Читаем Замок. Глава 25 (Часть 3)

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

Глава 25. (Последняя) Часть 3

2.02.09
По этому поводу Пепи замечает: "У людей есть привычные представления, и никакими уловками их не разрушить". Но наш-то автор и не прибегает ни к каким уловкам: ход его повествования естественный, он только так и умеет дышать и писать, мыслить и чувствовать, сомневаться и утверждать, сомневаясь. Его литературное пространство не примыкает к другим. "То обстоятельство, что я не знаю этого, связано с моей неспособностью писать. А её я, кажется, ощущаю, не зная причины. Все вещи, возникающие у меня в голове, растут не из корней своих, а откуда-то с середины. Попробуйте-ка удержать их, попробуйте-ка держать траву и самому держаться за неё, если она начинает расти лишь с середины стебля!.²

Это - строки из возобновленного дневника 1910 года. У Кафки нет ощущения преемственности, но он не гордится этим, а удивляется и даже огорчается. Через 12 лет в романе "Замок" он уже констатирует спокойное разочарование. Оно тоже весьма показательно - попробуйте-ка говорить с людьми, которые слышат, но не слушают, слушают, но не вдумываются, вдумываются, но не понимают. Этому посвящен целый роман - специально написанный просто. Это - даже дань плутовскому роману со спецзаданием "читабельности". Но дать задание самому себе - удел таланта, а не гения, которым руководит ИНОЕ - Высшее существо. Как ни унижался автор на каждой странице, "снисходя" до "привычного понимания", все было бесполезно - слова, предложения, абзацы и главы выстраивались так, как строится потайной полк позади основного войска. Дикие звери Франца Кафки лишь для видимости живут в клетках зоопарка у всех на виду, но, скрывшись от чужих глаз в инстинктивно выкопанном логове, они самостоятельны и привольны, и зрителями за пределами клетки только и остается, что представлять себе ту потайную жизнь, которая и является настоящей. Нет, Франца Кафку, как писателя не удалось приручить никому и никогда. И он сам понимал, что это невозможно, и почти не жаловался на это.

Почти… в этой, последней главе он лишь констатирует все параграфы, которые ему станут вменять в вину будущие "критики". Самый, пожалуй, тяжкий - НИЧТО НЕ ДОВОДИТСЯ ДО ЛОГИЧЕСКОГО КОНЦА. Правда, логика критика и автора не совпадают ни по размерам, ни по направлению нарезки, так что критика довольствуется скорее ложными маневрами вокруг позиций Кафки. "Ведь девушке по-настоящему приветливой не нужно прибегать ни к каким ухищрениям, если только она прижилась в буфете". Ох, уж мне этот буфет, смахивающий на библиотеку! И нисколько наш автор не прибегает у ухищрениям и прижиться в библиотеке у него нет намерений. писатель Кафка пишет для Кафки-читателя, но даже эти однояйцовые близнецы страдают из-за внутреннего несовпадения. Я бы даже не сказал, что здесь имело место быть стремление к идеалу (да и откуда он возьмется, пусть даже на таковой претендовал сам Гёте). СТРЕМЛЕНИЕ К СВОБОДНОМУ ПАРЕНИЮ, мысленная птичья доля, бинокулярное зрение на пространстве от горизонтов к горизонтам - вот удел свободного писателя - без гнезда, но и без клетки, без подруги, но и без потомства, без прижизненной славы, но и без посмертного бесславия. КЛЕТКА ПОЛЕТЕЛА ИСКАТЬ ПТИЦУ но не догнала при жизни, зато после смерти старательно содержит в себе её тень.

"Фрида решила устроить скандал: она, любовница Кламма, бросается в объятия первому встречному, по возможности человеку самому ничтожному. Это произведет на всех большое впечатление, начнутся долгие пересуды,, и наконец, наконец-то вспомнят, что значит быть любовницей Кламма и что значит презреть эту честь в опьянении новой любви".

Уже в третий раз в начале главы это самоуничижение! Это - похоже, намеренное самоумаление - слишком настаивает на этом Пепи. Проза все еще судит Поэзию, а та, бедняжка, готовясь заступить на её место в буфете (библиотеке), даже не знает, какие здесь плетутся интриги, какие готовятся козни - еще не известно, как будут обстоять её дела с Кламмом, а вот К. она уже почти потеряла!

Автор, однако, все еще никак не может пережить своих - сравнительно "низких" - волнений по поводу женитьбы. "… надо было найти такого человека, чтобы можно было бы поверить, будто он, такое ничтожество, при всей своей тупости и неотесанности, все же потянулся бы не к кому-то, а именно к Фриде и что у него не было желания сиольнее - о господи боже! - жениться на Фриде. Но даже если бы попался самый последний человек, то он все-таки должен оказаться именно таким, чтобы из-за него тебя не засмеяли, таким, чтобы и какая-то другая, понимающая девушка могла найти в нем что-то привлекательное".

Пепи уже почти расправилась с соперницей и, наконец, приступает к решению основной задачи - умыкнуть К. правда, высокомерие в её речи уже начинает переходить всякие пределы - К. представляется в столь жалком свете, что даже слуги - по сравнению с ним - персоны В сущности, о чем думал К.? Какие мысли были у него в голове? Чего выдающегося он хотел добиться? Хорошего места, наград? Вот чего он хотел, да? Ну, тогда с самого начала он должен был взяться за дело по-другому. Но ведь он ничто, жалко смотреть на его положение".

По какому кругу автор залает себе одни и те же вопросы? Чего он этим добивается? Отыскивает какую-нибудь зацепку в свою пользу? Но ведь все уже почти им написано, осталось - всего ничего, и, если оглянуться, можно увидеть множество строений, пусть некоторые из них и не увенчаны башней или шпилем. Правда, все почти они - в пустынной местности, где никто их не видит, и даже преданий о них еще не сложили.

Начал я сию книгу, похоже, во здравие Высокого Франца Кафки, а заканчиваю - за упокой? Вполне земными мотивами? Однако я следую всего лишь по пути, проложенному автором, который сам , по-видимому, в растерянности. Я-то знаю, что в моем распоряжении осталось всего десять страничек текста и. судя по течению повествования, особых надежд на Откровение питать не стоит, тем не менее, я цепляюсь за эти последние кустики на крутом отрыве. Не то ли самое делал и автор, не был ли он чем-либо обнадежен? Внешняя жизнь - европейская, пражская и личная - ничего доброго не сулили. Любовь… Ну, с этой Дамой он простился окончательно. Другая Дама - траурная - уже бродила по улицам Праги вблизи неё и не сбежать от неё ни в какие санатории. 14 ноября 1922 года Кафка записывает в дневнике: "Однако же жаловаться на болезнь - тартюфство".

²Перевод Е. Кацевой

Назад | К содержанию | Читать дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко