Читаем Замок. 5. У старосты

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

5. У старосты

23.06.08

       Писатель - вольная птица: он может сколько угодно летать в своей творческой клетке. Другое дело, что кто-то же должен просовывать в иной раз открывающуюся дверцу семена злаков и воду в блюдечке. Этот кто-то заботится так же о том, чтобы на ночь клетка укрывалась темным платком во избежание потери временной ориентации певчей птицы. На этом заботы о ней заканчиваются - этот некто продолжает вести тот образ жизни, в котором птице вовсе нет места и нет до неё дела. Некто кашляет и чихает, перекликается с домочадцами, хлопает дверями и дверцами и даже заводит граммофон.

      Читатель тут же решит, что я описываю страдальческую жизнь своего волнистого попугайчика. Отнюдь! Выше - всего-навсего жалобы Кафки на свою жизнь в семейной квартире. Не забудем его афоризма: КЛЕТКА ПОЛЕТЕЛА ИСКАТЬ ПТИЦУ. Франц был пойман Германом и Юлией в недрах Вселенной и ввергнут в клетку пражской квартиры. Пения его никто не желал слушать, и он научился молчанию. И сама Прага казалась ему клеткой. Недолгие путешествия, по правде говоря, тоже не расширяли горизонты. И творчество, казавшееся отдушиной, смотровой щелью, потайной каморкой, диктовало не Декларацию Независимости, а молитвы о бренности и Вечности. Писатель, если он не дрозд-пересмешник, связан диапазоном своего голоса и шепота подсознания. Галера письменного стола - не досужий образ. Независимость писателя - кажущаяся и, безусловно, кармическая. Это - не мой вывод, мне продиктовал его Франц Кафка в пятой главе У СТАРОСТЫ.

      К его собственному удивлению, предстоящий разговор со старостой мало беспокоил К. он это объяснял себе тем, что до сих пор, как показал опыт, деловые отношения с графской администрацией складывались для него совсем просто. Происходило это оттого, что, по-видимому, в отношении него была издана определенная, чрезвычайно для него выгодная инструкция, а с другой стороны, все инстанции были удивительным образом связаны в одно целое, причем это особенно четко ощущалось там, где на первый взгляд такой связи не существовало. Думая об этом, К. был готов считать свое положение вполне удовлетворительным, хотя при таких вспышка благодушия он спешил себе сказать, что в этом-то и таится главная опасность.

      Очень странно это упоминание об опасности. К. вообще ничего не угрожало, и в дальнейшем на протяжении всего текста никакой угрозы не только не предвидится, но о ней и не упоминается.

       Прямой контакт с властями был не так затруднен, потому что эти власти, при всей их превосходной организации, защищали от имени далеких и невидимых господ далекие и невидимые дела, между тем как сам К. боролся за нечто живое - за самого себя, притом, пусть только в первое время боролся по собственной воле, сам шел на приступ; и не только он боролся за себя, за него боролись и другие силы - он их не знал, но по мероприятиям властей мог предположить, что они существуют. ..

      Цитату можно бы и продолжить - она с опасной откровенностью повествует о положении К. и его отношениях с властями. Вообще сам роман построен таким образом, что в нем рассказывается о некиих событиях, а затем эти события интерпретируются на более неопределенном уровне, оставляя за читателем право на дальнейшее раскрытие этой матрешки.

      Мысли К. забегают далеко вперед - он придумывает возможные ситуации, свое в них поведение, ответные действия властей и так далее. Каждый шаг К. вызывает если не отступление властей, то признание этого шага и его интерпретацию в том смысле, что это уже предполагалось и заранее была подстелена соломка чуть ли еще в незапамятные времена. Сопротивление властей было не просто пассивным - они использовали энергию К. в своих целях и растолковывали ему его же действия таким образом, будто действует он по своей воле, но в отведенных ему властями рамках. Власти не стесняются даже намекнуть К. на свое простодушное удивление: он, человек свободный, стремится стать подневольным. Мало того, обитатели Деревни приходят в недоумение из-за его прихоти - внедриться в чрево Замка. Он подает им не слишком хороший пример самостоятельности и своеволия. Он камнем бросился в этот омут, вызвав далеко расходящиеся волны, но камень этот не опустился в глубины, где затаился град Китеж Замка - К. оказался легкой пемзой, плавающей по поверхности.

      Если уж на то пошло, К. легкомыслен, действует по первому побуждению, не считается с обстоятельствами и играет с Замком, считая, что знает прикуп. Читатель романа тоже рассчитывает, что в одной из глав прикуп раскроется, и станет ясно, какие у кого карты. Не всякий читатель даже знает, что роман не закончен и нет никакого прикупа. Не считать же прикупом смерть - К. ли, читателя ли. По-обывательски мы всегда правы, жаль только, что наше ПРЕ-БЫВАНИЕ здесь ПРЕД-ВЕЩАЕТ физику смерти и метафизику вечной жизни.

      Последнее предложение явилось не результатом логического рассуждения, а поиска смысла ощупью - пусть не в полной темноте, но при ослепительном блеске только что выпавшего в Деревне снега. К. не разглядел Замка в вечер прибытия и на следующий день среди снежного сияния, и в глазах крестьян он тоже не увидел его отражения, и никакого миа о Замке они ему не рассказывают, так что приходится считать его в самом деле существующим. Может быть, К. попал в пьесу, персонажи которой имеют за душой лишь выученные роли? …власти пропускали К. всюду, куда он хотел -правда, только в пределах Деревни - и этим только размагничивали и ослабляли его: уклонясь от борьбы, они вместо того включали его во внеслужебную, совершенно непонятную, унылую и чужую жизнь.

      Это - не просто намек, это - возмущение Кафки превосходящей роли литературы на потребу, многотомными описаниями чужих выдуманных жизней, когда внешняя правдоподобность скрывает за собой пустоту однообразных сюжетов, изложенных скудоумно и необязательно.

      Открытие самого себя - еще не открытие. Ты сам - всего лишь ключ, всего лишь замок, всего лишь дверь, всего лишь то, что - за дверью, и не всегда в этой последовательности. О эта счастливая мука писательского самозабвения! О эта графоманская уверенность в своей единственности! Если сила женщины - в её слабости, слабое место писателя - его обнаженный текст, разножье его страниц, влагалище подсознания. Нигде еще К. не видел такого переплетения служебной и личной жизни, как тут, - они до того переплелись, что иногда может показаться, что служебная и личная жизнь поменялись местами.

      Жизнь писателя - служебная или личная? Ответов на этот вопрос много: служебная, личная, и служебная и личная, ни служебная, ни личная. Все смешалось в доме Франца Кафки, и нет никакой возможности навести в нем порядок. Один роман теснит другой, сверху, с антресолей падает на них новелла, шмыгают по комнате мыши-миниатюры, и афоризмы вбиваются гвоздями в стены, чтобы повесить на них очередное предписание автора человечеству.

      И снова у него появилось ощущение необыкновенной легкости общения с местной властью. Они брали на себя все трудности, им можно было поручить что угодно, а самому оставаться ни к чему не причастным и свободным.

      Ну, знаете ли, советские писатели были ни к чему не причастны и свободны, и советская власть брала на себя все их трудности. А массовая литература? Если она к чему и причастна, то - к деньжонкам и известности. Если от чего она и свободна, то - от собственного Я. Конвейер - он и в литературе конвейер. Поточное производство создает видимости разнообразия при помощи обложек и этикеток.

      Франц Кафка имел опыт общения с подобной литературой и давным давно выработал в себе (или получил в дар от Бога) совершенно иной тип мышления и сердечного чутья. Скольких старость ему пришлось выслушать! Скольких откровений их он удостоился!

      Я, господин землемер, как вы, вероятно, заметили, уже давно обо всем знаю. Виной тому, что я сам ничего еще не сделал, во-первых, моя болезнь, и потом вы так долго не приходили, что я уже подумал: не отказались ли вы от этого дела? Но теперь, когда вы так любезно сами пришли ко мне, я должен сказать вам всю правду, и довольно неприятную. По вашим словам, вас приняли как землемера, но, к сожалению, нам землемер не нужен. Для землемера у нас нет никакой, даже самой мелкой работы. Границы наших маленьких хозяйств установлены, все аккуратно размежевано. Из рук в руки имущество переходит очень редко, а небольшие споры из-за земли мы улаживаем сами. Зачем нам тогда землемер?

      Умри - лучше не скажешь, господин редактор толстого литературного журнала! Последнюю фразу старосты я прочитаю его глазами: "Зачем нам господин землемер? Господин ЭТАЛОН нам не нужен!"

      Читатель запротестует: " Не мог так сказать Франц Кафка ! и подумать он так не мог!" А, собственно, почему? Правда, я не утверждаю, что так он думал про самого себя; возможно, он имел в виду того же господина Гёте. Но землемер есть землемер, и он - ревнитель определенного эталона, которым собирается благоустроить Деревню, а то и - сам Замок. Мне кажется, что, если этого не подразумевать, роман станет плоским как Хеттский камень с выбитыми на нем иероглифами. Тайная страсть есть у каждого. И каждая страсть - эталонна. Золотое сечение литературы не имеет формульного, физического облика, но ощущается гипотетически. Нам заповедан Сфинкс, но не мифический и не статуйный, а его идея притчевого вопроса. Такой Сфинкс в мировой литературе - Франц Кафка, только вопросы его посложнее. И то, что вокруг него - пустыня, лишь подтверждает вышесказанное.

24.06.08

      Насколько Кафка был прав в определении своего творческого потенциала, показало будущее. Этот ЭТАЛОН - авторские права гения в защите не нуждаются - остался непревзойденным всего лишь по прихоти статистики: в одну воронку два снаряда не падают. Кроме того, тот уникальный этап общественного развития, когда идеалы уже определены, но не опровергнуты, канул в такую Лету, ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОГОВОР претерпел такие кардинальные вкрапления цинизма, что эгоистический идеализм Кафки был преодолен практически незаметно для самого общества: не прочитав Кафку, оно не прочитало своего настоящего, не сделало из него выводы обычно они ошибочны, но это - иной вопрос) и пошло вразнос: все общественные установления благого превратились в свою противоположность. Когда-то идеалом было рабовладельческое общество, теперь - капиталистическое, хотя - при молчаливом согласии всех - оно, если имеет будущее, то опять-таки весьма незавидное. Философия стала догматичной, а мы знаем, к чему привели догматы в религии.

      Роль Франца Кафки в мировой культуре - роль Мартина Лютера, вывесившего на дверях замковой церкви 95 тезисов против католицизма. Но Франц Кафка поступил иначе - начал строить сам ЗАМОК. Задача оказалась для него не по силам; собственно, она никому не по силам , а Кафка-неофит нигде не мог найти двери, на которой можно было бы вывесить свои 96 тезисов.

      Литературный процесс не признавал его писателем, а философия - философом, потому что он взламывал философский сейф литературной отмычкой, а вскрыв, не стал распахивать его дверцу по вполне понятной причине - был уверен, что сейф этот пуст. Казалось бы, можно было пойти путем Ницше, но поверхностному эффекту Кафка предпочитал глубинный сумрак, где вдохновение преследовало гибкие мысли, как кашалоты - извилистые щупальцы кальмаров.

      Но как же можно! - крикнул К. - Неужели я проделал весь этот долгий путь, чтобы меня отправили обратно?

      Староста начинает рассказывать К. его предысторию, причем, словно заклинание, произносит одно и то же слово …было сказано, что в скором времени будет вызван землемер и что нашей общине поручается подготовить все необходимые для его работы планы и чертежи. Конечно, это распоряжение не могло вас касаться - это было много лет тому назад, я сам и не вспомнил бы о нем, не будь я болен - а когда лежишь в постели, времени много, тут всякая чепуха лезет в голову…

      Глас народа - глас Божий… Тут Кафка, конечно, иронизирует, но и повторяет, в сущности, мнение своего родителя: "Писатель… Тоже мне хлебная должность!"

      Староста, однако, вспоминает, что землемер был вызван МНОГО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД. Мечта об ЭТАЛОНЕ-ИДЕАЛЕ пронизывает человечество с давних пор, и К. оказывается в конце этой длинной шеренги - причем в качестве самозванца. Староста еще пытается - в качестве индульгенции для К. - найти документ, удостоверяющий его право на законное пребывание в Деревне, причем позволяет не К., а его помошникам рыться в бумагах. И тогда Кафка проясняет ситуацию для читателя:

-Значит, они вам в тягость, но ведь они ваши собственные помошники.
-Вовсе нет, - холодно сказал К. - Они тут ко мне приблудились.
-то есть, как это "приблудились", - сказал староста, - вы хотите сказать, они были к вам прикреплены?
-ладно, пускай прикреплены, - сказал К., - но с таким же успехом они могли свалиться с неба, настолько необдуманно их ко мне прикрепили.

      Вот с какой горечью Франц Кафка сообщает нам о своих друзьях-помошниках. По-видимому, он знал им истинную цену, но других-то он найти не мог - ни во всей Праге, ни во всей Европе. Одиночество - удел гения: одновременно - дар и наказание, их борьба гения воспитывает и не дает ему уснуть или вести праздный образ жизни.

      Староста по-крестьянски хитер и простодушен одновременно, и столкновение этих качеств рождает в нем мысли, в которых иной философ запутается:

…при такой отличной постановке дела, как в нашей организации, нужно чуть ли не нарочно искать не тот путь, - ну, тогда, тогда, конечно, все идет очень долго…
-Мне только потому занятно, - объяснил К., - что я смог заглянуть в эту дурацкую путаницу, от которой, при некоторых условиях зависит жизнь человека.
-Никуда вы еще не заглянули, - сказал староста…

      Впервые К. - как-то очень не к месту - вдруг упомянул о жизни, жизни человека, своей жизни. Проявил ли он слабость? Или хотел разжалобить старосту? Возможно, это - симптом начала его перерождения в Деревне. Пишу об этом, почти не веря своему предположению, но, с другой стороны, должен же писатель давать нам своего героя в развитии - угадать бы только, каким путем оно пойдет.

25.06.08

      Удивительно, как много староста говорит об ошибках и контроле. В конце концов он договаривается до парадоксального: "Существуют ли отделы контроля? Да тут почти одни отделы контроля"!"

      Естественно, речь идет о критике и самокритике, взаимном "уедании" и самоедстве писателей, редакторских представлениях о направлении литературного процесса. Но непременно - и об ошибках! То, что история литературы полным -полна провалами критиков и их предсказаний о значении того или иного писателя или произведения, - непреложная истина. Достаточно, к примеру, взглянуть на список Нобелевских лауреатов, где, по большей части, - "мертвые души". Но во времена Кафки в нем еще встречались весьма значительные фигуры; к концу же века Нобелевский комитет практически впал в маразм и стал называть первое попавшееся имя.

      Очень смешная история у меня приключилась в журнале "\Урал" в 2000 году при публикации статьи "Невеселое послесловие к роману Франца Кафки "Процесс". Бог с ним - с изменением названия! Статья была сокращена на крохотный отрывок, текст которого я предлагаю читателю.

      НОБЕЛЕВСКОЕ ЛАУРЕАТСТВО - ФРАНЦУ КАФКЕ!

      Довольно мутные воды литературной перестройки, достаточно многочисленные издания текстов Франца Кафки унесли на периферию читательского интереса и избавили литературоведение от заботы осознания и осмысления чудом уцелевшего наследия гениального наставника пессимистов. Тут очень к месту запись в Дневнике писателя: "Я объясняю это недостатком времени и покоя, которые мешают мне полностью выявить возможности моего таланта".

      Игры в литературу губят саму литературу. Классическая искренность Франца Кафки служит укором для приверженцев этой игры, но поскольку времена футуризма давно прошли, сбросить Кафку "с парохода современности" никто призвать не осмелится, быть может, надеясь, что он и сам благополучно канет в водах ими инспирируемой Леты.

      За границей - иное дело: ни один шорт-лист или репрезентативный список не обходится без того, чтобы не обнаружить Франца Кафку в первом десятке. Решение специального жюри по поручению норвежского Книжного Клуба в 1992 году роман "Процесс" назван лучшим романом ХХ века. Удивительно, что Нобелевский комитет хотя бы однажды, хотя бы ради Франца Кафки, не удосужился отступить от своего принципа присуждения Нобелевского лауреатства за долгожительство автора, а не его произведений.

      Что уж такого крамольного в этом тексте? Неужели меня приняли за анархиста-синдикалиста? Наверное, поэтому с тех пор мне нет хода в журнале "Урал". Правда, Олег Богаев великодушно утешил: "Напечатаем после смерти". Неужели он спутал меня с Францем Кафкой?

      Еще о Нобелевских страдальцах. Андрей Вознесенский и Фазиль Искандер искренне считают, что давно пора присудить им Нобелевскую премию. Это так смешно, что, будь Кафка жив, мы удивились бы его улыбке при этих претензиях.

      Как улыбался он в пятой главе романа: "Но, по-моему, тут надо разграничить две стороны дела: с одной стороны, то, что происходит внутри отделов и что они могут официально толковать так или иначе, а, с другой стороны, существует живой человек я, который стоит вне всех этих служб и которому со стороны именно этих служб угрожает решение настолько бессмысленное, что я еще никак не могу всерьез поверить в эту угрозу.

      Последняя фраза представляет для меня загадку, и я не придумал ничего другого, кроме: Франц Кафка прозревал, что, несмотря на его завещание, его произведения будут публиковаться, а затем и толковаться соответствующим и несоответствующим образом. Аз, грешный, принадлежу к числу его толкователей и даже подозреваю, что кое в чем автор со мной не согласится. Но таковы издержки любого литературного проекта (нет, не любого, а гениального) - его допрашивают с пристрастием. …честолюбие мое вовсе не в том, чтобы ради меня вырастали и рушились огромные груды папок с моим делом, а в том, чтобы мне дали спокойно заниматься моей мелкой землемерской работой за маленьким чертежным столиком.

      Ну, что тут скажешь? Предвидеть, как будет обстоять дело с осмыслением литературного наследия, казалось бы, Франц Кафка не мог, но вот угадал же! Значит, он думал об этом и ценил свои произведения по гамбургскому счету, предвидел и баталии вокруг своего имени и заготовил злополучное завещание.

      Староста называет дело К. мельчайшим из самых мелких дел как видно, Кафка имеет в виду то, что большая честь его произведений не опубликована, и тут же вкладывает в уста старосты возражение: объем работы вовсе не определяет важности дела.

      Франц Кафка знал цену истинному вдохновению - новеллу "Приговор" - 10 страниц - он написал в одну ночь за десять часов. Так графоманы не пишут - они более продуктивны. Большой роман - мечта каждого писателя, так как именно он выкладывает карты на стол, сообщая читателю (и критику) о потенциальных возможностях автора. Франц Кафка ПОЧТИ написал три больших романа, и то, что он их не завершил, не играет роли. Эти романы (особенно - "Процесс" и "Замок") велики не по фактическому объему, а по упакованном внутри притчевому пространству. Проходных предложений в них так ничтожно мало, что медленное чтение - это еще не совсем то.

      Выходит так, будто канцелярский аппарат не может больше выдержать напряжения, когда его из года в год долбят по поводу одного и того же, незначительного по существу дела, и вдруг этот аппарат сам собой, без участия чиновников, это дело закрывает.

      Все мы помним знаменитую формулу: В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ ОН ПРОСНУЛСЯ ЗНАМЕНИТЫМ. КАКОВА ПОДГОТОВИТЕЛЬНАЯ РАБОТА до того утра, ОБЫЧНО ОСТАЕТСЯ ЗА РАМКАМИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ. Молниеносный перепад от неизвестности в знаменитость удивителен и почти научен - количество переходит в качество. Это - на первый взгляд. На самом деле качество творчества переходит в количество знающих о нем. К сожалению, нынешнее телевизионное возвеличивание заслоняет от читателя эти перипетии во времена Кафки и несколько позже. …обычно узнаешь о них слишком поздно, а тем временем все еще идут горячие споры о давно решенных делах.

      Да, это так: классике достаются все сливки, современности - хула и осмеяние. Классика - беспроигрышный вариант расклада литературных карт, современность - почти всегда игра в "темную", интуиция и опыт могут подвести, и потому лучше "не вошкаться" с никому не известными гениями.

      Конечно, Франц Кафка избрал очень сложный путь и способ описания жизни творческого человека, но он на самом деле очень сложен. К тому индивидуально сложен, о чем автор талдычит все время, и вкладывает свои рассуждения в уста жуликоватого протагониста старосты. Но речь его - речь хитроумного адвоката, уверенного в виновности подзащитного и постоянно напоминающего ему об этом, судья же - читатель - вращает оба полушария головного мозга, пытаясь совместить истину, издевательство и юмор.

      Староста, простак и себе на уме, сообщает К.:

…вдруг появляетесь вы и, по-видимому, выходит так, что все дело надо начинать сначала. Но вы, конечно, понимаете, что, поскольку это от меня зависит, я ни в коем случае этого не допущу!"
"Конечно! - сказал К. - Но еще лучше понимаю, что тут происходит возмутительное безобразие не только по отношению ко мне, но и по отношению к законам. А себя лично я сумею защитить!"
"И как же?" - спросил староста.
"Этого я выдать не могу", - сказал К.

      Симптоматично не только то, что К. нисколько не собирается защищать закон (автор - юрист"!), но и то, что К. НЕ МОЖЕТ ВЫДАТЬ.

26.06.08

      Я считаю, что эта фраза относится к написанию Кафкой двух неофициальных завещаний в 1922 году - просьба к Броду о сожжении всего литературного наследия. Если я прав, то придется признать не только серьезное состояние здоровья Кафки и то, что он имел о нем полное представление, по существу уже отсчитывая месяцы жизни. Под этим неблагоприятным знаком свидания с Вечностью писался роман "Замок", и мы, читатель, обязаны учитывать это, держа в уме не только мужество автора, но и его литературное самообладание. До смерти - всего два года, причем Кафка этого срока не знает и явно торопится, поэтому первые главы так насыщены и многозначительны. Его мысли о смерти не имеют религиозной подпитки и помощи, но в каком-то смысле создаваемое Кафкой произведение с идеей о Боге связано, хотя и с обратным, отрицательным знаком.

      Сейчас я скажу то, что еще только брезжит в сознании:

      "Замок" - сатирическое произведение. Меня очень сбивал термин ЮМОР, меня радовала улыбка Кафки в тексте, но его страх предела мне не приходил в голову, и то, как он с ним справлялся, тоже требует особой оценки и определения. Хотя в начале этого текста я уже называл Деревню ЧИСТИЛИЩЕМ, слово САТИРА не приходило на ум. Однако в пятой главе староста с таким старанием и душевным подъемом описывает чиновничьи эскапады и бюрократический азарт, особенно - некоего Сордини, что, наконец-то, до меня доходит: чиновники - ангелы в небесных пределах, а Сордини - ни много ни мало - Петр Святой; тогда становится понятным, почему все отделы и инстанции Замка - поголовно контрольны, числят грехи и заслуги и безмерно заняты. Даже К. обратил внимание на то, что Деревня чересчур обширна, но не акцентировал свое внимание на разе ДЕРЕВНЯ И ЗАМОК ПОЧТИ ОДНО И ТО ЖЕ.

      Франц Кафка явно пишет БОЖЕСТВЕННУЮ КОМЕДИЮ, вдохновляясь не Данте Алигьери, вдохновением которого руководило чувство обиды изгнанника. Франц Кафка - тоже изгнанник, ЧУЖАК И ПОСТОРОННИЙ - звучит в тексте неоднократно. Фактически так оно и есть, если иметь в виду семью, но главная его чуждость - литературная. Так что фактически мы имеем Божественную Литературную Комедию. Другое время - другие песни: не со средневековым, а почти гуманитарным оттенком.

      Письмо Кламма! - сказал староста. - Оно ценно и значительно из-за подписи Кламма - кажется, она подлинная, - но в остальном…

      Мимолетное замечание о подлинности подписи Кламма окатывает нас холодным душем: кажется, староста чуть ли не подозревает К. в мошенничестве. Староста продолжает:

      Это вообще не служебный документ, а частное письмо… Кроме того, там ни слова не сказано о том, что вас приняли в качестве землемера, там речь идет о графской службе вообще; впрочем, и тут ничего определенного не сказано. Только то, что вы приняты, "как вам известно", то есть ответственность за подтверждение того, что вы приняты, возлагается на вас.

      Староста просто и понятно разъясняет К. то, что давным давно известно Кафке: КАЖДЫЙ ПИСАТЕЛЬ САМ НЕСЕТ СВОЙ КРЕСТ. И староста подтверждает это: "Частное письмо Кламма, несомненно, имеет гораздо большее значение, чем официальный документ, только значение у него не то.

      Ясно-понятнго: вспомним, читатель, еще раз о том эпизоде, когда Макс Брод в числе перспективных пражских писателей назвал Франца Кафку, еще не опубликовавшего ни строчки.

      Далее староста учит уму-разуму К. и нас, читатель: "Вам, впрочем, никогда еще не приходилось вступать в контакт с нашими канцеляриями. Всякий такой контакт бывает только кажущимся. Вам же из-за незнания всех наших дел он представляется чем-то настоящим".

      Воображение писателя и религиозного человека - по сути дела - односторонне: ни от Бога, ни от литературного процесса (при жизни) ответа не дождешься. И, чтобы убедить нас и К. в этом, далее староста произносит вдохновенную речь о телефонном общении в пределах Замка. - впрочем, тоже одностороннем.

      Казалось бы, простая вещь - телефон, но и её Кафка обыгрывает тонко и многозначительно (а вы еще спрашиваете, у кого учился Владимир Набоков!).

      По правде сказать, при общении со старостой К. выглядит мальчиком для битья, и я даже не скажу, что с его стороны это - уловка. Ему открывается многое - неизвестное и неизбежное, и он удручен: "…пока, наконец, - правда, не к добру - меня не заманили сюда, а теперь грозят выкинуть".- "Никто вас не удерживает, но ведь это не означает, что вас выгоняют" - "…не нужны мне подачки из Замка, я все хочу получить по праву".

      Глава завершена и завершена бунтом (намерением бунта) К. это очень важно для нас, читатель. Не ведаю, сочувствуешь ли ты К. (а особых симпатий он пока не вызывает), но это - обычная ситуация: главный герой - во враждебном (или равнодушном) окружении и пробивает себе путь наверх, но не тот "Путь наверх" Джона Брэйна, которым советская власть отваживала нас от капитализма. Путь наверх, к Замку - иная история, я даже насчитываю три истории, хотя и эта цифра может быть не последней.

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко