Читаем Замок. 22. Глава 22

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

22. Глава 22

11.12.08
После чтения этой главы становится ясно, отчего автор не завершил свой роман - он практически потерял к нему интерес. Для сюжета он почти ничего не значит; я говорю "почти" потому, что тема Фриды в романе уже отработана и возвращение к ней. Как это случилось в главе 22, требует не только сюжетного поворота, но и нового "замкового пространства". До сих пор, загадывая загадки читателю, Франц Кафка вел его очень осторожно через завуалированные воспоминания и призрачные идеи; возможно, он даже сам не знал, какую идею сделать главной (да и могла ли быть у него таковая?), первоначальный порыв и первоначальная задумка обладали огромной энергией - автору показалось, что наконец-то он создаст произведение, о котором можно только мечтать, произведение, в котором будет законсервировано самое таинственное из всех таинств - БОЖЕСТВННАЯ ИДЕЯ БЕЗ ЬОГА. И вдруг - такие плачевные результаты…

"Чего ты от меня хочешь? Уходи к ним, к тем - ну ты сам знаешь, как их зовут. Ты же только что от них, я по тебе вижу". К. сразу перевел разговор, он не хотел так, сразу пускаться в объяснения и начинать с самой неприятной, самой невыгодной для него темы".

Ну, да, так оно и есть - память диктует автору возвращение его от Греты Блох к Фелиции Бауэр; было, было такое в его жизни - сбегал он на сторону от своей невесты, пусть даже помолвка была разорвана. По всей вероятности, отношения Кафки с Гретой стали немаловажным событием в его жизни; возможно, он даже догадывался о причине её исчезновения из Праги после почти годичного их общения (письменного и фактического). Я много думал и о том, не прятал ли он от самого себя (а не от всего мира) мысль о том, что свершилось только третье положение из его мечты-триады, о которой он пишет в ПИСЬМЕ ОТЦУ

- "жениться, создать семью, принять всех родившихся детей", ах, нет, и третьего ему не было дано, Франц Кафка так и не принял первенца на руки свои.

Может быть, об этом-то и говорит он сам словами Фриды: "Вот если бы мы с тобой сразу, в ту же ночь, уехали, мы могли бы жить где-нибудь в безопасности и рука твоя всегда была бы тут, взять её можно было бы всегда. Как мне нужна твоя близость, как с тех пор, что я тебя знаю, мне одиноко без твоей близости; да, твоя близость - единственное, о чем я мечтаю, поверь мне, единственное".

Это даже не Фрида говорит, а сам Франц Кафка, в этих словах - не заемное чувство, оно дышит полной грудью. "А Милена Есенска-Поллак? - спросит читатель. - Она здесь вовсе не при чем?" да нет, она тоже внесла свой вклад в запасники памятного чувства Франца Кафки и в запасники его одиночества. Даже подводя итоги своей жизни, он не смеет сделать это нелитературно - как в ПИСЬМЕ ОТЦУ, так и в романе "Замок". Рефлексия подстегивала все его творчество, но и тут находила лишь временное разрешение и утешение.

Нам, читатель, приходится опираться часто просто на ОТСУТСТВИЕ ФАКТУРЫ в произведениях нашего героя. В том же романе "Замок" мы практически ничего не найдем из природных или, к примеру, архитектурных свидетелей его памяти - снег да соседнее кладбище. Франц Кафка пишет свои произведения в тюремной камере своей души, - какая уж тут природа, какая архитектура… Его любимый писатель Флобер писал иначе, но наш герой не позаимствовал у него ничего, кроме чувства да одинокой жизни. Н6ам, читателям, Кафка почти не потакает, не притворяется, что мы и он - одной крови, о читателе он помнит примерно так же, как Солнце - о планете Земля, но пятна на Солнце возмущают не только атмосферу Земли, но и самочувствие её обитателей. Другой вопрос - нужна ли нам такая зашифрованность, способны ли мы на общение с нею, способны ли мы вообще учиться анализу своего и чужого чувства, да и нужно ли нам это. А не странно ли - прожить жизнь в почти полном неведении относительно себя, своих чувств и поступков, коль скоро это постоянно случается с нами - по-орруэлловски наше сегодняшнее чувство не хочет знать вчерашнего. Боится их сопоставить, извлечь из него выводы и уроки и, по возможности, если не исправить себя, то хотя бы исправить содеянное.

Но Франц Кафка отказывает нам и в этом. Краснобай К. (вот его истинная специальность!) опутывает словесами уже отдалившуюся Фриду, она кладет на его плечо голову, и они прогуливаются по коридору гостинцы уже почти как два голубка. Да что ему, в конце концов, от неё надо? Ответ опять-таки завуалирован:

"Да, меня сразу приняли на работу в буфет, хотя я в тот раз и не совсем достойно ушла оттуда, правда, за меня попросили. Но, хозяин обрадовался, что за меня просили. И ему очень легко было принять меня снова. Вышло даже так. Что ему пришлось уговаривать меня вернуться и, если ты вспомнишь, о чем оно мне напоминает, ты все поймешь".

Оно - это место в буфете, да еще за Фриду ПОПРОСИЛИ, пусть безлично. Муза возвращается к месту своего служения на опьяняющей ниве литературы? Ладно-то оно ладно, но вот то, что она покидает К., - совсем не праздник. Автор так и так пытается помочь своему герою, который даже как будто пропустил мимо ушей Фридино ЗА МЕНЯ ПОПРОСИЛИ. С умыслом он это сделал или для него яснее ясного поддержка Кламма в отношении Фриды? Безличность, анонимность замковых сил (хотя приводятся конкретные имена секретарей Кламма - Мом, Эрлангер, Галатер) очень тонко внушается читателю, и К. замечает просто: "Хорошо же вы все устроили". Это - не упрек даже, а констатация, при том, что он сваливает с больной головы на здоровую, ни в коему мере не считая себя виновным.

Мы еще ничего не сказали о ДОЛГЕ. Впрямую об этом не напоминает и К., но все его поведение выстраивается определенным, ДОЛЖЕНСТВУЮЩИМ образом, так что и виноватить себя у него нет необходимости, оправдание у него всегда наготове - невидимая верительная грамота дает ему право и возможность не обращать никакого внимания на привходящие обстоятельства, в том числе и на чувства окружающих его людей. Да что там чувства - их судьба ему полностью безразлична, как маршалу Жукову сотни тысяч человеческих жизней! Франц Кафка считает, что судьба обошлась с ним немилосердно, тем самым, отобрав у него возможность самому быть милосердным. Каждый читатель (почти!) может поймать себя на мысли, что и сам-то не столь часто бывал милосердным в отношении к ближнему, чужое зло помнится дольше собственного, и тут религиозные соображения весьма уместны. Но, поскольку наш автор никоим образом не ратует заповедям, а имеет в виду, или предполагает, или предчувствует, или отыскивает нечто поверх их, нечто объединяющее, нечто вселенское, то на пути к сему НЕЧТО можно жить и действовать безвозбранно. Не приписываю ли я нашему герою собственные мысли и побуждения? Не без того - иначе не увидишь соринки в оке ближнего. Но правомерно ли обвинение в этом Кафки, даже не обвинение, а констатация, просто вывод на основании имеющегося в моем распоряжении материала? Ничто человеческое ему не чуждо. НО ПОТАКАЕТ ЛИ ОН СЕБЕ? Поскольку Франц Кафка объявляет: "Я весь - литература", получается. Что он даже не снимает с себя ответственность - во всем литература и виновна. К этой мысли следует привыкнуть, ибо она - оправдание, которое, по сути своей, всегда предполагает возможность вины. Франц Кафка пристрастен к своему чувству вины, но скорее - в смысле анализа, чем искупления. Не думай, читатель, что я представляю его отъявленным злодеем, вернее - тихушником, закосневшим во грехе, но придумывающим отговорки для покаяния. Но и новообращенным назвать Кафку я не решаюсь. А, поскольку судим мы о других, исхода из собственной сути, в других в первую очередь мы замечаем собственные порочные помыслы и деяния. Если это так на самом деле, я обязан немедленно начать собственное перерождение, о котором я не то чтобы грежу для Кафки… Нет, не так, я всей душой ему сочувствую и мечтаю обнаружить в его текстах успокоительную мысль о его примирении с создаваемым им, пусть не идеальным, образом Божественного мира. Я понимаю собственное кощунство предыдущей фразы, но я пытаюсь оперировать ходом мысли и чувства нашего героя, который не в силу собственной злокозненности предпринимал анализ ВСЕГО, исходя из собственной одинокой личности. То, что в этом не было философского порыва или религиозного рвения, скорее делает ему честь, так как он прочувствует ЛОЖЬ ИЗРЕЧЕННОГО СЛОВА и подыскивает возможности самораскрытия этого слова по примеру дзенского коана. Но - лишь по примеру. Даже опосредованного параллельной догадкой способа ему недостаточно. В это-то вся трудность и трагедия слова, Божественного изобретения, столь приблизительного интерпретированного человеком.

Назад | К содержанию | Читать дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко