцип матрешки, рыболовная сеть посреди потока мыслей. Удивительнее же всего, что все сие нанизано на некий неизвестный философский стержень. Так мы угадываем в одних людях несокрушимость воли, в других бесхарактерность - по одному лишь внешнему виду, вернее - по его невидимой броне или ветхому рубищу.

      "Фрида - моя невеста", - сказал К., тайком пытаясь нащупать глазок в двери. "Знаю, - сказала Пепи, - потому и рассказываю. Иначе это для вас никакого значения не имело бы". "Понимаю, - сказал К.- Вы полагаете, мне можно гордиться, что завоевал такую скрытную девушку". Пепи с гордостью неофитки подтверждает это. "…и радостно засмеялась, как будто теперь у неё с К. состоялось какое-то тайное соглашение насчет Фрида". Пепи - слишком слабое замещение Фриды, но она еще не проявила себя, не выказала, а К. еще не познал её, сколь ни неожиданна была эта встреча. Пепи перед приходом К., затаившись в темноте буфета, спала. Эта встреча несколько напоминает ситуацию с Юлией Вохрыцек - перед Новым годом они с Кафкой лишь вдвоем оказались в пансионате и естественно было бы поужинать вместе, но молодая женщина знала, как заманивать мужчину, и приказала подать ужин ей в комнату, оставив Франца в размышлении и при разыгравшемся воображении. Правда, затем они сразу нашли общий язык, вернее - его нашла бойкая Юлия, "подловившая" себе жениха на полгода. Почему я напоминаю об этом эпизоде? "И по-своему она была права, потому что это совсем для неё неподходящее место досталось ей случайно и незаслуженно, да к тому же временно - ей даже не доверили тот кожаный кошелек, который висел на поясе у Фриды. А её притворное недовольство своей должностью было явно показным. И все же и у этого несмышленыша, наверное, были какие-то связи с Замком; …и хотя обняв это полненькое, чуть сутулое тельце, К. никаких преимуществ не получил бы, но как-то соприкоснулся бы с этим миром, что поддержало бы его на трудном пути… Никогда К. не дотронулся бы до Пепи. Но все же ему пришлось на минутку закрыть глаза, с такой жадностью он уставился на неё".

      Да, женщины интересовали Кафку. Но и интересовались им. При всей своей немужественности он обладал внутренней тайной, светившейся в его глазах, тонких чертах, мягких движениях. Животное чувство в нем было минимальным, зато искренний интерес к противоположному полу с явно не объяснимыми намерениями трогал в женщине не самку, а человека-медиума - такую роль всегда Франц старался даровать женщине; это - тоже своего рода взятка, к тому же - почти бескорыстная.

      Но вот эта загадочная связь женщин с Замком?! Правда, речь идет о КАКИХ-ТО СВЯЗЯХ, и - по первым признакам - явно половых, что для автора явно не кажется престижным. Амбивалентность отношения к женскому полу - тяга и неприязнь одновременно - доставляли нашему герою много страданий. Животное чувство тяготело к противоположному полу, стоящее на страже целомудрие все время напоминало о страдании , которое приносит липкая похоть. Не думаю даже, что у нашего героя был Эдипов комплекс; скорее его тончайший слух вынужден был улавливать звуки любовной игры всерьез, доносившиеся из соседней комнаты, где спали родители. Не слишком далек от истины, так как в дневнике есть запись о чувстве чуть ли не омерзения, которое у него возникало в известном возрасте, когда он видел ночные рубашки родителей, расстеленные вечером на кроватях. Представляю, как зажимал он ладонями уши, спрятавшись под одеялом…И не могу представить, что представлял в своем воображении юный Франц - Геркулеса-отца и тихо стонущую под милой тяжестью мать. А утром нужно было смотреть им в глаза, и стыдно было не им, а ему, и стыд этот возникал при взгляде на каждую женщину. Мальчики особенно чувствительны в подобной ситуации, поскольку бунтуют свидетельства их пола - сладко, но и отвратительно-липко. Внешнее неудобство провоцирует неудобство внутреннее, и эта пара гнедых может занести куда Макар телят не гонял. Я останавливаюсь на этом специально потому, что не разум, а инстинкт (особенно - половой) провоцирует творческую потенцию. Причем сие - змея, кусающая свой хвост: после полового акта наступает фаза физического расслабления, тогда как неудовлетворенное чувство (а оно всегда неудовлетворенное!) заставляет разум растратить напряжение подсознания - стихами ли, музыкой ли, картиной ли… Странное дело - женщина после коитуса мгновенно "трезвеет" и к творчеству вряд ли способна. Впрочем, пусть сами женщины напишут об этом - до сих пор они не удостаивали литературу такими откровениями.

       Ну, одна морока с этой скатертью - опять . упоминает её, и Пепи не замедлила ответствовать: "Ага, свою скатерть, - сказала Пеки, - помню-помню, красивая работа, я ей помогала вязать…". Естественно, а как же иначе! Недаром помошники ИЗУЧАЛИ её вязаные узоры. И - что всего удивительнее! - К. преддполагает отыскать эту скатерть в комнате Кламма, хотя точно знает, что она - в их с Фридой каморке. Франц Кафка ЗНАЕТ, что вряд ли Фрида совместно с Пепи "сварганит" изделие, достойное Гёте-Кламма, но вот достойное его самого…Может быть, на это не стоило бы К. обращать внимание, но немецкая поэзия начала ХХ века была явно "в запале" - этого Пегаса загоняли все - от экспрессионистов до Рильке.
13.07.08
       Я уже давно не упоминал Милену Есенска-Поллак. А, как ни странно, она появляется в этой главе в образе… кучера, "которого К. скорее представил себе, чем видел издали в сумерках" . Этот эпизод кажется совершенно проходным, если мы не вспомним известный афоризм ПЕРЕВОДЧИКИ - ПОЧТОВЫЕ ДИЛИЖАНСЫ КУЛЬТУРЫ. Милена первая перевела произведения Кафки на…(очень странно говорить об иностранном языке) чешский язык. Это и послужило предлогом для их встрече в Вене и последующим любовным отношениям.

       В связи с этим у меня родилось предложение подкорректировать название восьмой главы: не В ОЖИДАНИИ КЛАММА, а В ОЖИДАНИИ СЛАВЫ. Скромность скромностью, но само писательство внедряет в автора яд мечты о славе (или хотя бы известности). "Он открыл широкие дверцы и мог бы сразу вытащить бутылку из внутреннего кармана на дверце, но, раз уж дверцы были открыты, его так потянуло заглянуть в сани, что он не удержался - хоть минутку, да посидеть в них. Он шмыгнул туда. Теплота в санях была поразительная, и холоднее не становилось, хотя дверцы так и оставались открытыми настежь - закрывать их К. не решился". .

       Сани-дилижанс описаны Кафкой изобретательно - почти точь в точь с моим предположением. Правда, ирония ситуации заключается в том, что сам Кафка владел чешским языком, но писал-то на немецком, и именно женщина-переводчица (как и кучер в главе) пригласила его отведать превосходного коньяку в санях-дилижансе. "Он вытащил одну из них, отвинтил пробку, понюхал и невольно расплылся в улыбке: запах был такой сладкий, такой привлекательный, словно кто-то любимый похвалил тебя, приласкал добрым словом, а ты даже и не знаешь, о чем в сущности идет речь, да и знать не хочешь и только счастлив от одного сознания, что именно так с тобой говорят".

      Франц Кафка, как никто другой, умеет писать сразу два текста: собственно произведения и воспоминание, которое явилось если не причиной, то предлогом для данных строк. Мы видим прекрасный корабль, но многое нужно нам знать - его название, кто капитан, порт приписки и порт назначения, откуда и куда он направляется, и только тогда мы угадаем, чем загружены его трюмы и какое в них может таиться богатство.

       Но это еще не все. "Неужели это коньяк?" - спросил себя К. в недоумении и из любопытства отпил глоток. Да, как ни странно это был коньяк, он обжигал и грел. Какое превращение - отопьешь, и то, что казалось носителем нежнейшего запаха, превращается в грубый кучерский напиток. "Неужели это возможно?" - спросил себя К. и выпил еще".

      Значит, не слишком-то узнал свои тексты Франц в переводах Милены. При его "занудстве", безусловно, хотелось узнать, причина или повод - его произведения, выбранные для перевода. Еще точнее - насколько эта женщина вникла в содержание переводимого текста, уловила ли подтекст, а если да, то как им распорядилась. Из всех женщин, с которыми "имел дело" Франц Кафка, Милена наиболее близка ему по тонкости литературного вкуса и психологического понимания. Она была широкой натурой и натурой благороднейшей. Её поведение во время оккупации Чехии фашистами (она была чешкой, но помогала терпящим бедствия евреям) и в немецком концлагере Равенсбрюк вела себя не менее достойно (в ревире-санчасти ей вырезали почку, приговорив к смерти).

       Но Франц Кафка не знал этого её будущего. Наше суждение о других простирается на их прошлое, а не будущее, и оттого, быть может, не так часто ошибаемся, верша вердикты. А роман "Замок" - тоже вердикт, и здесь следует думать и говорить не о справедливости в любовных отношениях, так как ни о каком воздаянии в любви и речи быть не может - история Франца и Милены слишком запутанна, чтобы говорить о ней со всей определенностью. Возможно, попутные мысли еще возникнут по ходу моего следствия (извините, расследования. Мрачный юмор потребовался мне, чтобы осадить собственные литературно-садистские наклонности).
14.07.08
       Коротенький разговор К. и кучера многозначителен и загадочен.

Кучер: "Это еще долго будет".
К.: "Что будет долго?"
Кучер: "Пока вы не уйдете".

       Кафка-то знает, то уйдет очень скоро, и все-таки кучер его утешает. Он, естественно, говорит о литературной жизни, и это - слова Милены, которая так понимала необычайность его таланта и несравнимость с кумирами того периода. Выход за рамки немецкого зыка еще только предстоит, но мировой читатель пока что имеет лица общее выражение. Несколько лет назад написал в книге афоризмов "ПРЕЛЬЩЕНИЯ": "У Иисуса Христа было двенадцать апостолов, я же не знаю дюжины имен своих читателей". Та же ситуация у Кафки, купившего десть экземпляров своей книги "Созерцания" в книжном магазине и заметившего: Я не знаю, кто купил одиннадцатую". Видеть свою книгу в чужих руках всегда странно - она сразу становится чужой и беззащитной, хочется отобрать её и спрятать, укрыть, вернуть в первобытное состояние - в небытие. Вот откуда знаменательное завещание Кафки, так много ставящее в тупик исследователей.        Построение романа таково, что может позавидовать автор любого детектива: что последует уже в следующем абзаце - угадать невозможно. Иногда мне кажется, что автор и сам не знает, что произойдет с его героем в следующую минуту, - все зависит от настроения Кафки или случившегося вдруг события. Кроме того, непрекращающийся мыслительный процесс "подбрасывает" все новые идеи, которые не должны пропасть втуне и тут же фиксируются. Нет обычного холодного расчета, который всегда приводит к предсказуемости текста и его вялости. Франц Кафка никак не может этого допустить - он должен держать читателя в напряжении, в котором и сам находится постоянно. Перемены настроения и сомнения обязательно вносят свою лепту. "Как вы сюда попали?" - спросил человек уже тише и вздохнул, словно подчиняясь необходимости. Что за вопросы? Что за ответы? Неужели К. сам должен объяснять этому господину, что приход сюда, с которым он связывал столько надежд, оказался безрезультатным, бесплодным?". "Я весь - литература", утверждал Кафка, чтобы буквально на следующей странице впасть в отчаяние из-за крушения своих надежд. К.-Кафка ожидал встречи с Кламмом-Гёте - притязания вполне обоснованные с его стороны, но всем прочим такая встреча, такое соседство кажутся не только невозможными, а и дерзкими, и это приходится принимать на себя, на свое и без того кажущееся несовершенным творчество. "Потом он снова повернулся к этому человеку: теперь он и не собирался скрывать от него, что сидел в санях; впрочем, не это было самым худшим…". "Да, много надо было обмозговать заранее…"

       "Пойдемте со мной" ,- сказал человек не то чтобы повелительно…". - "Но я не могу пропустить того, кого жду", - сказал К. и весь передернулся. "Все равно вы его пропустите, уйдете вы или останетесь", - сказал господин, и хотя слова его по смыслу были резкими, но в них чувствовалось явное снисхождение к ходу мыслей самого К.".

       Снисхождение одного - обида для другого. Снисходительность имеет свои плюсы и минусы, и мы часто на неё даже рассчитываем, но только не в случае с Францем Кафкой. Он прожил жизнь в атмосфере семейной снисходительности; она-то и вызывала в нем чувство сопротивления, придавала ему силы и отбирала их, провоцировала смену настроения; главное же, - постоянно держала его в напряжении. Мало того, он так и не решился оставить семейный очаг, зная, что в таком случае ему придется заново выстраивать себя - не только привычки, но и характер, а они как-никак уже сжились с существующим положением вещей. "Среди привычного я уже бывал счастлив", - говаривал он, и это было выстраданное суждение. Вылазки в мир - вещь неплохая и даже необходимая, но - временная: состояние неустойчивого равновесия Франца в семейной обители было крохотным, но работающим аккумулятором. Большой мир, конечно, энергичен, но в нем скорее превалирует грозовое состояние с несчетным количеством молний и громовых раскатов. "Тогда мне лучше ждать его тут и не дождаться", - упрямо сказал К. Нет, он не допустит, чтобы этот молодой человек прогнал его отсюда пустыми словами".

      К. - на распутье: молодой человек уходит в господскую гостиницу, кучер с санями - в каретный сарай; "все двигались очень медленно, как будто подсказывая К., что в его власти позвать их обратно.

      Может быть, он и обладал этой властью, но пользы от неё никакой быть не могло: вернуть на место сани значило бы прогнать самого себя отсюда. И он остался единственным обладателем двора, но эта победа никаких радостей ему не сулила".

      САМОЯТОЯТЕЛЬНОСТЬ, САМОБЫТНОСТЬ, ДОВЕРИЕ САМОМУ СЕБЕ - вот на что Франц Кафка обрекал себя, но это неизбежно означало противостояние и борьбу, для которой у него почти не оставалось сил и вовсе не оставалось времени. "…да и завоевал он себе эту свободу, как никто не сумел бы завоевать, и теперь его не могли тронуть или прогнать, но в то же время он с такой же силой ощущал, что не могло быть ничего бессмысленнее, чем эта свобода, чем это ожидание, эта неуязвимость".

      СВОБОДА, ОЖИДАНИЕ И НЕУЯЗВИМОСТЬ, ПОСТАВЛЕННЫЕ РЯДОМ, практически убивают друг друга, да и как может быть иначе: свобода - ОТ или ДЛЯ, ожидание - ОТ СЕБЯ или ОТДРУГИХ, неуязвимость же… Кафка еще делает вид, что . неуязвим, но это - скорее силы для последнего броска, который ему предстоит, и к нему же относятся и ОЖИДАНИЕ, и ГРЯДУЩАЯ БЕЗГРАНИЧНАЯ свобода.

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко