Читаем Замок. 7. Учитель

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

7. Учитель

05.07.08

       Отношение Кафки к школе и учителям многократно фиксировано в его дневниках и воспоминаниях о нем. Страх и трепет, бессонница и сны из подсознания - воспоминание об этом преследовало его до самой смерти. Учитель в романе амбивалентен - работает в школе с детьми и одновременно чиновничает при старосте, как пристяжная. Школа - как предбанник насилия и подготовительная инстанция перед службой Замку -встает на пути К. и, как мы увидим далее, ставит его в то унизительное положение, которое памятно автору еще из детства. Мы не должны еще забывать, что при первой, случайной встрече с учителем К. напрашивается к нему то ли не в гости, то ли для полуофициального визита. Собственно, учитель, как и священник, - "духовная" надстройка в Деревне (деревне и городе), и К. своим поведением и высказываниями старается дать понять, что и он не лыком шит и обращаться с ним следует соответственно. "Учитель и Фрида сидели за столом и встали, когда он вошел".

      Это почти смешно, если учесть, с каким предложением явился учитель сюда против своей воли. Учитель встает, как ученик при входе в класс строгого преподавателя. Одним этим предложением Франц Кафка расставляет акценты, без которых повествование запуталось бы еще больше.

      Мы, читатель, не должны забывать, что читаем текст романа, мысли автора при его написании и подсознательно вставляемый в соответствующую главу материал. Писателем (любым) руководит опыт, но и неопытность, которая только и способна подвигнуть его на вхождение во врата Нового. Подсознание же поставляет ему (нам) не только сам материал для текста, но и чувство, интонацию, то есть то, чем автор "цепляет" читателя. Искусственность и естественность интонации - вот где заложен Рубикон таланта: естественность сродни первой любви, искусственность же - бестрепетное ожидание соития с текстом. Чтение - тот же половой акт ПОЗНАНИЯ (в библейском смысле). К сожалению, первая древнейшая профессия огромного большинства литераторов дает читателю соответствующий опыт нежной страсти или механического елозанья по строчкам. Франц Кафка знал это превосходно и оставил свидетельство об этом - о написании новеллы "Приговор". Об этом я расскажу в соответствующем месте статьи "Физика и метафизика сексуальности Франца Кафки".

      Плохо-бедно К. вступает в новую фазу своего физического и психологического существования. "Теперь у себя в комнате он не желал терпеть то, что тогда приходилось терпеть ему, брошенному всеми". Предложение это, скажем прямо, ошарашивает. Да, мы имеем привычку перекладывать вину на других, но не до такой же степени! Загадочно здесь и слово ТОГДА. Когда именно? Перед тем, как он покинул родной городок, оставил там свою семью, привязанности, работу? А я вам сейчас перечислю, что меня тут удерживает: те жертвы, которые Я принес, чтобы уехать из дому, долгий трудный путь, вполне обоснованные надежды, которые я питал в отношении того, как меня тут примут, мое полное безденежье, невозможность снова найти работу у себя дома и, наконец, не менее, чем все остальное, моя невеста живущая здесь". Насчет Музы-невесты, читатель, мы уже все поняли. Но все остальные сожаления К., БРОШЕННОГО ВСЕМИ, требуют своего объяснения, а я к этому не совсем готов. Вообще-то самое первое (оно же и последнее) объяснение заключается в страшном открытии: смертельная болезнь отнимает все обоснованные надежды, жизнь отбрасывает Кафку на периферию, к кладбищенской ограде, к храму, к келье исповедника и горькому плачу ему в жилетку (пардон, сутану). К. Франца Кафки вполне мог понять Иван Ильич Льва Толстого и множество стоящих на грани жителей планеты Земля, но ужас предсмертный отнимает не только мужество, но и последнюю исповедь перед самим собой (и воображаемым Богом). Наш духовный запас зависит только от нас, и только он придает силы… хотя и это сомнительно. И вот это сомнение вкраплено в весь текст романа. Сомнение, но и - мужество. Хотел написать - НАДЕЖДА, но, кажется, в этом есть нечто фарисейское. Мужество я усмотрел в крохотной детали - помошники занимались рассматриванием новой белой вязаной скатерти". Не слишком лестная характеристика друзей-помошников-поэтов-писателей, вяжущих из белых невыразительных слов тексты для заполнения своего и чужого времени.

06.07.08

Отступление о дне рождения

Сегодня - мой 69-ый день рождения. Третий день с переменным успехом борюсь с сантехникой. Настроение соответствующее. Никакого празднования, как чаще всего и бывало. В детстве помню только один раз, как у нас отмечался этот день. Так и привык - без оного. Когда построил избушку в горах, в день рождения уезжал туда на велосипеде в одиночку. Замечательно. В этом году - одолели клещи, в горах пока опасно. Стремление к уединению - от знака Зодиака: я, как и Франц Кафка, - Рак. В дневниках он ни разу не упомянул о своем дне рождения, хотя запись 3 июля в них имеется. И 4 июля 1916 года запись гласит: "Какой я? Жалкий я. Две дощечки привинчены к моим вискам". Бедный Кафка! И без этих-то дощечек писать так трудно!

Однако минимальная требовательность к условностям присутствует не только в этом дне. Необходимо избавляться от чего-то, чтобы на этом пустом месте возросло новое древо - лиственное и письменное. У меня перед глазами - мой друг художник, который ради творчества пустил под откос поезд быта, оставив творческий паровоз и багажный вагон с картинами и гравюрами. Он работает так много, что мне стыдно за жалкие полторы странички в день (удачный). Кафка жалуется на свою непроизводительность, но, положив перед собой его литературное и эпистолярное наследие, я сообразил, что он на себя клевещет. Как много он написал стоящего! Все, все! А скромности его не мог позавидовать только Сократ. Макс Брод при Кафке пожелал стать и стал полу-Платоном, и на том ему спасибо.

      Итак, о новой белой вязаной скатерти, которую изучают помошники-друзья К. вот я сижу, смотрю на стены своей библиотеки, составленные из книг и думаю: "На кой черт они все мне понадобились?". Ну, хорошо, полка с произведениями Кафки, томик Макса Брода и - никаких тут Оскаров Баумов и Феликсов Велчей. А они втроем считаются самыми близкими друзьями Кафки и даже - немного покровительствовали ему, поскольку Франц все свои достоинства таил в себе, "не высовывался", "не рисовался" - как говорится, "тихушничал". Его тип личности (Рак, хотя он предпочитал крота) требовал строгой сдержанности энергетики, а рефлексировал он только на собственном душевном материале (если бы он был футболистом, то забивал мячи лишь в собственные ворота). Своей гениальностью, а также волею обстоятельств друзья Кафки остались в тени его имени (заслуженно или незаслуженно - пусть судят философы), о талантах Макса Брода я уже высказывался безо всякого одобрения, так что я считаю эпизодик со скатертью крохотной злой шуткой Франца, в которой есть доля истины.

      "Учитель: "Вы были невежливы со старостой, с таким пожилым, заслуженным, опытным, достойным уважения человеком".

      "Не помню, чтобы я был невжлив, - сказал К., - Но верно и то, что я думал о более важных вещах и мне было не до светских манер, ведь речь шла о моем существовании, оно под угрозой из-за безобразного ведения дел…".

      Как это часто водится, староста был лишь номинальной величиной, головой, которой вертела шея - его жена Мицци. К. не мог этого не заметить, да и его ответ учителю вполне откровенен. И в этом нет ничего удивительного - общение всегда предполагает потерю частицы самого себя: внимания, нервной энергии, сосредоточенности на важной проблеме и тд. Дневники Кафки полны жалоб именно на невозможность заниматься своим творчеством, которое постоянно перебивалось то домашними, то служебными обязанностями. А мысль - хуже птицы: даже если ты потом её и поймаешь, у неё непременно окажется другое оперение и голосовой тембр. У одних уйма времени, потому что они не знают, куда девать себя; у других время конденсируется в оформление мыслей, которые могут (или не могут) оказаться гениальными. А представим себе гения, на время которого покушается многочисленная плеяда окружающих.

      Дневник 19 февраля 1911 года: "…служба предъявляет ко мне лишь самые простые и справедливые требования. Но для меня это страшная двойная жизнь, исход, которой, вероятно, лишь один - безумие".

      3 октября того же года: "Диктуя на службе довольно длинное уведомление о несчастных случаях… искомый оборот… чем он был необходимей, тем трудней он мне давался. Наконец, я нашел слово "заклеймить" и соответствующую ему фразу, но держал все это во рту с чувством отвращения и стыда, словно это был кусок сырого мяса, вырезанного из меня мяса (такого напряжения мне это стоило)¹ ".

      Я очень хорошо понимаю Франца Кафку. Когда писал свой первый роман "Черная метка" ("Урал" №3-1993), то при службе технологом на электромашиностроительном заводе целый лень носил в каком-то отсеке головного мозга одну-единственную страницу в течение девяти часов, чтобы вечером с радостной болью отстучать её на машинке. Франц Кафка мучился на службе по шесть часов, что тоже не сахар, а творческая ежедневная беременность требует и ежедневного же рождения, иначе начнутся выкидыши и прочие геморрои. Ей-богу, не вру: писателя во время работы следует держать в железной клетке, иначе он перекусает всех окружающих (в первую голову - домашних)!

      Франц Кафка демонстративно заявляет именно о СВОЕМ СУЩЕСТВОВАНИИ. И хотя у него были нелады с физическим телом, ментальная сущность требовала своего --немедленно, завтра, сегодня, сейчас…

      Это известная истина: ВСЕ ГЕНИАЛЬНОЕ СВЕРШАЕТСЯ НЕ БЛАГОДАРЯ, А ВОПРЕКИ. Все и всё против гения, лишь он сам - себе союзник, а гению Кафки сам Кафка был союзником никудышным. Наследственность, здоровье, психика, творческая сверхтребовательность, семейные обстоятельства - все подставляло ему подножку; скажите, какой марафонец выдержит такой путь, и Франца Кафки не хватило чуть-чуть на 42 марафонских километра (извините, года.

      Держать все это в голове читатель, конечно, не обязан. Мне еще подскажут, что и вставлять все это в свои тексты писатель не обязан. Тогда скажите на милость, из какого еще бурьяна и сора вырастает поэзия, в каких зарослях прячется творческая мысль Кафки? Господи Боже мой! Казалось бы, все понятно без слов, и без некоторых слов ничего не понятно. Например, я - инвалид по зрению, вторая группа. Слепой. Рядом напрашивается - СЛЕПОК. Отчего одна буква подсказывает так много? Я - слепок бывшего себя, живущего доныне; воспоминание дождя, прошедшего пустыню.

07.07.08 Напряженное ожидание событий, особенно - в желаемом направлении, и внезапное нарушение планов новыми тревогами и опасностями заставляют нас не просто недоумевать, но и бессильно вопрошать Господа (или кого еще; к Судьбе или самим себе мы обращаемся реже), как это делает К. "Что? Протокол? Да еще составленный без меня человеком, не присутствовавшем при разговоре? Неплохо, неплохо. И зачем вообще нужен протокол? Разве то был официальный протокол?"

"Нет, разговор был полуофициальный, - сказал учитель, - но и протокол полуофициальный…"

      Карма нависла над К. в виде тяжелой снеговой тучи; почти уже ясно, что вот-вот новые хлопья снега повалят с неба, чтобы покрыть пласты снега предыдущего, к старым заботам прибавятся новые, но ни жизнь не продвинется вперед, ни цель не окажется ближе. Полуложь-полуправда, полуопасность-полуспасение, полунадежда-полуотчаяние - в каком таком протоколе можно зафиксировать состояние человека на промежуточном этапе? Мы все - на этом этапе, но К.-Кафка провидит чуть больше остальных, но не хочет этому не только поверить, но и зафиксировать сознанием, которое может отнять последние силы.

      Здесь происходит виртуальная борьба между физическим и духовным будущем (хотя назвать смерть будущим без определения довольно странно). Само собой, для атеиста это положение на краю пропасти - без веры-дельтаплана - душетревожно и душесгибательно. Вот где от К. (Милена Есенска от нас) требуется мужество. Мужество смирения. Мужество примирения. Мужество причастности. Ни о каком соборовании речь здесь уже не идет, этот этап опущен, зато проделаны определенные манипуляции с телом.

      "К., умытый и причесанный, присел к столу в ожидании рубашки и верхнего платья; ему ничуть было не любопытно узнать, что ему должен передать учитель".

      Неужели каждый новый этап жизни оказывается для нас последним и промежуточным одновременно? И когда последний этап становится окончательным? Выход на финишную прямую для К. ясен, хотя и здесь могут быть свои нюансы - в небо или в землю.

      Франц Кафка - духоборец и духовидец одновременно. Наркоз религии кажется ему зряшным, но и черная бездна небытия - ничуть не лучше. Бравада Фридриха Ницше - не его путь. Возможно, выходом для него могла стать восточная философия, но и она - человеческая, слишком человеческая. Франц Кафка не определял и не констатировал - всего лишь предполагал и облекал свои предположения в иносказание, в притчу, в многозначительную подсказку. То, что подсказка эта - самому себе, не так важно или - напротив - очень важно. Не обязательно лгать или выбирать выражения для собеседника. Еще не известно, каков уровень того самого собеседника, и тратить силы на подбор формы и образа общения с ним - совершенно лишнее. Это самое лишнее, по правде говоря, занимает большую часть нашей жизни (а в литературе и искусстве из него-то и состоит). Коэффициент полезного действия жизни - одна из её загадок и, возможно, из этой загадки выглядывает нас чей-то взгляд со стороны или сверху - Бога или божеств. Нам мало отчета перед такими же, как мы людьми, но Кафке мало отчета и пред Господом. Перед самим же собой… да, раздвоение - неизбежность для писателя, и в этом раздвоении может быть как осуждение, так и оправдание. Наша духовность требует этих захватывающих дух качелей; наша телесность трясется всеми поджилками.

      Учитель в романе (в отличие от обычных учителей, отдавших часть души своим ученикам) самоустраняется: "Ну да, - сказал учитель, пожав плечами, словно хотел стряхнуть с себя всякую ответственность. - Господин староста опасается, как бы вы при долгой задержке ответа по вашему делу необдуманно не предприняли бы чего-нибудь на свой страх и риск. Со своей стороны я не понимаю, почему он этого боится, я считаю, что лучше всего вам поступать, как вы хотите. Мы вам не ангелы-хранители и не брали на себя обязательств бегать за вами, куда бы вы ни пошли".

      В общем-то это - высказывание фарисея. Учитель здесь - тот же Понтий Пилат. Но омывание рук тут - кажущееся. А вот насчет ангелов-хранителей - чистая правда! Франц Кафка всю жизнь искал таковых, справедливо считая, что его жизнь - в опасности. Жажда дружбы, пример Гёте, достаточно случайный интерес к антропософии Рудольфа Штайнера и теории относительности Эйнштейна, вегетарианство и обет безбрачия по отношению к курению и алкоголю… Конечно, он стремился сохранить сосуд своего тела не сам по себе, а - как вместилище вящей духовности.

      "Все говорит за то, что, по мнению старосты, К. был способен ради своей защиты предпринять кое-что; чтобы оградить от неприятностей общину, староста готов был пойти на некоторые затраты".

       И вот тут Франц Кафка дал волю своим школьным обидам, предоставив К. место школьного сторожа. Самое смешное - говорит об этом сам учитель: "Господин староста возразил, что ведь в школе настоящая грязь. Я указал на то, что, по правде говоря, дело обстоит не так уж плохо. И присовокупил: а разве станет лучше, если мы возьмем этого человека в сторожа? Безусловно, нет. Не говоря уж о том, что в такой работе ничего не смыслит…"

       Прав, прав был господин учитель - в нашем школьном курсе мировой литературы Франц Кафка отсутствует! Как в воду глядел! А Кафку еще обвиняют в отвлеченности и - совершенно напрасно. Как видим, он прекрасно понимал значимость и закодированность своих произведений, чтобы устами одного из персонажей предостеречь от себя общественное мнение. Лев Николаевич Толстой такого себе позволить никак не мог - вот уж из него получился отличный школьный сторож! Это я пишу не в пику ему, а для сравнения разных степеней мудрости и трезвости взглядов. Франц Кафка-то знал, что дело кончится Сергеями Минаевыми и Оксанами Робски.

      Просвещение, однако, одаряет Кафку и прочими возможностями, чуть-чуть оставляя выгоды и для себя: "Но господин староста напомнил, что это место для вас - спасение, и потому вы изо всех сил будете работать как можно лучше, а кроме того, сказал господин староста, мы вместе с вами заполучим рабочую силу в лице вашей жены и ваших помошников, так что можно будет содержать в образцовом порядке не только школу, но и пришкольный участок. В конце концов господин староста в вашу пользу больше ничего привести не смог, только рассмеялся и сказал, что, раз вы землемер, сможете аккуратно и красиво разбить клумбы в школьном саду".

      Так-то, господа присяжные заседатели! Последнее - единственное предложение К., его Музе и друзьям-помошникам - СДЕЛАЙТЕ НАМ КРАСИВО! Да здравствует гламур! А вы-то, глянцевые господа и дамы, считали, что плыли на одной каравелле с Колумбом? Ну-ну, занимайте свою нишу в современном колумбарии при крематории культуры. С экранов телевизоров эти дамы и господа вещают с апломбом гробовщиков, которые лучше философов знают все о жизни и смерти и потому столь превосходно распределяют фестоны и позументы на погребальном покрывале. Зря, зря вещал классик на весь мир - ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. Если чем человек и отличается от животного, так НЕСООТВЕТСТВУЮЩИМ ПОВЕДЕНИЕМ В СООТВЕТСТВУЮЩИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ.

      "Печальный вывод! - сказал К. - Ложь возводится в систему".

      Напрасно читатель станет искать эту строку в главе седьмой. Её нет и в этом романе. Она - из "Процесса". И тут у меня вдруг мелькнула мысль, что все творчество Франца Кафки - процесс над человечком и человеческим обществом, но не в социальных его градациях, а - тотально, по всем возможным и невозможным пунктам обвинения. Юрист Франц Кафка подсказал писателю Францу Кафке единственно возможный способ публичного, открытого разбирательства: ЧЕЛОВЕК ПРОТИВ ОБЩЕСТВА ОБЩЕСТВО ПРОТИВ ЧЕЛОВЕКА. Писатель встал в длинный ряд прокуроров и адвокатов на этом процессе, чтобы… И тут я задумался. Неужели я что-то пропустил у Кафки. Неужели он обманул меня, как и всех прочих читателей и исследователей? Неужели он - суровый Экклезиаст ХХ века, а век этого и не заметил. В советские, впрочем, времена нашего героя пытались возвести в ранг обличителя-экзекутора капиталистического строя, но советские клейма уже сданы в утиль. И вдруг… Хотя, с другой стороны, ЧЕЛДОВЕК И ОБЩЕСТВО - противостояние вневременное и внеклассовое. Угораздило же меня наткнуться на сей подводный камень в романе Кафки! В мою пробоину хлынула морская волна социального происхождения, и я лихорадочно мечусь по трюму мозга в поисках пакли, смолы и киянки. Рейс прерван, корабль терпит бедствие, команда в растерянности и заботе.

      Репутация человека, а тем более - писателя, вещь серьезная - вроде памятника. И передвинуть трудно, и новым заменить - столь хлопот и отваги! СПЕЦИАЛИСТ ПО ТЕОРИИ ВЛАСТИ - в это мне плохо верится, так как и с самой властью приходится и приходится разбираться. НЕСТЬ ВЛАСТИ, НЕЖЕЛИ ЧЕМ ОТ БОГА. А далее - можно уже влачить свои мысли-вериги по дорожке, указанной Францем Кафкой. Эк меня занесло на неожиданном повороте! Где моя колея, читатель?

      "Хозяйка возмутилась тем, что она унизилась до откровенничания с К. и. Что еще хуже, уступила ему в том, что касалось переговоров с Кламмом, не добившись при этом ничего, кроме холодного, как она говорит, и притом неискреннего отказа, поэтому она теперь решила, что больше терпеть К. у себя дома не желает; если у него есть связи в Замке, пусть поскорее использует их, потому что сегодня же, сию минуту он должен покинуть её дом".

       Дом - это слишком сильно сказано. Постоялый двор, проходная комната между миром и миром. Обыватель заглядывает сюда за привычным обедом и привычной беседой с себе подобными, а тут еще некий К., прохожий бездельник, числящий себя в землемерах, прислонившись к столику, на котором высится статуэтка Кламма (Гёте), осмеливается судить о встрече и беседе с ним в пределах Замка и даже делает предварительные наметки этой беседы в своем полевом дневнике, словно ему есть что предъявить Кламму, и на этом основании тот обязан открыть ему путь в Замок.

08.07.08

       Да, все так. В дневнике Кафки достаточно записей о Гёте.

       Дневники 1910-1911 г.г.:

       "Почитал немного дневники Гёте. Время уже излило покой на эту жизнь, дневники же озаряют её огнем. Ясность всех событий делает их таинственными, так же как парковая решетка при созерцании больших лужаек успокаивает глаз и вместе с тем вселяет в нас преувеличенное почтение".

      Здесь я бы выделил слово ТАИНСТВЕННЫЙ и выражение ПРЕУВЕЛИЧЕННОЕ ЗНАЧЕНИЕ. Таинственный Кламм внушает преувеличенное почтение жителям Деревни, но не К. Кафка уже "отлюбил" Гёте, "переварив" его холодным кипением ума, но стиль этого отрывка говорит еще о его влиянии (стилистически классическом), это - красивая простая, но одномерная проза. ЭТО УЖЕ ЕСТЬ.

      "Чем оправдаю я вчерашнее замечание о Гёте (которое почти столь же неверно, как отмеченное записью чувство, ибо подлинное было развеяно приходом сестры)? Ничем".

      А вот это уже - настоящий Франц Кафка. Это - его стиль: интрига не в произведении (это уж - само собой), но и в каждом абзаце, в каждом предложении, вернее - в двух соседствующих. КПД его текста превосходит любые другие тексты. Когда я ищу в мировой литературе примеры таковых, то лишь в индийской древности (РИГВЕДА и УПАНИШАДЫ), даже античная Греция дает нам мало таких примеров, разве что - в трагедиях.

      Само по себе извинение Кафки перед Гёте говорит всего лишь о том, что в литературном отношении он все же считает себя учеником Гёте, и в этом нет ничего странного - даже "Приговор" еще не написан.

      Только что мне пришла в голову мысль: почему никто из исследователей не выстроил график литературной эволюции Франца Кафки (в своих замечаниях я имею в виду только работы на русском языке)? Это было бы полезно и поучительно не только начинающим литераторам, которые обычно дилетанствуют из последних силенок на уходящей в бесконечность прямой словописания (а не словотворчества).

      "О Гёте. "Возникшие идеи" - это всего-навсего идеи, которые вызвал Рейнский водопад. Мимолетное наблюдение - "Кастаньетный ритм детей в деревянных башмаках" - произвело такое впечатление, так всеми воспринято, что нельзя себе представить чтобы кто-нибудь, даже если он никогда не прочитал это замечание, воспринял это наблюдение как собственную оригинальную идею".

      Здесь интересен переход от ИДЕИ к ЗАМЕЧАНИЮ и обратно. Кафка прекрасно отдает себе отчет в том, что кастаньетный образ фактически - поэтический прием, крохотная удачная находка, вокруг которой клубится подлинная страничная пыль текста. Это - обычный и привычный прием стихосложения весьма среднего уровня, поэты прекрасно об этом знают и при помощи сей отмычки стараются вскрыть сейф Поэзии. И - напрасно: из океана не зачерпнешь ковша пресной воды.

      "Гёте мощью своих произведений задержал, вероятно, развитие немецкого языка. Если проза за это время иной раз и отдалялась от него, то сейчас она в конце концов снова вернулась к нему с еще большей страстностью, и даже старые обороты, которые, правда, встречаются у Гёте, она теперь усвоила, чтобы насладиться усовершенствованным видом своей безграничной зависимости."

      Этот отрывок походя свидетельствует об огромном потенциале Кафки-критика (исследователя). Это бесспорно. Но бесспорно и то, что пляска на костях эффектна, но не эффективна. Термин ЗАВИСИМОСТЬ ЗДЕСЬ ПОКАЗАТЕЛЕН - все мы по капле выдавливаем из себя литературного раба, но сколь немногим это оказалось под силу! Кафка - пример литературной свободы.

      Однако Пантеон, в котором проживает Кламм-Гёте, все еще привлекает его внимание. Мы пытаемся разгадать Кафку, как он в свое время разгадывал Гёте. Это тоже - тема особого исследования, и я удивляюсь, что русскоязычные исследователи бегут от Кафки, как черт от ладана. Что с вами, господа и дамы со стилом наперевес? Зачем вы идете в атаку на окопы, в которых копошится современная проза? Победа над таким противником не принесет вам славы.

      И чего это я разбушевался в стакане воды?

      Итак, о месте школьного сторожа для К. "Нет, неохота, очень неохота мне принимать это место, уже одно унижение перед этим учителишком чего стоит, а тут он будет моим начальством".

      Заметим попутно, что К. абсолютно равнодушен к тому факту, что в новой должности он будет рядом с детьми-школьниками. Они - есть, и они - не существуют для его сознания. И дело не просто в сосредоточенности на Замке.

Отступление о "взрослом ребенке"

      Выше я уже писал о сугубом эгоизме Франца Кафки. К. - эгоист непререкаемый. Мне кажется, что я где-то уже писал о формуле "Кафка - взрослый ребенок". Попытаюсь вспомнить кое-что об этом.

      Я всегда исходил из пессимистической формулы ДЕТИ ЭГОИСТИЧНЫ, ЖЕСТОКИ И СЛАДОСТРАСТНЫ. Короче - животные. В этом отношении Кафка-ребенок вполне соответствует этому образу. И удивительно, что домашнее воспитание почти не снивелировало детские качества, хотя рядом с ним возрастали три сестры, и зря он кивает на то, что они были младше него. Если уж он руководил ими во время домашних постановок, а это тоже - воспитательная функция, то должен быть лишь благодарен судьбе за такую возможность: одинокий ребенок - враг не только семье, но и самому себе. Но эгоизм предполагает свободу, а свобода разъединяет (sic!), и здесь пролегает человекораздел, который имеет свои плюсы и минусы, но всегда приводит к конфликтам.

      У всех нас - разные группы крови (душевной), но группа крови Франца Кафки наособицу. Отчего это случилось? Воспитание в качестве процедуры переливания крови от высшей к низшей стадии возможно и закономерно. Но чью кровь можно было перелить Кафке-ребенку? Даже если бы и была таковая, он не давался в руки процедуристам. Возможно, гены помогли бы родителям как-нибудь совладать с отпрыском, но им было некогда - они капитализировали свое будущее и будущее своих детей. Служанки, кухарки и гувернантки - плохая замена любви, которая - в слове, жесте, взгляде, ласке. Мы почти всегда упускаем своих детей. В какой момент это происходит, вспоминается много позже. Но Рубикон перейден давным-давно, и обратного не дано. Дневники Кафки пестрят воспоминаниями об этой проблеме, и ответственность всегда возлагается на других, словно он так и не вышел из детского возраста и образа мышления и чувствования.

      Известна присказка МУЖЧИНА - ВСЕГДА РЕБЕНОК. Она пришла к нам из матриархата и, возможно, довлеет над нами. Но и система ролевого общественного воспитания культивирует в мальчиках мужчину-воина, мужчину-самца и с огромным трудом и почти неприязненно - мужчину-альтруиста. То есть те самые детско-животные качества - жестокость, сладострастие и эгоизм - вскармливаются в гнездышке мужской души. Конечно, обострил ситуацию, на самом деле и противоположные качества иной раз пытаются влить в наши души, но сознание плохо руководит подсознанием, человеческая природа не способна одолеть природы животной.

      Отчего же я валю все шишки именно на Кафку?

      Во-первых он - предмет моих наблюдений. Во-вторых, его эгоцентричность буквально культивировалась им, и если считается, что ведение дневника самовоспитывает, то в положительном или негативном плане - следует еще разобраться. В-третьих, литературоцетричность Кафки не оставляла ему возможности выбраться из этого замкнутого круга - в ограде мира не нашлось ни калитки, ни лазейки. Даже любовь - главные ворота в мир - не была ему открыта, и женщины служили всего лишь средством. Неумение раствориться в любви притягивало неумение общения в качестве своего зеркального отражения.

      "Я - это данность," - говорил себе Кафка (ребенок не говорит это, но инстинктивно считает, что так оно и есть, и изменение этой данности - измена самому себе. А изменений мы всегда боимся, хотя и жаждем. Эта - та сама сентиментальность, которая гнала в газовые камеры себе подобных под музыку Шуберта и Брамса. Сентиментальность - это отступление в крохотную человечность перед преступлением или просто жестоким поступком. Боль других - это не моя боль. Так считают дети. Так считал Франц Кафка . Жестокое обвинение. Увы, собственный опыт - подтверждение этому.

ГОСАОДА И ДАМЫ! УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА: ДАВАЙТЕ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ДАННЫМ НАМ ОТ РОЖДЕНИЯ ЯЗЫКОМ - ТРАНСЛИТ БУКВАЛЬНО ВВОДИТ МЕНЯ В СТУПОР.

      Скажу честно, читатель, Фрида-Муза мне никак не дается, не поддается. Не то чтобы я не понимал поэзии, не то чтобы я немного не знал женщин, не то чтобы не понимал, что женщины - причина большей части поэзии, но романное действо дарует Фриде такую женскую преданность… Ну хорошо, Кламма она бросает тотчас же по призыву К. Непременно хочет стать его супругой. Проявляет навыки вполне семейные. И даже устраивает сцену ревности (ну, пусть её подобие). Она и слышать не хочет о семействе Варнавы (главное - с его сестрами). Ситуация щекотливая, а для Кафки щекотливая ситуация - самое раздолье. В мутной водице он умеет поставить такие сети, что уловит самую хитроумную рыбину. Вот и я бессильно бьюсь в этой сети, не зная, что воспоследует. Казалось бы, и нехитрая тема - О НОЧЛЕГЕ К. Ночлег, отдохновение, передышка… Фрида:

09.07.08

      "Значит, мы ничего не потеряем, если примем эту должность, зато много потеряем, если откажемся, прежде всего если ты сегодня ничего не добьешься в Замке, ты действительно нигде, нигде даже для себя одного не найдешь ночлег, говорю о таком ночлеге, которого бы мне, твоей будущей жене, не пришлось бы стыдиться. А если тебе негде будет ночевать, как же ты сможешь от меня потребовать, чтобы я спала тут, в теплой комнате, зная, что ты бродишь по улице ночью на морозе?"

      нам, читатель, приходится все время держать в уме два плана: собственно романа и те перипетии, которые находятся в тени теста. О ночлеге говорит Фрида-Фелиция, Фелиция Бауэр, дважды помолвленная с Кафкой. После помолвки Францу пришлось искать для молодой четы квартиру. Он потратил много сил, нервов и времени для того, чтобы этой квартиры НЕ отыскать. Уж он-то знал, что никакой свадьбы не будет и - соответственно - никакого совместного проживания. Гипотетический ночлег тоже - своего рода мираж, но вот о ночлеге говорит Фрида-Муза - о ДОСТОЙНОМ ночлеге. Муза Кафки желает, чтобы творения его печатались в достойном издании, а не в "Богемии", "Гиперионе" или "Аркадии", которые проглотят текст и не подавятся. По всей видимости Кафка гордился тем, что его первая книга "Созерцания" появилась в издательстве Вольфа и Ровльта. Кстати, издательство "Ровольт" существует и до сих пор, так что Кафка заслуженно гордился своим книжным почином.

      Но у нас остается еще загадочная должность школьного сторожа для К. это тоже очень смешно - кого или что сторожить: школу от учеников или учеников от школы? На школу у Франца Кафки большой зуб, но здесь скорее речь идет о другой сторожевой должности - юридической деятельности в страховом обществе. В дневниках и письмах он упоминает о том, что рабочие ведут себя на производстве как неразумные дети. Собственно говоря, на работу в страховой компании он согласился в качестве паллиатива - хотел найти должность с минимальным рабочим днем, оставлявшей свободное время для творчества. Это так знакомо советской действительности - племени дворников и сторожей!

      Учитель же уполномочен общиной (обществом) наставлять К., который не склонен считаться с правилами приличия: "О том, что вы не должны ронять достоинство школы и особенно не делать детей свидетелями нежелательных сцен вашей семейной жизни, я упоминаю только вскользь, вы, как человек образованный, сами это знаете. В связи с этим должен еще заметить, что мы вынуждены настаивать, чтобы ваши отношения с фройляйн Фридой были как можно скорее узаконены".

      Да, пятилетняя тягомотина помолвок и размолвок буквально застряла в зубах Кафки, и с точки зрения приличий он в самом деле не просто компрометировал девушку, но и делал её несчастной. Но и себя он считал несчастным тоже, и на весах его эгоизма собственное несчастье перетягивало. ПОДВЕШЕННОЕ СОСТОЯНИЕ - СТИХИЯ РАНЦА КАФКИ. Только в этом состоянии его трепещущая душа погоняла его мозг. Если мы припомним Федора Достоевского, то ситуация - один к одному, хотя он нашел себе погонялу в виде рулетки. Наша душа - двигатель внутреннего сгорания, и тут уже ничего не попишешь без топлива из житейской бензоколонки.

      Но Кафка не был бы Кафкой, если бы и это состояние не оспорить соответствующим образом: "Все это показалось У. Настолько незначительным, словно он не имел к этому никакого отношения и это его не связывало". Ну да, а как же иначе! Планы - планами, а жизнь продолжается как ни в чем ни бывало.

      Вот я постоянно спрашиваю себя: каким образом и в каком порядке Франц Кафка собирает свой жизненный опыт в тексте романа? Был, был и у меня такой опыт, но мой роман "Черна метка" не имел ни подтекста, ни сверхзадачи, ни сложнейшей структуры! В какие именно моменты Кафка полностью отождествляет себя с К., когда отстраняется от него и каким образом происходит обратное перевоплощение? Инстинктивно ли его гениальное перо, или Кафка дает ему определенные задания? Наверное, я и затеял анализ этого романа только ради этого - проникнуть в тайну творчества Франца Кафки. Что я постоянно брожу вокруг да около - ясно без слов.

      Приведу пример из собственного опыта. После строительства избушки в Уральских горах (а строилась она так, чтобы лишний глаз не заглянул в неё, и на протяжении 15 лет она так и осталась тайной) я находил её от приметы за 10 буквально минут. Но годы шли, природа увечила лесные угодья и мое зрение, и теперь я могу по 8-10 часов прочесывать тайгу в поисках места ночлега (а не найдешь - ночуй у костра, как наши охотники-предки).

      Да, о чем это я? А вот о чем? За время поисков я неплохо изучил чужие урманы и чащобы, но собственный тайник так тайником и остался. Зрение, конечно, виновато. Так вот: мой кругозор не позволяет мне войти ареал обетования гения - он укрылся от меня столь надежно, что я принимаю мираж за действительность, помахиваю платочком своих знаний, чтобы разогнать туман, и сие у меня получается как нельзя хуже.

      То ли масштабы и ориентиры выбраны неправильно, то ли тайноведение - не моя наука, то ли я отыскиваю черную кошку в темной комнате тогда, когда её там нет…

      Пессимист во мне говорит: "Ты забрался в такие дебри, что хуже быть не может" Оптимист возражает: "Может, может!". Так тому и быть, значитца.

      "Место вам предоставлено как личное одолжение, а если осознаешь свою ответственность перед общиной, то без конца делать одолжения нельзя".

      Напомню: речь идет о месте школьного сторожа, сиречь - служащего страхового общества. Кафке было очень трудно работать в частной страховой компании, и он старательно искал место с более щадящим режимом, пока по протекции отца гимназического товарища Эвальда Пржибрама, не поступил в полугосударственное общество по страхованию от несчастных случаев "Ассикурациони Женерали", где отец товарища был в совете директоров. Да и тут потребовалось содействие дяди Альфреда Лёви, генерального директора испанских железных дорог. Как видим, блат и в Австро-Венгрии блат.

      "Что касается одолжения, господин учитель, - сказал К., - так, по-моему, вы ошибаетесь. Скорее я вам делаю одолжение, чем вы мне!" - "Нет, - сказал учитель и улыбнулся: наконец-то он заставил К. заговорить. - Тут у меня есть точные сведения".

      Однако господин учитель ошибался в отношении К. - во всяком случае в то время. Много позже, уже после смерти Кафки и после того, как он стал мировой знаменитостью, в страховом обществе вспомнили о своем бывшем служащем с большим почтением.

      Но учитель еще и продолжил: "Школьный сторож нам нужен не больше, чем землемер. Что землемер, что сторож - одна обуза нам на шею".

      Поскольку учитель - еще и помошник старосты, попросту говоря - ходит в "шестерках" у Замка, то видит он лишь то, что у него подносом. А видит он перед собой - человека с достоинством, бесстрашного, с немалым опытом и огромными амбициями. Подставить подножку такому - нет больше удовольствия. Но К. тоже не лыком шит: "Хотя для вас это тяжелая забота, все равно вы должны меня принять. А если кого-то вынуждают принять человека, а этот человек дает себя принять, значит, он и делает одолжение".

      Психологически это совершенно понятно: в своем семействе, "Письмо отцу" пред строгим взглядом родителя Франц голоса повысить не смеет, но на миру, когда отсчет начинается, казалось бы, с нуля, а на самом деле - танцуется от печки личности, Кафка имеет право на достоинство и правом этим не пренебрегает. Во всяком случае, внутри он себя таковым ощущает, а то, что отповедь дается учителю (любому) заочно, такова писательская привилегия - стрелять в белый свет как в копеечку.

10.07.08

      Все больше убеждаюсь: Франца Кафку следует читать с утра пораньше, сразу после утренней чашки кофе, когда не одолевают дневные будущие заботы, а вчерашние упокоились в кладовой памяти. Могут возникнуть совершенно неожиданные идеи, о которых еще вчера не было и следа. Как, к примеру, с этим высказыванием учителя: "К сожалению, я замечаю, что ваше поведение доставит мне немало хлопот: вот и сейчас вы со мной беседуете - я смотрю и глазам не верю - в рубашке и кальсонах!"

      Упрек учителя - на самом деле - упрек Кафки самому себе за то, что он "обнажается" в дневнике не до конца, не до той правды, которую стыдно было бы поведать самому себе. Я - в этом плане - абсолютный профан, так как никогда не вел дневника и сужу об этом лишь теоретически. Естественно, ВСЮ ПРАВДУ никто никогда не скажет потому, что трудность заключается в соусе, под которым она должна быть подана читателю. А соус - та мера искренности, которую мы можем себе позволить по отношению не только к собеседнику, но и к самому себе. У меня есть идея: выписать из дневника Кафки и прочитать подряд только те места, которые касаются его лично (пусть это сделает кто-нибудь другой), - тогда, быть может, мы лучше поймем всю меру искренности нашего героя в дневнике и не станем блуждать в поисках его в потемках прочих текстов. Тем не менее мне хотелось бы найти своего читателя, который поведал бы о тайнах дневника - насколько это весело, психологично и адвокатурно.

      Интрига с помошниками продолжается: "И так как они все еще не решались войти - видно, комната им показалась совсем не похожей на прежнюю, - К. взял одного из них за руку, чтобы провести вперед. Но он тут же выпустил руку - с таким изумлением оба посмотрели на него и, переглянувшись между собой, уже не спускали с него глаз".

      Еще бы! Франц Кафка совершенно неожиданно для друзей-литераторов вынырнул из мутных вод экспрессионизма и предъявил литературному процессу новенький аттестат - классическую простоту формы с философским содержанием. Естественно, они сами мнили себя философами и были изумлены тем, как можно распорядиться в литературном тексте таким образом мышления. Талант - единственная новость, и с этой новостью они готовы согласиться, но гениальность - нет, на такую щедрость с их стороны нельзя было рассчитывать (при жизни автора). Друзья-литераторы всегда - друзья-соперники, между ними ведется не только открытая, но тайная война - за весовую категорию в литературе. "Валаамова ослица заговорила"!" - подумал каждый про себя (не про себя, а про Кафку!); сей нежданный афронт поверг их в изумление. На их глазах рождался новый этап литературной истории - это ясно; непонятно только, что с ним делать ,- принять как данность или вообще не заметить. Каждый из нас - заключенный в камере своего мышления, и выйти из неё можно лишь с чужой помощью (если захотеть). Представляю себе одиночество Кафки среди друзей - каждый занят самим собой (как и он) и не способен адекватно оценить другого. Или - не захочет. Искренний интерес к другому - у любящего и следователя; в случае с Кафкой считаю себя тем и другим.

      "Он и раньше и теперь не понимал, почему Фрида так терпима к его помошникам. Ведь, вместо того чтобы чистить платье во дворе, они мирно обедали внизу, где их после долгих поисков нашла Фрида; начищенные вещи К. лежали комом у них на коленях, и ей самой пришлось все чистить; несмотря на это, она, умевшая так здорово умевшая справляться с мужичьем в трактире, лаже не бранила помошников и рассказывала о их вопиющей небрежности как о маленькой шутке, и даже слегка похлопывала одного из них по щеке".

      Муза-Фрида благосклонна, по мнению Кафки - К. к этим литературным миражам, которые бесчисленно появляются на общественном горизонте (иной раз даже входя в моду), и, по всей видимости, у Кафки имелись основания упрекать друзей в ненадлежащем отношении к его текстам. Есть свидетельство, что при чтении Францем в кругу друзей новеллы "Превращение" они смеялись, тогда как душа его обливалась слезами. Этот эпизод мог оставить страшный шрам и вызвать глубокое недоумение автора, который по существу совершил литературный подвиг, а удостоился лишь взрыва смеха.

      Наши ожидания никогда не оправдываются именно потому, что они - наши. У других - иные масштабы не только восприятия, но и понимания: на адекватность рассчитывать никогда не приходится.

      "А ты знаешь, куда я иду?" - спросил К. "Да", - ответила Фрида. "И ты меня больше не удерживаешь?" - спросил К. "Ты встретишь столько препятствий, - сказала Фрида. - Разве тут помогут мои слова?".

      Ну вот, наконец-то все объяснилось! Вернее, появилась надежда на объяснение. Муза все знает, все провидит, но это Орфей пытается вывести Эвридику из Тартара, это его усилия напрасны - сомнения лишают нас не только разума, но и мужества. Бедный, бедный Кафка! Слова Музы ни на что не способны - приходится самому подбирать их из чертополоха собственной жизни, жалясь о крапиву и разрезая пальцы о сверкающие бутылочные осколки. Графоману хорошо: его пальцы - в крепких кожаных перчатках самоуверенности и тупости, но как быть нашему герою, который выбрал не тот "путь, что протоптанней и легче"?

¹ Перевод Дневников - Е. Кацева

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко