Читаем Замок. 17. Тайна Амалии

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

17. Тайна Амалии

24.09.08

Отступление о гнездовье

У меня тоже есть своя маленькая печальная тайна, которая тревожит меня с мая этого года, когда я начал работать над этой книгой.

На садовом участке мы перекрывали крышу ломика и под шифером обнаружили гнездо с четырьмя птенцами и так и не ожившим яичком. Сразу же стало понятно беспокойное пение летающей рядом трясогузки. Я с детства знал, что ни в коем случае нельзя брать в руки птенцов, поэтому просто перенес гнездышко на крышу соседнего сарая так, чтобы мать видела это. Та продолжала метаться в полете долгое время, но к детям так и не вернулась. А те раскрывали желтые клювы и попискивали. Что тут поделаешь? Я размочил крошки хлеба и покормил их. Насытившись, они тут же засыпали. Потом дочь стала ловить мошек и слепней и продолжила кормление. Вечером повезли гнездышко и 4 птенцами домой, так как они через каждые 10-15 минут голосили о питании. Должен сказать, что никогда я еще не слышал такого тонкоголосого, осторожно-скрипичного пения. Нет, это скорее даже были цимбалы; так мы возили их в сад и обратно три дня. Кормить стало труднее - они росли буквально на глазах и радовали нас пением (когда были голодными). В этом году мошки было мало, так что мы стали искать альтернативу и обнаружили под досками огромное количество земляных червей. Это стало началом конца. Птенцы охотно поедали новый рацион, а затем вдруг стали погибать один за другим. Расставание с последним было особенно печальным - он пел уже почти обреченно.

Читатель спросит, зачем я привел эту печальную историю. Во-первых, я до сих пор вспоминаю о ней с недоумением и чувством вины. Во-вторых, она неким образом символизирует то, что я проделываю теперь - неподобающим образом анализируя текст романа Франца Кафки. Я вторгаюсь неестественным образом в естественный ход вещей - события и мысли автора в романе, вношу в анализ некое приземление, от чего голос автора иной раз, должно быть, не узнает самое себя. Однако так тоже бывает - мой голос на диктофоне тоже кажется мне чужим. И, тем не менее… Моя безответственность и безответность автора дают, по-моему, странные плоды - фантом о фантоме. Видит Бог, я не хотел этого. Приступая к работе, я руководствовался чувством любви, но - на новом этапе - решил отнестись к своему (нашему) герою чуть-чуть более критично, чем положено (опять же - кем?). Не стало ли сие одним из следующих моих смертных грехов? Не убиваю ли я гениальный текст досужими выдумками и интерпретациями? Может быть, я устал и оттого тревожусь? Может быть, взялся не за свое дело? Слова, слова, слова… мечтал выговориться, но не получается. Мне не достает куража, как моему (нашему) герою. Я декламирую в пустом зале - даже эхо стыдливо прячется за кулисы.

17-ая глава - всего лишь продолжение предыдущей, но несет в себе (особенно начало) множество мелких фактов и реминисценций, за которые стоит зацепиться исследователю.

Прежде всего - упоминание о двух чиновниках: Сортини и Сордини. Автор признается, что читал роман Божены Немцовой "Бабушка", где фигурирует чиновник с такой фамилией, но меняет в своем тексте одну букву, подчеркивая и связь с предшественником, и его самостоятельность. Ничего не скажешь, проделано это весьма искусно - с искусством слова Франц Кафка, естественно, на одной ноге. События, о которых рассказывает Ольга, состоялись три (или больше) года назад, а именно - третьего июля. Отчего автор избрал для этой даты день своего рождения, хотя в дневнике этот день у него зафиксирован лишь единожды, да и то - походя, без праздничного настроения, можно попытаться себе представить следующим образом: этот день должен указать нам и на важность события, о котором идет речь, и о годе времени этого события. 1918 год - что важного произошло в жизни Кафки. Особенного я ничего припомнить не могу, но Ольга вспоминает о празднике пожарной команды, так что возможно речь идет о времени завершения Первой мировой войны. Я скрепя сердце говорю об этом, так как всегда подчеркивал (возможно, напрасно) отчужденность нашего героя от общественных движений и политических событий. Ольга особо, правда, упоминает о том, что их отец был тогда в расцвете сил - третьим инструктором пожарной команды. Что этим хотел сказать автор? Что тот - третьестепенное лицо на состоявшемся 3 июля празднике жизни? Это вполне возможно, так как уже в 1919 году он пишет знаменательное "Письмо отцу". Ольга упоминает также, что тогда отец свершил подвиг, вынеся на спине из горящей гостиницы весьма тяжелого чиновника по имени Галатер (кстати, имя это напоминает о галантерее, которой занимался отец Франца).. То, что Герман Кафка нес на себе бремя многочисленного семейства, оптовую торговлю, да еще асбестовую фабрику, несомненно, и характеризует его как достойного члена буржуазного общества. Во время работы сына над "Замком" отцу его было уже 69 лет, так что Франц ясно видел разницу между прежним и нынешним родителем. Все это я рассказываю только из-за отца, но с тех пор прошло не больше трех лет, а ты посмотри, каким теперь он стал". И в самом деле - на фотографии мы видим Германа Кафку в преклонном возрасте, утерявшего свой обычно бравый вид. Даже странно, что Франц решился на упреки родителю в 1919 году ("Письмо отцу") - все же это было не милосердно и жестоко со стороны сына, тоже уже седеющего, но сохранившего в душе детские, юношеские и взрослые обиды.

"Но отец с жадностью старался подобраться к супу, и, пересиливая свою слабость, он пробовал то хлебать суп ложкой, то пить его прямо из тарелки и сердито ворчал, когда ему ни то ни другое не удавалось: суп выливался, пока он подносил ложку ко рту, а в суп попадали лишь его свисающие усы и брызги летели во все стороны, только не ему в рот. "И до этого его довели за три года?" - спросил К., все еще испытывая к старикам и ко всему, что было у стола, не жалость, а отвращение".

Да, такова сыновья благодарность - черствости Францу Кафке не занимать. Впрочем, за два года до собственной смерти он мог уже не кривить душой, хотя все же лучше ему не акцентировать внимание на естественном процессе физического распада близкого человека (который был ему как раз самым-самым дальним). Что-то в этой его черствости напоминает мне черствость Владимира Набокова, который через много-много лет, будучи уже богатым человеком, послал в ответ на просьбу о помощи бывшей своей возлюбленной очень скромную сумму - словно подаяние нищенке. Оба поступка двух писателей делают их более "человечными" - почти бесчеловечными.

25.09.08

Мои нападки на Франца Кафку трудно понять не потому, что я несправедлив, а потому, что - не сообразителен и не проник в сущность его гениальности. Долгие мои сомнения привели вот к какому выводу: Франц Кафка уместил свое творчество на узкой тропинке меж высоченной стеной вершины разума и не менее глубокой пропастью душевной. Как это ему удалось сделать, вопрос особый; скорее всего-то было ему дарована свыше в награду за обделенность другими свойствами, например - чуткостью по отношению к окружающему физическому миру. Сие - с обычной, обывательской точки зрения. Такая чуткость чревата вниманием к тысяче мелочей, которые, по сути, ежеминутного внимания и не заслуживают. Разбрасываться (разбрасывать себя) по мелочам - дело вполне привычное для каждого, отчего и цельных-то личностей - раз, два и обчелся. Вот. Кажется, я наконец-то набрел на нужный термин - ЦЕЛЬНОСТЬ. Франц Кафка был цельной натурой, хотя и не привязанной к какой-либо определенной идее. Метод мышления - вот что отличало его от прочих. Он не позволял себе того, что присуще нам - "останавливаться на достигнутом", довольствоваться первым попавшимся (обычно заимствованным выводом) не только в тривиальной ситуации, но в случае решения кардинальных вопросов. даже сами эти вопросы он ставил под сомнение, но, опять-таки, не как ученый - с помощью удавки диалектики на шее идеи, а вполне сократически - используя примеры обычной жизни, которая оказывается куда как необычной, ежели не потрошить её разумом или не глянцевать моралью. Франц Кафка снял с вооружения человечества ДОБРО И ЗЛО. Этот двуликий Янус часто шутит с нами, огорчая вывороченностью наизнанку наших привычных ожиданий. Мало того, часто эти ожидания пропадают в нетях, так что мы спешно заменяем их новыми, да так и живем - от одного ожидания к другому, от одной ошибки - к другой, от разочарования - к разочарованию. Экая дурная бесконечность… Экий оптимизм на костылях пессимизма…

Таким образом, Кафка изобрел и решил задачу, до которой не додумался никакой другой писатель. Я постоянно утверждал, что Франц Кафка всегда находился ВНЕ - политики, религии, философии, семейных, родственных и любовных отношений. В конце концов, оказалось, что он и - вне литературы, так как многие его произведения проходят и издаются под грифом ФАНТАСТИКА. дальше - некуда! Как же случилось, что он оказался ВНЕ мировой литературы? В этом виновата сама литература, которая стремилась соотнести себя с человеком (НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ МНЕ НЕ ЧУЖДО!), НО ПОСТОЯННО СОЗДАВАЯ МУЛЯЖИ С ТЕНДЕНЦИОЗНОЙ НАЧИНКОЙ, а не гладиаторов, защищающих собственную жизнь мечом слова и щитом мысли. А тут уж не до этики, тем более - не до философии. Не странно ли это для писателя, любившего Гёте и Достоевского, Клейста и Толстого? Казалось бы, никто ему не указ, но вот в "Замке" мы находим фамилию Сортини - чиновника, не только оскорбившего семейство Варнавы, но и поставившего его вне деревенского общества. Та же ситуация - в романе Божены Немцовой "Бабушка", только фамилия оскорбителя - Сордини. Автор не скрывает этого заимствования - в тексте тот присутствует тоже, и эта откровенность, быть может, не должна пройти мемо нас, читатель. Тем более что Кафка ниже дает далеко не прозрачный намек:

"В сущности, про него только и знают, что его имя похоже на имя Сордини, и, если бы не это сходство в именах, его вообще никто не заметил. Да и как специалиста по пожарному делу его, наверное, тоже путают с Сордини, тот и есть настоящий специалист и сам пользуется сходством их имен, чтобы сваливать на Сотини представительские обязанности, а самому спокойно работать".

Я бы назвал сей крошечный отрывок шедевром выдумки, лаконичности и откровенности - Франц Кафка отсылает читателя к роману "Бабушка", чтобы показать не просто истоки ситуации с Амалией, но и то, как умело может быть построен римейк, если за дело берется он, Франц Кафка.

С большим удивлением я обнаружил в рассказе Ольги, что на празднике пожарных присутствовали жители и других деревень. До сих пор Деревня фигурировала с заглавной буквы, а прочие - с прописной. И тут до меня дошло, что это вольность переводчицы - в немецком языке существительные пишутся всегда с заглавной буквы, так что Райт-Ковалева самостоятельно акцентировала наше внимание на Деревне, тем самым, придав ей значение, которого нет в тексте Кафки. Если согласиться с ней, то … ну да, нуда, Замок, она тоже пишет с заглавной буквы. Что-то нам придется выбрать, читатель, - придерживаться ли буквы закона, или закона буквы. Выводы, правда, могут воспоследовать разные, да и наше понимание романа может пойти не в том направлении, которое дарит нам автор… То-то и оно: я и без того мыкаюсь по главам с этой челобитной тебе, читатель. Ладно, плетью обуха не перешибешь - в тексте уже фигурируют заглавные буквы З и Д - от них и станем плясать, как - ранее.

История с деревенским праздником по поводу подарка Замка местной пожарной команде - нового насоса, незамысловата и даже снабжена невидимой улыбкой автора. Но приглашение (скорее - призыв-приказ) Амалии в гостиницу, где для свидания с ней у Сортини всего полчаса, как-то уж напоминает историю свидания юного Франца в гостинице с молоденькой продувной продавщицей. Почему я так думаю? Да потому, что меня поразил почти не идущий к делу комментарий К. к рассказу Ольги:

"То, что не удалось в этом случае, потому что было высказано слишком ясно и отчетливо и нашло у Амалии решительный отпор, то в тысяче других случаев, при других, менее благоприятных обстоятельствах, могло бы вполне удастся, причем незаметно для всех, даже для пострадавшей".

М - да, с нашим героем не соскучишься: если уж он "завернет", так завернет почище Гоголя Николая Васильевича, только тот поразит неожиданным поэтизмом, а наш автор мыслью, которая из ситуации никак не вытекает и потому требует размышления и повторного чтения текста. И тогда видишь не просто строгую и хмурую Амалию в платье с кружевами и гранатовыми (поддельными, кстати) бусами в круговерти деревенского празднества с пожалованным из Замка сладким вином, а - статую, на которую нельзя не обратить внимания, что и делает Сортини, сидя на ручке насоса (как тебе эта его поза, читатель, - ничего не напоминает?), и эту-то статую на следующее утро чиновник призывает к себе в гостиницу. Отчужденный в своем молчании чиновник жаждет свидания со столь же отчужденной и молчаливой девушкой - вот было бы общение так общение! Автор даже не упоминает о чиновничьем сладострастии, оно - в скобках и к событию практически не имеет отношения. Речь - о другом: Деревня - в компетенции Замка, Амалия - в компетенции Сортини. Власть имущие имеют право, подданные - имеют обязанности. Дело обычное и привычное - таких не пересчитать. Сюжетная линия - не более того. Даже как-то скучновато становится.

26.09.08

Ольга и К. обсуждают поступок Амалии - то, как она порвала письмо Сортини и бросила клочки в лицо посыльного 0- долго, с различными вариациями, но суть события ясна и без того - ДЕМОНСТРАЦИЯ НЕПОВИНОВЕНИЯ ДЕРЕВНИ ЗАМКУ, именно - демонстрация, а не отказ от предложения чиновника. Эта демонстрация становится преступлением - перед ВЛАСТЬЮ. Уловки обитателям Деревни известны, их использование не грозит столь тяжкими последствиями, как прямое неповиновение.

Здесь приходится констатировать странное для нашего автора скатывание в "социальщину": на дворе уже не Х1Х век, революционные события прокатились по России, Германии, Австрии. Демонстрационный протест уже давно не актуален, на насилие теперь отвечают насилием; казалось бы, из этого следовало бы сделать соответствующие выводы. Но власть имущие наступают на одни и те же грабли. Не странно ли это? Социум делает те же ошибки, что и каждый из его членов. Знаменитый КОЛЛЕКТИВНЫЙ РАЗУМ, оказывается, таковым не является, и наша история - это всего-навсего история наших ошибок.

"А когда у такого неопытного в обычной жизни человека, как Сортини, вспыхивает чувство к деревенской девушке, чувство, конечно, принимает иную форму, чем когда влюбляется какой-нибудь столяр-подмастерье".

Неопытному в обычной жизни чиновнику обеспечено попечение слуг, старших и младших, посыльных, писарей и, наконец, жителей Деревни. Странно, что Кафка ничего еще не говорит о налогах, или, возможно, крестьяне расплачиваются с властью трудовой повинностью, а также - повинностями другого рода (девушки), читатель, мы не должны упускать из виду, что автор сам был чиновником, причем - юридического толка, и сталкивался с несчастьями и травмами на производстве (хотя - по большей части - заочно (так что нет ничего удивительного в том, что. получает сведения не из первых рук - из жизни, а из рассказов каждого встречного-поперечного). Кстати сказать, напрямую автор ни разу не преподносит читателю термин ЭКСПЛУАТАЦИЯ, крепостничество или рабство, но термин ЗАВИСИМОСТЬ можно прикрепить файлом практически к каждой странице. С другой стороны, крестьяне смотрят на Замок снизу вверх, но не исподлобья. Из рассказа Ольги явствует, что для них сами чиновники, их жизнь и работа - некое театральное представление. Когда же им удается добраться до авансцены, до господской гостиницы - это уже предлог для гордости, блаженных и горьких воспоминаний. Если уж на то пошло, К. следует их примеру, только его притягивает к Замку бОльший магнетизм; возможно, в силу каких-то индивидуальных особенностей он строил более презентабельные воздушные замки, чем крестьяне.

Но есть здесь и некое различие: Е. притягивает Замок, а крестьян - чиновники них. Но сами чиновники ни с кем общаться не хотят: молчание - вот обычный ответ н6а обращение к ним. Они любят и умеют общаться только письменно (вот где подлинные писатели!). Франц Кафка молчалив и много пишет, он - тоже чиновник, но того ли пошиба? Известно, что он по десять лет носил один и тот же костюм или пальто - так что от его щеголеватого вида, если присмотреться, оставалось не много. Но ВНУТРИ или ВНЕ Замка он сам? В доме своих родителей он жил на всем готовом, на жилье и питание тратиться не было нужды, так что заработанные деньги (очень даже не большие) он тратил на путешествия в отпуске да понемножку подкапливал. Ему даже удалось как-то скопить пять тысяч крон, на которые он надеялся прожить года два в Мюнхене, занимаясь писательским трудом. "Мечты, мечты, где ваша сладость?..". Чего искал Франц Кафка в путешествиях, впрочем, не слишком далеких? И чего ищет К. в Замке? Известная поговорка ПУТЕШЕСТВИЕ РАСШИРЯЕТ ГОРИЗОНТЫ Кафке не подходила. Путешествие - отвлекает, новизна впечатлений, но - не новизна мыслей, которые остаются в ящиках письменного стола вместе с бумагой. В комнате Франца - спартанская обстановка: канапе, стол, стул, этажерка, гардероб, всегда, в любую погоду - открыто окно. Никакого намека на роскошь - так говорят свидетели. Однако в библиотеке Кафки - более тысячи книг, на этажерке их разместить невозможно. Не поэтому ли автор лишает К. всего, что только можно; К. - аскет до мозга костей. И, тем не менее, он богат - неистребимой тягой к Замку и потому столь участливо выслушивает рассказ Ольги о сомнениях Варнавы, но сами сомнения Варнавы кажутся ему сомнительными. Вот если бы, К., добрался до Замка,…Кстати, первая же его попытка (смотри главу первую) оказалась неудачной, причем К. отнесся к этому с полнейшим равнодушием (?).

30.09.08

Он даже не удивился неудаче своей попытки - неужели снег был таким глубоким, а он - столь усталым? И почему он попросил отвезти его на санях на постоялый двор? Он вдруг решил отложить Замок НА ПОТОМ - автор ничего не поясняет, ничем не аргументирует и вообще не распространяется по этому поводу. Честно сказать, я как-то упустил это, рассматривая первую главу, а ведь должно быть этому какое-нибудь объяснение! Ну да, если бы в первой главе К. добрался до Замка, то и сам роман мог оказаться совершенно другим. Не знаю, не знаю, хотел бы я этого… Вообще-то так поступает каждый писатель - ставя заставы, препоны своему герою. Иначе сюжета не построишь. А с другой стороны, я бы не назвал этот роман сюжетным - слишком ни шатко ни валко, все в нем исполнено обыденностью…кроме объяснения этой обыденности. Тут уж наш автор дока! Знал ли он сам, что будет происходить в следующей главе или даже не следующей странице? Лично я в этом сомневаюсь - Францу Кафке ясно, что его дело (жизнь) идет к концу, и дело К. тоже никак не может выгореть. Атмосфера в романе какая-то разреженная, к тому же - зима, обилие снега… Сам зимний пейзаж не требует от автора особой писательской сноровки и изощренности: ночью все кошки серы, зимой все белым бело, снег скрывает все грязные мелочи и даже несколько празднично напоминает кружево. Тут автор проявил поэтическую сноровку и одновременно засугробил пейзаж и обстановку действия. Впрочем, нам уже известно, что в описаниях природы он не мастак и даже природа человека его не волнует. Кафку интересует, что стоит ЗА - за словом, за фразой, за речью, ха событием. Интерпретация - вот что важнее всего. Словесные, логические, интонационные, человеческие уловки. Под словом, как под снегом, может обретаться все что угодно. Напряжем фантазию, читатель, и даже самое невероятное может оказаться возможным! Никакой выдумки - только символика. А символов здесь, по правде сказать, косой не выкосишь.

6.10.08

Домосед

Дотация судьбы -
Октябрь, три дня в тайге,
Вот-вот последний лист
Себя с берез уронит.
Шагаю на Увал,
Чтоб прошлому гореть
И облако-птенца
Согреть в своих ладонях.

Я виноват кругом.
Не сердце, а - беда
Размеренно стучит,
Подобно метроному.
Шагаю на Увал,
И сам мне черт - не брат:
Из дома -
К дому.

Прости меня, читатель, за летнее-осенний отпуск - уже сорок лет в этот период меня привечает тайга в Уральских горах, но Кафка ревнует не у этому - он взирает грустными глазами на то, как я убиваю вдобавок время и зрение на провинциальную литературную энциклопедию, где, по-моему, ему не место. Но сие - общественный долг (кстати, вовсе не обязательный), и я хочу со всей этой кутерьмой покончить просто и не слишком изящно. К тому же проект написан на воде вилами - чиновники говорят откровенно: "Я стихи не люблю…". Да кто ж их любит, родимые!? Их просто пишут, как курица сносит яичко и оповещает окружающий мир об этом. М-да, что-то меня не в ту степь потянуло.

Итак, возвращаемся к нашей недочитанной главе.

В тайге я много думал о разбросанности своей - практически нет у меня никакого плана работы, кроме цепочки глав романа. Скованные одной цепью… Вот я и думаю: найдется ли для меня местечко в начале или конце каждой главы. Понимаю, что претендую на невозможное, но шрифт моего текста - Авто, почти траурен и почтителен (нарукавная повязка, опоздавшая на 84 года. Мозги мои изрядно проветрены, но и орошены дождевой влагой, коей не терпится прорваться на сии страницы. Мне может не хватить бдительности…

7.10.08

"Проверь, отношение женщин к чиновникам определить очень трудно или, вернее, очень легко. В любви тут недостатка нет. несчастной любви у чиновников не бывает. Поэтому ничего похвального нет, если про девушку скажут - я говорю не только о Фриде, - что она отдалась чиновнику только потому, что любила его".

Удивительно, что речь идет о любви, а не о власти. Ольга декларирует положение дел, как женщина, к тому же - чисто теоретически, так как опыта общения с чиновниками у неё нет. Да и опыт чиновника Франца Кафки не намного больше (правда, уже в другом направлении), так что приходится принять следующее: рассуждает не Ольга, а Франц Кафка, который старательно избегает слов ВЛАСТЬ ИМУЩИЕ, словно в Замке - не властные структуры, а клуб привилегированных господ, которые иной раз - от скуки - становятся режиссерами представления со своим участием и участием деревенских жителей (жительниц) для них же самих. Много о канцеляриях, но никогда - о внутренних покоях Замка, о жизни там, закрытой занавесом неизвестности. Иногда чиновника спускаются с замковых высот в господскую гостиницу и живут там, работая, но сии странные командировки словно бы дают нам понять, что жизнь их весьма примитивна. И, тем не менее, К. стремится проникнуть за этот занавес. Ну, хорошо, быть может, он проникнет туда, даже встретится с кастеляном, а что дальше? Граф Вест-Вест пребывает на поселении неизвестно где, и личность он не известная, и эти его владения созданы неизвестно зачем, но имя его подсказывает, что они простираются от запада до запада, то есть, обнимают весь земной шар. Но такое толкование чревато последствиями совершенно не предсказуемыми. Мы на философский уровень, где, как известно, все кошки серы.

Франц Кафка намеренно сузил географические рамки места действия романа - ему важнее работать "кротом" (кстати, жаргон разведчиков). Он, а не "растекаться мыслию по древу". А сосредоточить читателю очень трудно уже хотя бы потому, что не существует плана романа, как такового, - просто ВЕЧНОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ. Причем по пути забредаешь в какие-то собственные мысли, которые хотя и трудно соотнести с предлагаемым текстом, но без них с ним вообще с текстом никак не справиться. Ежели так - он возлагает на нас слишком большие надежды. Беда не в том, что его кроссворд слишком сложен; трудность заключается в том, что все клеточки его уже заполнены, но - совершенно невообразимо хаотически. Искусство пасьянса - конек Франца Кафки, но в правильной его раскладке мы еще не понаторели, читатель, не так ли? У меня нет обратной связи - вот говорить с воображаемым собеседником, только что влетевшим на мой сайт на виртуальном помеле. Я, конечно, тут же отбираю у него ступу и толку в ней одно и то же, одно и то же: КАК ТРУДНО БЫТЬ С КАФКОЙ. А ему с нами не трудно? Мог он вычислить своего читателя из своего далека? В том-то и дело, что - нет. Он нас и за читателей не держал, так как все время держал над рукописью зажженную спичку. Геростратов комплекс, понимаете ли. Ну да, я сержусь, а что еще мне остается?

Иной раз наш автор сдабривает текст крохотулькой юмора, над которым тоже ломаешь голову:

"…Сортини не только обратил внимание на Амалию - он даже перепрыгнул через рукоять насоса ногами, онемевшими от сидения за письменным столом, он перепрыгнул через рукоять!".

Не странно ли, что автор так настойчиво толкует о рукояти насоса? При разгулявшейся фантазии можно себе представить не только сию картинку, но и то, что - за нею: сосредоточенного чиновника, его онемевшие ноги и саму рукоять, на которой он сидел - это ведь не какое-нибудь там кавалерийское седло, а вполне определенной формы деталь, напоминающая о… ну, в меру своей испорченности придумать можно вещи даже очень вероятные, если не сказать - скабрезные. Читатель может, естественно (неестественно) возмутиться, но я тут же отошлю его к рисункам Кафки, где он даже более смел, чем в своей прозе.

Это тоже нужно уметь - дразнить зрителя так, что тот пытался сложить воедино воображение и нравственность, опыт человеческий и художественный. То, что рисунки Кафки были всегда спонтанной акцией в какой-то крохотный промежуток свободного времени, говорит о выплеске подсознания, причем - с нащупыванием какого-то нерва, тревожащего в тот момент. Это - вовсе и не рисунки даже, а нервная диаграмма, пытающаяся стать понятной. В то же время это - очень скромный юмор. И еще: то ли полезное растение пытается выбиться из сорняков, то ли сорняки стараются заглушить его.

Назад | К содержанию | Далее

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко

Отступление о гнездовье

Домосед