Читаем Замок. Тайна Амалии (Часть 2)

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

17. Тайна Амалии (Часть 2)

8.10.08

Отступление о порнографической коллекции Франца Кафки

В августе сего года в "Таймсе" появилась статейка, посвященная "порнографической коллекции", якобы, нашего героя. Я даже не стану приводить имени автора статьи - она высосана буквально "из пальца" (кстати, так бывает почти всегда, если речь идет о Кафке). Идея на журналы "Аметист" и "Опал", издаваемые Францем Блеем в начале ХХ века. Главное обвинение автора - журналы распространялись по подписке, так как их содержание, якобы, было скабрезным. Вот и все, читатель. Если у тебя, паче чаяния, имеются книги Мопассана, считай, что твоя коллекция уже имеет место быть, хотя Генри Миллер бы обиделся на твое предпочтение. Даже не знаю, что еще сказать по поводу "порнографии" Кафки - вот уж термин этот никогда не приходил мне в голову много собак навешано на нашего героя, но эта, по-видимому, подкармливалась в дверей борделя и вдруг решила прогуляться, прихватив чужую рекламу. Я - не пурист, но, в конце концов, давно сказано: Кесарю - кесарево, и речь шла вовсе не о кесаревом сечении, которым иной раз заканчиваются походы в плотское лоно… Умолкаю, так как явно поехал не в ту степь…

И вдруг наш герой удивляет меня - К. заговорил как какой-нибудь общественный деятель. Симптоматика просто поразительна: он говорит о своей невесте и тут же употребляет термин "общественное явление". Ну, с его невестой (невестами мы) уже знакомы давно; Амалия же для него - чужой человек, и, тем не менее, её оскорбление Сортини К. рассматривает как "общественное явление". То, что Фрида ранее пребывала в ранге любовницы Кламма, в расчет уже не берется: назвав её свое невестой, К. словно обеляет её платьем новобрачной и флердоранжем. Кого автор имеет в виду -

ФелицияюБауэр или Милену Есенска-Поллак. И та, и другая ему дороги: первая - как не представляющая себе его литературного значения, вторая, напротив, - проникшаяся им. Но как раз литература имела тогда общественное звучание, и в связи с этим К.-Кафка говорит об Амалии. Если судить прямолинейно, негоже девушке отдаваться первому встречному, тем более - власть имущему. А если шире, то литература - настолько деликатная особа, что нечего ей прислуживать власти. Конечно, наш автор деликатен и прямым текстом читателя не балует. Что ж, расталдычем себе сами. Молодежи сине невдомек, а люди моего поколения хорошо помнят советские времена.

Писатель и власть. Здесь от перестановки мест слагаемых все кардинально меняется. Неужели Кафка имеет в виду кого-нибудь из своего окружения? Власть коммерции - штука почище Фауста. А писать на потребу - вот уж это не пришло бы нашему герою в голову. Но не слеп же он и видит, что творится вокруг него. Кому нужны его тексты - задавал же он себе этот вопрос. Помнишь, читатель: "Десять своих книг купил я. Кто же купил одиннадцатую?". Но отчего же все стартовые рывки автора заканчиваются фальстартом? Почему он не пробегает всю дистанцию или хотя бы не пытается сделать это? Это - вопрос к сороконожке: "А с какой ноги ты начинаешь свой путь?", и она тут же замрет в раздумье.

Франц Кафка всегда задумчив. Жизнь не разделена для него на отсеки, он чувствует себя пребывающим во всех её ипостасях, ни одна не важнее прочих, все требуют своего, все взыскуют, все ревнивы. Честность художника требует отклика, поступиться малым - значит поступиться всем. Вот она - мягкость, вот она - деликатность нашего героя: он уступает всем, и каждой достается малая толика - все лишь начало, всего лишь исходный пункт, всего лишь - заявка на исследование, которому не будет конца. Vita brevis, аrt longa. Жизнь коротка, искусство вечно. Да и какая это жизнь, и какое это искусство? первый вопрос страшен, второй - коварен. (В этот момент я с диктофоном иду по лесной дороге, и слева от меня дятел настойчиво долбит на одном и том же дереве одно и то же дупло. Я ли - тот дятел, Кафка ли - то дерево? Смогу ли я закончить дупло, смогу ли в нем укрыться и найти себе пропитание? Плохо-бедно в жизни у меня это получалось. Вот именно - плохо, бедно…Жаль, если так случится и с моим Кафкой. В конце концов, я не получал от него карт-бланш, но не в этом цимус. Скромные мои силы и возможности, боязнь несоответствия - вот те самые заградотряды, которые вынуждают меня идти на приступ ЗАМКА Франца Кафки. Подари мне свой флажок, землемер К., и я стану таким же писателем, как ты - землемером! Я стенографирую тебя, К., как Левий Матвей - Иешуа Га-Ноцри, и ты, как он, даже не можешь заметить: "И все он записывает неправильно…". Правильно ли говоришь ты сам, К.? у тебя противоречий, как у сверла - стружки!).

И вот что приходит мне в голову: ты, К., един во всех лицах и озвучиваешь все роли, и в каждой бочке - затычка, и, как Атлант, несешь на себе тяжесть всех, и, как Кассандра, изрекаешь Апокалипсисы. Одни диагнозы, и никакого лечения! Одна, но пламенная страсть, ставшая догорающими угольями моего костра… Умение сказать сразу все и сразу всем - возможно ли это? Вот чего я от тебя взыскую, Франц Кафка! вот в печи занялось пламя, исчезает стружка моих мыслей. Я ставлю чайник с родниковой водой - станем пить чай, землемер К., будем говорить по душам…

9.10.08

"Но теперь, по твоему же рассказу, картина совершенно изменилась, правда, не совсем для меня понятным образом. тебе как рассказчику я доверяю и потому охотно готов совсем пренебречь этой историей, тем более что я не пожарник и меня Сортини никак не касается. А вот Фрида меня касается, потому мне и странно, что ты, кому я так доверял и всегда готов доверять, все время какими-то косвенными путями, ссылаясь на Амалию, пытаешься нападать на Фриду, вызвать во мне подозрения".

Да, насчет пожарника К. прошелся не за просто так: я так и ждал продолжения: "Впрочем, и не землемер тоже", но его не обнаружил, хотя готов поспорить с кем угодно на пустую кружку пива, что эту фразу К. сказал про себя (в обоих смыслах). Вопрос о доверии мне тоже кажется обоснованным - кому-то же Кафка должен был доверять в ситуации Юлия Вохрыцек - Милена Есенска-Поллак. Самый большой опыт общения с женщинами Франц Кафка мог почерпнуть у Фелиции Бауэр (правда, на 99,99% - платонический), но, поскольку мы уже давно поставили за правило употреблять триединство Фрида-Фелиция-Муза… Стоп! Каким-то неведомым образом, не в состоянии по той простой причине, что сам автор занимается литературными коктейлями и не слишком старается дать нам понять о их ингредиентах.

С другой стороны, Милена Есенска-Поллак - единственная из женщин Кафки, смыслящая в литературе, хотя сама была в ладах больше с журналистикой, чем с Музой, так что упрек К. Ольге немножко обоснован. Все дело в том, что, по большому счету, ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ или В ЛИТЕРАТУРНОМ ПЛАНЕ Франц Кафка доверял Милене Есенска-Поллак, ОЧЕНЬ ВАЖНО. Одно дело 0 он дает возлюбленной дневники и рукописи, в том числе - рукопись "Замка". Но дневники (15 записных книжек), как подчеркивает сама Милена, относятся к периоду, когда они еще были не знакомы. Это-то меня и волнует: дневники трех последних лет жизни Кафки так кратки и фрагментарны, что у меня возникает подозрение… Впервые Макс Брод опубликовал дневники Кафки в 1937 году, когда Милена была еще жива (а мы помним, что он дипломатически очень дипломатично относился к фигурантам писем и дневников Кафки. Милена Есенска-Поллак просила его забрать свои письма Францу у родителей его или, по крайней мере, сжечь их. Судьба писем осталась не известной, они так и не всплыли. Предположим, что Макс Брод и в самом деле сжег их, но не прочитал ли до этого? Вопрос порядочности? Но он не выполнил последней воли друга, отчего бы ему потрафить бывшей возлюбленной того же друга? Все мои вопросы, однако, не имеют особого, главного основания - в своих статьях и воспоминаниях Макс Брод не выражает особенной осведомленности о друге. Я бы даже сказал, что он просто скуп на сведения о нем, не вкладывал в текст истинно дружеского чувства участия и горя. Деланная объективность - вот что это, по-моему. И немножко - зависть: он сам, по-видимому, удивился, какого джинна выпустил из бутылки, опубликовав тексты Кафки. Мне не весело писать об этом, на Макса Брода у меня по этому поводу - зуб (из оставшихся немногих. Никакая программа защиты свидетелей не спасет его от моего возмущенного недоверия - для друга нельзя сделать слишком много, и хотя Брод старательно высиживал это золотое яичко, но в свободное от этой работы время он рисовал гравюру, а не живописное полотно с портретом друга.).

Вопрос о ДОВЕРИИ всегда - главный. Но его компоненты - опыт и наивность, безоглядность или половинчатость чувства. Кафку не могла не угнетать половинчатость чувства Милены - она не могла оторваться от семейного корня и оставить Эрнста Поллака. Мужская ревность делала свое дело, но это желание обладать чувством собственника только делает честь нашему герою, избавляя его от подозрения в бисексуальности. Наши романы (любовные) - суть нашего Я в эгоистической упаковке. Характер амплитуды этого чувства говорит о многом. Период страстной влюбленности Франца в Милену был достаточно кратким (от весны 1920 года до встречи и расставания в Гмюнде в середине августа того же года). По свидетельству Макса Брода Франц некоторое время был просто обуян этим чувством - буквально рвался к газетным киоскам, чтобы купить газеты с заметками Милены, писал по несколько писем в день… Ну, хорошо, запишем это в наши плюсы (к ревности). Что еще? Любовное чувство в письмах? Ну, это мы уже проходили с Фелицией Бауэр. А тут - скоротечная любовная лихорадка. Ноябрь 1920: "Что они еще способны дать? Разве что день в Гмюнде день недоразумений и стыда, почти неизгладимого стыда".

Не требую ли я слишком многого от нашего героя? Не следует ли, кума, на себя оборотиться? Любовь Кафки сгубило то, что он не успел привыкнуть к Милене. Привыкну, он обнаружил бы меньше страсти, но более уверенности и спокойствия, а они ему были крайне необходимы. Если бы Милена держала его на коротком поводке, кое-что могло измениться. Знаешь что, читатель? Мы не имели бы романа "Замок" и этого моего текста. Поводок "Вена-Прага" был достаточно длинным для того, чтобы дать волю чувству нашего героя в пределах литературных. Но дневники, дневники-то… Чувство к Фелиции Бауэр Кафка разменял на письма к ней, к Милене Есенска-Поллак - на письма и роман "Замок". Что мешало этим двум женщинам шагнуть еще и на страницы дневников? Произносить имя любимой так же приятно (и необходимо), как и писать его. Это - почти ритуал, почти заклинание, почти колдовство. Это - потребность. Потребность сердца…

Дневник 11 февраля 1913 года. "Читая корректуру "Приговора", выписываю все связи, которые стали мне ясны в этой истории… Имя "Георг" имеет столько же букв, сколько "Франц". … Фрида (Frieda имеет столько же букв, что и Ф. (Фелиция - Felice.".

Странная, казалось бы, контаминация, но при написании "Приговора" Кафка связывал эту новеллу с Фелицией и даже посвятил ей. А вот еще Фрида появляется в романе "Замок", и мы не знаем, что с ней, родимой, делать - то ли подсчитывать буквы в Milena, то ли поверить её письмам Максу Броду, где Милена пытается как-то обосновать разрыв этой любовной связи. Вообще-то сорок лет Франца - возраст достаточно солидный для того, чтобы поставить себе любовный диагноз и найти лекарство от сей болезни. Франц Кафка так и сделал - стал писать роман "Замок", с которым мы и разбираемся, как козлята - с тугим баскетбольным мячом. Я очень опасаюсь, что срок моей концессии закончится ранее, чем необходимо: вот вчера я написал стихотворение о сердце, а вечером оно уже заболело - вот и не верь теперь пророчествам поэтов. Я надеюсь, однако, что поэт я - не настоящий

10.10.08

В связи с этим я очень внимательно отношусь к тем замечаниям Кафки, где он говорит о фатальной своей связи с литературой:

"Фрида же, напротив, ничего удивительного не сделала, она только последовала зову сердца, что ясно всякому, кто подойдет к её поступку доброжелательно, каждый может это проверить, сплетням тут не место… я только хочу разъяснить, каковы наши с Фридой отношения и почему всякое нападение на Фриду, всякая угроза Фриде угрожает и моему существованию".

То, что Муза по зову сердца переходит от одного поэта к другому, характеризует её не просто как особу ветреную. Интерес Кафки к проституткам показателен (он искал в их скорее не плоти, а крохотной душевной тайны). По этому поводу и рассуждать-то особенно нечего - Муза, как общественное богатство, как литературная казна, открывает лоно свое всякому, кто догадается о её существовании, но догадается самостоятельно, душевно (чуть было не сказал генетически,… да, так и надо сказать: по материнской линии Леви здесь - прямая зависимость), а не по наущению педагогов, которые редко заглядывают в душу своих учеников. ВСЕ ПРИНАДЛЕЖИТ ВСЕМ! Но: каждому - свое… То, что фашисты сделали это лозунгом на вратах одного из концлагерей, не отменяет судьбы, кармы или генетики. По чести сказать, мы слишком мало обращаем внимания на наших предков, не знаем о них или знать не хотим, и это - одно из величайших заблуждений. Прошлого мы отменить не можем, а оно генами прорастает в будущее и угрожает или потакает нам. Эту цепочку (цепь, кандалы) снять-порвать невозможно, но и сердиться на неё нечего - привыкает же собака к своей цепи. И кто сказал, что домашняя болонка более счастлива? Конура, миска и цепь - вот и все богатство дворового пса, но зато он не привязан к каждому шевелению хозяина, как болонка. Он - гражданин мира, хотя бы звездного, снежного или дождевого, он живет в природе. Рабство его - фактически показное. Но - не каждого. Как не каждый заключенный, вроде Даниила Андреева Оскара Уайльда, способен оказаться свободным под замком и за тюремной решеткой, да и не такова же наша ограниченность - замок, цепь, решетка…

Франц Кафка тоже мог бы сказать: ЦАРСТВО МОЕ - НЕ ОТ МИРА СЕГО…Замок мой - не от мира сего… Я не умаляю религию - я возвышаю Франца Кафку. Ты сам, читатель, видишь, что делаю я это не спонтанно; к этому выводу приходит логика моего рассказа, который не может вычерпать воду из сего родника. Франц Кафка не может (и не должен) стать проходным моментом нашей жизни. Да, его тексты - тексты не Библии, но кто мешает нам признать их за таковые, как это было сделано с древними текстами на Никейском Вселенском Соборе. Ясное дело, что Франц Кафка не мог предвидеть значения своего творчество для литературного будущего (да, такового, собственно, за малыми исключениями, не существует), но что-то же заставляло его трижды завещать уничтожение своего литературного и эпистолярного наследия… Не думаю, что он считал нас, читателей, недостойными его мыслей; скорее, он боялся РАЗНОЧТЕНИЙ, хотя и работал именно в этом направлении. Его новаторская диалектика соединила в себе все юридические концепции, которые только можно было извлечь из практики и теории, и в то же время оставляла просвет (но не пробел) для иных мнений и возможностей. Разве нас не утомляет несусветное количество книг одного и того же плана - детектив, любовный или приключенческий роман, фэнтези, - где толчется в ступе одна и та же мука? А вот Библию можно (и нужно) читать с вниманием и пристрастием - неоднократно. Стоит ли бегать от одной речки к другой, от одного ручья к другому, если все они впадают в Байкал и можно пить из Единого Источника?!

Что-то я стучусь в давным-давно открытую дверь… Что-то я повторяю Символ Веры, словно боюсь его забыть и уйти не в ту степь… Стрелка моего компаса смотрит строго на Франца Кафку, но сам-то он перемещается по горизонту со скоростью моего проникновения в его мысли. И не выдаю ли я желаемое за действительное? Не Кафку ли я пытаю (юридически законно), а самого себя? Но опыт мой ничтожен, круг интересов ограничен, жизнь явно не сулит Вечной Жизни - зачем же я учусь у Кафки? Так же я учусь у Природы. И - ничему не научился у человека по имени Человечество, которое повергает меня в изумленное недоумение - всеобщий хаос и броуновское движение. А Франц Кафка выстроил модель этого хаоса, этого броуновского движения на крохотном подножии Замка, и много полезнее размышлять над ней, чем перелистывать программы ТВ или радионовости. Сколько моих кошек лежали на подоконнике и взирали на окружающий мир в окошко; если оно - окно в мир, то увольте меня - я предпочитаю грезить на томике Франца Кафки.

Ну вот, "отговорила роща золотая…", сиречь - Валаамова ослица. Сегодня настрой у меня - хоть в викинги подавайся. А все - наш герой, все его исповеди:

"Я пришел сюда по доброй воле и по доброй воле тут остался, но все, что произошло за это время, и особенно мои виды на будущее - хотя они и туманны, но имеются, - всему этому я обязан Фриде, чего и оспаривать никак нельзя. Меня, правда, приняли в качестве землемера, но все это одна видимость, со мной ведут игру, меня гонят из всех домов, со мной и сегодня ведут игру, но насколько это теперь делается обстоятельнее, видимо, я стал для них чем-то более значительным, а это уже что-то значит…".

"…со мной и сегодня ведут игру…" - наш герой за пару лет до смерти скромно упрекает Господа, причем - в безличном плане. Это - не испытания Иова, хотя Макс Брод выставляет сию фигуру рядом с Францем Кафкой. Ролевая игра была и остается главным предметом наших интересов, причем, чем меньше интересов, тем больше игры. На это и сетует К. - он-то относится к Замку серьезно. Более чем серьезно. Из огромного мира он явился в локальную Деревню, а из неё пытается укрыться в недоступном Замке, кажущемся ему средоточием всех благ. И ведь сведения, которые он получает о Замке, ни о чем привлекательном не повествуют; практически не за что ему зацепиться, нечем аргументировать свою манию. Мы можем предположить, читатель, что автор (как в свое время Ленин говаривал нам о безграничности атома - откуда он только почерпнул эти далеко не тайные сведения?) провидит в Замке Святая Святых, Ковчег Завета или еще нечто подобное! До сих пор, кроме настойчивости К., у нас нет аргументов за это. К., этот вечный живчик, способен оплодотворить любую, самую фригидную идею, вот только где нам её отыскать и затащить на его ложе? А то, что на нем расположилась Муза-Фрида, нас не очень-то должно беспокоить - возможно, эта шведская семейка вполне поладит. Почему я столь саркастичен и почти скабрезен, читатель? Сие - вина К. это он соблазнил Фриду-Музу, причем почти цинично: реалистически и прозаично. И даже, как обычно, телесный низ не прикрывается фиговой веточкой флердоранжа и любви, а ни с того ни с сего растворяет К. в,… По чести сказать, Кафка здесь потрафляет больше Музе, чем Фриде, но и то сказать: это - тот самый литературный феномен, который нежданно-негаданно был зачат и выношен лоном Музы, восприявшей бесчисленное количество телесных частиц, жаждущих оплодотворения (впрочем, вполне виртуальных), но среди клонов Д., Л., М., П. и пр. и пр. можно случайно наткнуться на странную фамилию, которая совершенно случайно попала в Пантеон мировой литературы. И то, что Фрида служила буфетчицей в преддверии Замка и опаивала посетителей своим приворотным зельем, - не заслуга её, а обязанность. Поэтическая эйфория сродни алкогольной, но не понятно, как она выбирает свои жертвы. Что здесь от Физиологии, душевной склонности или воспитания - в толк взять невозможно. Загадка сия велика, есть, но, скорее всего совокупность всех факторов, которая делает свое гуманитарное дело и скрашивает жизнь достаточно немногих людей. Думаю, однако, что избранничество здесь не при чем, и гордость в этом случае скорее - гордыня. Так же просто падает с карниза сосулька на случайного (хотя случай-то особенный!) прохожего, даруя ему интеллектуальную свободу или смерть. И то, что говорит, будто он по доброй воле явился в пределы Замка, он говорит по простоте душевной (которая, как известно, хуже воровства).

Назад | К содержанию | Далее

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко

Отступление о порнографической коллекции Франца Кафки