Читаем Замок. 10. На дороге

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

10. На дороге

18.07.08

      "Злая, злая непогода. И почему-то в связи с этим он снова вспомнил, как хозяйка настойчиво пыталась заставить его подчиниться протоколу и как он устоял. Пыталась она, правда, исподтишка и тут же отговаривала его от протокола; в конце концов трудно было разобрать, устоял ли он или же, напротив, подчинился ей. Интриганка она по натуре и действует, по-видимому, бессмысленно и слепо, как ветер, по каким-то дальним чужим указаниям, в которые никак проникнуть нельзя".

      Хозяйка, в конце концов, оказывается хозяином, то есть самим Кафкой. Уже давно пытаюсь сказать что-либо о молодом нерешительном её муже, который появляется в романе редко и с очень скромными полномочиями, хотя и разрешил К. переночевать на постоялом дворе "У моста", что и послужило завязкой действий в романе. По существу мы можем говорить об авторском раздвоении на решительного К. и нерешительного хозяина. В ведении протоколов-дневников есть своя сложность: когда есть что сказать, этому сопутствует и сомнение в ценности и необходимости этих мыслей, зато графоманы и ограниченные своей личностью люди пользуются стилом чаще, чем ложкой. Рефлексия (внутренний опыт самонаблюдения Локка и мысль, обращенная на самого себя, Гегеля) преследует нас в минуты роковые - например, во влюбленности и ненависти, при беспокойстве за собственное здоровье и политическое здоровье общества… Внутреннее переживание внешнего опыта - задача литературы и искусства, но самоедство, самопереживание - в силу большей обостренности - может принести и большие интеллектуальные плоды - опять же пример Франца Кафки.

       Внезапно в темноте показались огоньки это навстречу шли его помошники. "Он сам не понял, почему он так разочаровался, узнав своих помошников. Ведь они шли встречать его, как видно, их послала Фрида, и фонари, высвободившие его из темноты, были его собственные, и все же он был разочарован, потому что ждал чужих, а не этих старых знакомцев, ставших для него обузой". Имея в виду своих друзей, Франц Кафка понимает, что этап прежней дружбы уже принес все возможные плоды, а это свидетельствует о том, что дружба для него - чувство не бескорыстное. "Мой верный друг, мой друг бесценный", - так счастливо Пушкин обращается к Пущину, зато Кафка записывает в дневнике 4 мая 1915: "Оттла понимает кое-что, даже многое. Макс и Феликс --кое-что…".

       Младшая сестра Оттла к концу жизни стала для Франца отдушиной в силу её обыкновенной доверчивой к нему любви; Макс же Брод и Феликс Велч не давали требуемой им эгоистически беззаветности - от их борта шар Кафки никогда не попадал в литературную лузу (Франц думать не думал, что после его смерти Макс Брод при помощи его рукописей разнесет на куски литературно-бильярдный стол ХХ века). Противоположный пол притягивал его строки, и это нормально, но отношения женским полом носили скорее психологический характер, тогда как для писателя важен не замутненный чувством взгляд даже на самого себя, не говоря уж об окружающем мире. Женщина - повод, а мужчина - причина; женщина - кремень, а мужчина - кресало, вселенная же меж них - трут, который разгорается медленно и трудно, но может послужить и всемирному пожару. Пример Римской империи Цезаря и Антония и Египта Клеопатры показателен. Показателен и пример Бориса Пастернака и Ольги Ивинской в истории с романом "Доктор Живаго" - много шуму из ничего в силу игры автора на чужом, прозаическом поле, это - то же самое, как если бы Франц Кафка вместо романа "Замок" вознамерился написать поэму для всех времен и народов, потратив неизбывную гениальность на рифмы и прыгучесть размера.

       Рядом с помощниками - Варнава с письмом от Кламма. "Земляные работы, проведенные вами до настоящего времени, я одобряю полностью. Также работа ваших помошников заслуживает похвалы. Вы умело приучаете их к работе. Продолжайте трудиться с тем же усердием! Успешно завершите начатое дело. Перебои вызовут мое недовольство". Кламм обращается к господину землемеру и толкует об успешных землемерных работах. А единственная его землемерная работа - отшагивать по Деревне в поисках именно настоящей работы! Правда, Франц Кафка имел в виду уже написанные девять глав "Замка", что приводит меня к мысли, что кое-какие мои трактовки могут оказаться полезными в силу их предположительной правдивости. Я совсем нечаянно заговорил голосом Кафки и в его стиле - так он чарующ и заразителен.

       "Вышло недоразумение!" - сказал К.".

       И - не только оно одно! Опубликовано совсем мало произведений Кафки; основной корпус их, как говорится, - в столе, и судить о нем, как о выдающемся писателе можно с большой натяжкой. Авторское недовольство собой закономернее упоения своими текстами, и мне это импонирует больше, чем медийно-литературное токование конца ХХ-начала ХХ1 веков. Отповедь К.-Кафки почти логична: "Я никаких землемерных работ не производил, и ты сам видишь, чего стоят мои помошники. Правда, перебои в работе, которая не производится, никак не возможны, значит, даже неудовольствия этого господина я вызвать не могу, а уж одобрении и говорить нечего". Собственно, господин землемер не совсем прав, если он всего лишь присвоил себе это звание и эту профессию. Мы вовсе не обязаны замыкаться именно на фигуре Франца Кафки - много вокруг него было писателей и поэтов, номинальных, а не действительных, и упрек этот мог адресоваться и им, хотя прямых суждений о них нашего героя почти нет (быть может, следует отдать должное недолжное толерантности и искусству лавирования Макса Брода).
19.07.08
      Далее автор, что называется, начинает перед читателем "валять Ваньку": "Как? - вскрикнул К. - Ты еще ничего не передал? Разве ты не был в Замке на следующий день?".

       К. буквально в отчаянии, хотя Кафка прекрасно представляет положение дел в этом романе. Кроме того, все перипетии с двумя письмами Кламма и устным ответом К. на первое из них никак не согласуются с только что состоявшимся-несостоявшемся допросом К. Момом, секретарем Кламма по Деревне. А тут еще выясняется, что посланец и не был в Замке, так откуда же взялось второе письмо Кламма? Отчего о нем не упомянул Мом? Почему оно прошло мимо секретаря. Казалось бы, Кафка подгоняет все шестеренки своего повествования, однако, здесь появляется лакуна - то ли намеренная, то ли случайная. То ли иерархическая машина Замка дает сбой, то ли она задействует несколько способов общения со своими адептами. Нам еще предстоит выяснить, до конца ли представляет сам автор иерархическую концепцию и конструкцию Замка. В этой главе повествование дает незаметный, казалось бы, сбой, но мы, читатель, должны насторожиться, потому что загадка Замка для нас, быть может, оказывается загадкой и для автора.

       Впервые в истории мировой литературы мы имеем дело с мифом, который не был завершен и выступил на подмостки общественного сознания с запинками и недомолвками. Прошло меньше столетия, и миф еще не оформился окончательно, и много сомнений по поводу его завершения из-за того, что он слишком сложен, а в цивилизационные эпохи даже научные мифы стараются донести до масс самыми простыми средствами. Миф этот не демонстративен и потому подлежит демонстрации массовому сознанию. Очень трудно или даже невозможно соорудить из этого романа всем понятную притчу вроде евангельской. Короче говоря, у меня есть сомнения в будущности романа "Замок" как бестселлер на все времена и народы. Как мне помнится, он уже издан в серии "Литературные памятники" - как говорится, туда ему и дорога. Но что за научный аппарат к нему пришпандорен, кого научный совет выдвинул на должность интерпретатора и какие мысли у того в рукаве? Существуют ли кафковские чтения и выпускаются ли сборники материалов по завершении их? мы не только должны делать вид, будто продляем жизнь Францу Кафке и его произведениям, мы должны осознать специфику их или - по меньшей мере - приурочить их к своей жизни. Отчего именно их? хотя бы уже потому, что они не рядятся в тогу вероучения и не обещают светлого будущего. Мы должны быть настороже рядом с ними, потому что если уж прозвучал колокол, он может пробить втору и терцину, отблагодарив этими звуками ожидание.

       Варнава пытается объяснить игнорирование своих служебных обязанностей тем, что помогает отцу, который помогает Брунсвику тачать сапоги. Одно зубчатое колесико цепляется за другое, чтобы привести в действие третье и так далее. К. впадает в раж: "Да кому нужны сапоги на ваших пустых дорогах?". Совершенно случайно он произносит эту фразу и - не даром: мы уже порядочно прошли по страницам романа, но ни разу не был еще упомянут случай, чтобы кто-нибудь из внешнего мира появился в Деревне. И откуда К.-то об этом знает? Я тут же вспоминаю Врата Закона из романа "Процесс", которые были открыты для одного поселянина и который ими так и не воспользовался. Остается лишь сделать вывод, что дорога, которая привела К. в Деревню, именно для него, и Деревня - для него, и Замок - для него же. Единственность человеческого существования, единственность человека - вот на что намекает автор. И предназначение человека единственно; мало того, ценность человека определяется теми делами, ради которых он хлопочет, и нам, читатель, остается предполагать и решать о сути К. - в меру своего разумения и в меру своей фантазии. Ясное дело - нам не сравняться в фантазии с Кафкой, но чему-то мы можем и должны от него научиться, и следует воспользоваться любой зацепкой, любым нюансом текста.

       Посыльный Варнава в нескольких предложениях дает такую характеристику Кламму, которой не было на протяжении предыдущих глав, причем автор подчеркивает, что Варнава как бы выдает секрет. На самом же деле секретов - два. Первый заключается в том, что Варнава - посыльный, гонец, курьер по собственной воле. В быту он - подмастерье у своего отца-сапожника, но у него есть хобби, и это хобби - связь с Кламмом. Причем, а это очень важно, - именно ради К. хобби - это страсть, бескорыстное служение и, если уж на то пошло, Часто - смысл жизни. Варнава очень юн, а в этот период страсти особенно сильны, вот отчего в своем монологе он как бы защищает свою честь. Одновременно К. ощущает некое обаяние этого юного существа - автор подчеркивает это особенно. Между ними словно существует связь, и эта связь - через Кламма, с которым К. не удается встретиться, да и от Варнавы тот старается улизнуть. Кламм вообще пренебрегает своими служебными обязанностями: он существует, но не действует, или действует в меру фантазии связанных с ним людей, а люди эти создают житие Кламма. Кламм - иконообразен. Святым его назвать нельзя, но тем не менее отношение к нему - как к святому, посреднику между крестьянами и Замком. . а святые - чаще всего - бывшие грешные люди, вроде Иоганна Вольфганга Гёте или Льва Николаевича Достоевского (шутка - не моя, но к месту). Кстати, у Кламма есть одна очень важная функция - он частенько заслоняет Замок. Такова воля автора - явно намеренная, и мы не станем пренебрегать этой функцией Кламма. Так священник, будучи служителем Бога, иной раз заслоняет от нас Господа, являясь то проводником, то преградой. Вера священника - его профессия, вера мирянина - его хобби. Так мы и должны рассматривать Кламма и К.: один обладает правом, другой имеет обязанности. Удивительно, что Кламм от своих обязанностей увиливает - то ли это тонка сатира, то ли нам, читатель, предстоят еще открытия в этом плане.

       Во время этого разговора помошники "по очереди, медленно, словно поднимаясь откуда-то снизу, высовывались из-за плеча Варнавы и с коротким свистом, подражая ветру, быстро ныряли за его спину, словно испуганные".

      Их имитация тоже имеет значение: собака лает - ветер носит. Нет, Кафка очень жестко относится к своим друзьям - тому же Феликсу Велчу или Максу Броду.

      И вот второй раз К. передает через Варнаву Кламму устное послание. Суть его заключается в том, что он хочет предстать перед Кламмом и сказать ему кое-что, ограничив свою речь минимально - вплоть до десятка слов. Причем он заранее принимает все условия этого свидания и вообще выказывает величайшую покладистость и покорность. Изюминка же - в самом конце, когда он упоминает, что не хочет писать письмо, так как оно опять пойдет по бесчисленным канцеляриям. Какое письмо? Какие канцелярии? Неужели мы с читателем пропустили тот момент, когда К. писал письмо? Нет, нет и нет. Речь идет, по-видимому, о некоем произведении Кафки, которое, как он предполагает, принадлежит или может принадлежать бесчисленному количеству читателей. Но ты, мой читатель, возразишь: К. и не хочет, чтобы письмо валандалось по бесчисленным канцеляриям, но в следующем уже абзаце К., положив листок бумаги на спину одного из помошников, начал записывать свое же послание, но уже под диктовку Варнавы, причем тот не обращал внимания на намеренно ошибочные подсказки помошников. А с теми Кафка вообще не церемонится, выставляя их в свете своего юмористического недоверия. Читатель может спросить: когда же наконец выстрелит знаменитое чеховское ружье, присутствующее на сцене? Имею в виду двух сестер Варнавы. Именно сейчас: Амалия принесла из Замка письмо Кламма и передала его брату для К. самое же удивительное - Амалии даже не разрешается входить в канцелярию. То есть, существовала еще одна иерархическая промежуточная инстанция. Заканчивается глава обещанием К. завтра наведаться домой к Варнаве, и тот в благодарность даже панибратски погладил К. по щеке, что его не обидело, а даже порадовало. Я вот сейчас припоминаю, от кого бы сам Кафка потерпел бы подобное панибратство… Нет, не потерпел бы ни от кого из друзей. Разве что Макс Бемл еще остается на подозрении, но о нем мы ничего не знаем, что он был другом Кафки и понадобилась его смерть в 1908 году, чтобы Макс Брод занял, наконец, это почетное место. В этой дружбе было нечто, раз уж Франц настолько переживал смерть друга, что не пожелал упоминать о нем в течение всей жизни. Кто знает, может быть, и сожжение дневников связано с этой потерей. Такая огромная лакуна в жизни Кафки - кто может её заполнить?

      Неужели такие крохотные сомнительные моменты послужили причиной подозрения его в некоторой "голубизне"? в редакции одного из журналов меня серьезно допрашивали по этому именно поводу. Я, наивный, принял этот вопрос всерьез и стал размышлять вслух, а потом разговор принял какой-то двусмысленный характер, но понял это я уже в вагоне электрички. В жизни своей мне пришлось встретить одного гея - еще при советской власти, когда это не приветствовалось, как ныне, так вот, кроме женоподобия, он отличался еще крайней общительностью, от чего Кафка был избавлен то ли природой, то ли внутренними причинами - писательским любопытством, например.

      Определенного обвинения Кафке не предъявляют и - правильно: дневник его пестрит упоминаниями женского пола с несомненным к нему интересом. Если у него не задались плотские отношения с Фелицией Бауэр, то немудрено: достаточно взглянуть на её фото или прочитать мнение жениха о её зубных протезах. Нет, не могу я себе представить Кафку-содомита и даже его участие в детских щенячьих играх со своими сверстниками. Но какая-то нерешительность во Франце Кафке все же присутствовала. Так серьезно писал он о стремлении иметь жену, но женитьбы старательно избегал. Как говорится: и хочется и колется. Но, поскольку в этом плане обычно притягивают за уши лишь косвенные свидетельства (очень даже косвенные!) - вот только стоит ли? Теннеси Уильямс, к примеру, был откровенным гомосексуалистом и писал талантливые пьесы, но гениальность Франца Кафки ни в коей мере не усугубляет такого подозрения, да и в творчестве его никак не проглядывает (пусть геи попробуют опровергнуть меня!). Все эти гендерные заморочки, правда, имеют место и в жизни и в искусстве, но они - не ключ, а отмычка к творчеству. Пусть знатоки порадуют меня гениальной ветвью на древе гей-культуры (спортсменов и балерунов во внимание принимать не станем из-за чисто Физической тяги к формам).

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко