Читаем Замок. 18. Наказание для Амалии (Часть 3)

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

18. Наказание для Амалии (Часть 3)

16.10.08

Ладно, хватит сердиться - на самого себя в том числе! Только что прогулялся по Интернету, просмотрел на ресурсы по нашему герою и понял: все нужно начинать заново! Имеется в виду - ПОРТАЛ ФРАНЦА КАФКИ с полным набором его текстов, видеоматериалов, критики, отзывов и тд. склонятся по сайтам - занятие занимательное, но утомительное. Хотелось бы знать, кто этим займется и - Бог ему в помощь!

Продолжению же моей работы мешает вот какая мысль: шире или глубже следует копать под Франца Кафку. По поводу второго - сомнений нет, а вот по поводу первого…Окружение Кафки, круг его чтения, литературная ситуация его времени - все с ним в одиночку невозможно. Европейский менталитет - что можем мы почерпнуть из сего источника? Наш, русский (Х1Х века) менталитет очень бы даже пригодился. Ау, где ты, знаменитый "Вестник Европы"? когда-то, еще в советские времена я познакомился в нем даже с произведениями Макса Брода! А вот Франц Кафка был журналом не замечен, и это меня весьма смущает. Русскоязычный читатель получил тексты Франца Кафки так поздно и в таком гомеопатическом размере, что "кафковедение" не прижилось в нашем Отечестве. А вот на такой материал, как "Последняя любовь Кафки", я постоянно натыкаюсь в Интернете. Приманка? Возможно. А что дальше?

Франц Кафка и любовь, как я уже не раз писал, не стояли рядом в очереди на бессмертие. Это - трагедия, из которой, быть может, и выпало золотое яичко его творчества. Рефлексия, рефлексия и еще раз - рефлексия,… но что самое замечательное - Франц Кафка преподал урок мировой словесности, наложив табу на этот термин и его расхристывание в своем творчестве. Любовь и голод правят миром? А вот и нет! Только - голод, потому что любовь - тот же голод. Писать о любви и по её поводу - вещи разные. О любви пишут, когда она сомнительна или отсутствует вовсе, то есть, когда мы - голодны. В 1922 году (не одновременно ли с "Замком?) наш герой пишет новеллу "Голодарь", и, хотя она предрекала трагическое развитие его болезни - туберкулеза гортани, - тема её примыкала к и к теме литературного бессмертия, и - подспудно, (как мне кажется), автора волновало и его неумение (природное) любить. Знаю-знаю, оппонентов я найду сколько угодно, но для меня важнее свидетельские показания самого Франца Кафки - то есть, их отсутствие! Я с радостью отказался бы от этого своего утверждения, если бы - не в дневнике даже! - прочитал на одной хотя бы странице его текста чувственное признание или отчаянную тоску по женщине. Но даже мысли о самоубийстве его были связаны не с этим чувством, а с ситуацией семейного благополучия. Наш новый Вертер готов был умереть, но - из любви к себе, из эгоизма, из-за продолжительной юношеской инфантильности. Уж слишком затянулся период его взросления, хотя следует признать и то, что именно юношеская непосредственность и неопределенность (затянувшаяся до конца жизни) и стала локомотивом его творчества - не творчества-проповеди, а творчества-исследования! Творчество - как своего рода молитва и тут уж не может быть никаких сомнений - Франц Кафка был верующим!

Даже Замок - чиновничий храм - не мешал ему веровать. Можно, правда, и в романе усмотреть насмешку над церковью (наверное, и такие интерпретации имеются). Но главное-то - УВЕРЕННОСТЬ, ВЕРА И НАДЕЖДА. (Если я исключил из триединства любовь, то не по собственной воле, а, опять-таки, по воле нашего героя). Что К. - фанатик, несомненно, и одно это уже не может вызывать симпатии, но не карьерист же он, я надеюсь? чиновничьего беспредела он практически даже не замечает, и ничто не указывает на то, что сам стремится стать чиновником. Все это - от лукавого, а вот что стоит ЗА всем этим, его очень даже волнует.

К. считает семейство Варнавы проломом в ограде Замка (или подозревает это). Даже Фрида (с её бывшими связями) - только отправная точка в его долгом блуждании по Деревне. А вот семейство Варнавы… и - особенно - Амалия…

Амалия - единственный житель (жительница) Деревни, кто спонтанно, повинуясь только внутреннему чувству, не пожелал иметь с Замком ничего общего. Но так ли это на самом деле? Может быть, она не захотела вступить в Замок, переступив порог господской, чиновничьей гостиницы?

"И вместо того, чтобы изо дня в день просить прощения у каждого из вас, она задирает голову выше всех, ни о чем не беспокоится, разве что из милости о родителях, не желает, как она выражается, чтобы её посвящали во все эти дела, а когда она, наконец, удостаивает вас разговором, так хоть и говорит она серьезно, а её слова звучат насмешкой".

Я готовлюсь тут же сделать эту насмешку авторской, но, памятуя о переводе, нахожу другой термин - УСМЕШКА. Это - усмешка автора, да и вижу я её скорее грустной, чем саркастической. Семейство - отверженцы в Деревне, Амалия же занимает и особое место в семье, и чем ниже положение семейства, тем выше в нем авторитет Амалии. Хотя в случае автора положение прямо противоположно - чем состоятельнее семейство Германа Кафки, тем ниже в нем авторитет сына (нет, с авторитетом я переборщил, скорее - тем меньше терпения членов семьи по отношению к нему). Чем нестабильное становились человеческие отношения Франца в семье, тем сильнее он уповал на общечеловеческие и даже те, которые их выше. Шоры ежедневной действительности почти сняты и не мешают видению простора, которым мы грезим независимо от нашей воли. В принципе мы - стихийные верующие, не формулирующие и не оформляющие своей веры. У нас нет членских билетов, и формально даже не отлучены еще от церкви. Речь даже не идет о дороге к храму - на меньшее, чем на Храм, мы не согласны. Как и Франц Кафка. Атеизму здесь нет места. И - открывается простор для размышлений и надежд. Плохо, конечно, что во всем этом не участвует этика, и умозрительность не принимает её в расчет.

И все же, когда речь в главе заходит об отношениях в Деревне, автор привлекает и человеческие отношения, подспудно диктуемых и Замком. Но и здесь нет социальщины - деревенские жители только в первом приближении ориентированы на Замок - недаром Ольга говорит, что именно само семейство - не из чувства ли долга перед Замком? - сделало себя изгоем. Но знаки "плюс" и "минус" здесь поменялись местами - зачем это понадобилось автору? Замок и служители его отделены друг от друга, как тело - от души, как земное - от небесного. Служители культа, как двуликий Янус, повернуты одним лицом к людям, другим - к Отцу Небесному. Франц Кафка упоминает Его не иначе, как цитируя Библию, но упоминает же! И в этом плане он мне близок, как и Лев Николаевич Толстой, принявший на себя труд Евангелия.

Мне скажут: трудно отыскать в темной комнате черную кошку, особенно - если её там нет. Бабушка надвое сказала: может быть, упрек этот - им самим? Франц Кафка - по простоте душевной - поисками занимался, и что из этого вышло? Отец Небесный призвал его к себе, чтобы открыть, наконец-то, тайну Своему блудному сыну.

17.10.08

То, что Франц Кафка был новатором, сомнению не подлежит. Но - по зрелому размышлению - я понял, что оно происходило из инстинктивного, природного, не предумышленного состояния литературной его души. Детали, которые он черпал из окружающей его (буквально - на расстоянии руки), жизни приходили в текст не потоком, провоцирующим настроение, а вкраплением, которое выпадало из душевного состояния автора, казалось бы, совершенно случайно. Герои романа "Замок" не имеют заранее очерченной Геометрии, автором по мере развития событий.

Об отце: "…он, никогда не умевший выбирать слова и сдерживаться, особенно у себя дома, даже в самые худшие времена ни единым словом не попрекнул Амалию".

Эта характеристика - прямое продолжение упрека Кафки родителю в знаменитом его "Письме отцу".

Или: "… еще с первого раза, как только я её увидел, меня отпугнул её тупой, неласковый взгляд. А потом, хотя она и младшая, но по её внешности это никак не заметно, у неё вид безвозрастный, свойственный женщинам, которые хотя почти не старятся, но никогда, в сущности, не выглядят молодыми".

Достаточно присмотреться к фотографии 1917 года, на которой Франц стоит рядом с сидящей Фелицией Бауэр (очень скоро им предстоит расстаться), чтобы понять нелицеприятную характеристику Амалии в романе. Мало того, эта характеристика почти полностью совпадает с её характеристикой в дневнике:

"Фройляйн Ф. Б. Когда 13 августа я пришел к Броду, она сидела у стола и выглядела почти как служанка. Я даже не полюбопытствовал, кто она, "Америка" просто удовольствовался этим впечатлением. Костлявое непримечательное лицо, причем его непримечательность бросалась в глаза. Шея открыта. Нарядная блузка. Облик её был совершенно домашним, хотя, как выяснилось позднее, это совсем не так. (Я несколько теряю к ней интерес из-за того, что так быстро разглядел её сущность. Правда, состояние, в котором я теперь нахожусь, не сделало бы привлекательным целый сонм прелестей, "Америка" кроме того, я полагаю, что их и нет вовсе. Если сегодня у Макса меня не слишком отвлекут литературные новости, я постараюсь закончить историю Бинкельта, она не будет длинной и должна получиться.). Чуть ли не переломленный нос, светлые жесткие непривлекательные волосы, крепкий подбородок. Пока я приживался, я в первый раз внимательно пригляделся к ней, "Америка" когда уселся, уже вынес окончательный приговор. Как… "(запись обрывается).

Ну да, они уже расстались; задним числом эта характеристика отрикошетила на страницы "Замка", но не в качестве строительного кубика абзаца - автор не может забыть о своей "делячке", "берлинке", которая весьма преуспела на службе и стала, по существу, в семье опорой. Вот эту "опорность" Франц Кафка сразу углядел в ней и после недолгого размышления начал бить под неё "письменные клинья". История его отношения к Фелиции изобилует недоуменными вопросами, - настолько она непривлекательна. Правда, за пять лет этой полувиртуальной связи они были рядом едва ли две недели, так что облик перманентной невесты Франц еще мог переносить в заскорузлой, но саднящей памяти. И плакал он после расставания с ней почти на груди у Макса Брода вовсе не из отчаяния и горя, а из стыда - он исчерпал до дна почти этот литературный источник и, значит, придется искать новый.

Франц Кафка взял этот грех на душу. Упрекать его могла разве что Фелиция (да её родители) у меня же для Кафки упрека не найдется - он поступил, как поступают все художники: извлекал свою ложку мёда из житейской бочки с дёгтем. Эгоизм художника оправдан априори - в веках и народах; они - жрецы искусства, а к жрецам всегда относились с почтением, но и с недоуменным страхом. Вряд ли наш герой позиционировал себя именно так и с таким акцентом, но что поступал он соответственно "жреческому" ритуалу - несомненно. Если уж за все приходится платить, то за искусство художник и его модель платят почти поровну. Иной раз я думаю даже, что столь привлекательным искусство становится для многих, в том числе и в силу "вседозволенности" - идея БОГЕМЫ целый век воспитывала и "жрецов" и поклонников Искусства, пока, наконец, в конце ХХ века все не встало на своё место - на постамент цинизма. Невеселые я пишу вещи, но - будем откровенны! - Искусство стирает подштанники на экране телевизора, и нет никакого желания входить на мостки (подмостки) этой портомойни.

"От нас все просто отшатнулись. И здешние люди, и Замок. Но если отчужденность здешних людей для нас, разумеется, была явной, то о Замке мы ничего не знали. Ведь Замок не причинял нам раньше никаких забот, как же мы могли заметить перемену? Но это молчание было хуже всего. Совсем не то, что отчуждение здешних людей, они же отошли от нас не по какому-нибудь убеждению; может быть, ничего серьезного против нас у них и не было, тогда такого презрения, как нынче, никто еще не проявлял, они только из страха и отошли, а потом стали ждать, как все пойдет дальше".

Казалось бы, Ольга описывает обыденную житейскую ситуацию человеческого общежития под зонтиком власти. О том, что власть эта эфемерна, она даже не догадывается упомянуть, хотя и отмечает МОЛЧАНИЕ ЗАМКА. 2Бог правду видит, да не скоро скажет", - говорят в народе, забывая уточнить: не скоро - это вечно. Так что любые интерпретации - на совести виновного и неповинного, случайного свидетеля или представителя власти. По правде сказать, К. чувствует себя в этом обществе почти вольготно - правила житейской игры он определяет сам, а там, где это не удается, он отыскивает лазейку приспособленчества. Понятие ГОРДОСТЬ ему не известно, и даже если с чувством собственного достоинства он в ладу, то никак это нам не демонстрирует, словно бы его и нет в меню, подписанном Господом. А это дарует ему бесстрашие и уверенность в покровительстве Судьбы, поскольку он сам определил, что судьба его связана с Замком. Он даже пропускает мимо ушей слова Ольги о том, что Замок не причиняет забот, так что Милена Есенска-Поллак его основная забота - проникнуть в Замок - выдуманная им, вымышленная им, не имеющая под собой абсолютно никаких оснований.

Есть сцена - Деревня. Есть задник - Замок. Множество статистов более-менее благополучно устроились на сцене и в её окрестностях. Каждому досталось немного, но они уже привыкли к этой малости, и покушение К. на микроскопическую их долю кажется им просто несправедливым. Суфлер Ольга (он же - автор) подает реплики, которые порой гораздо пространнее и интереснее речей главного героя. К. к тому же никак не может примириться с тем, что его и не считают главным героем, - на эту роль он, однако, претендует очень настойчиво.

"Ну, знаешь, - сказал К., - раз ничего не случилось и никакое наказание вам не грозило, чего же тогда вы боялись? Что вы за люди!"

Назад | К содержанию | Далее

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко