Читаем Замок. 14. Упреки Фриды

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

14. Упреки Фриды

27.07.08
Отступление о моем диктофоне
Читатель, ты не делаешь мне упреков в гостевой книге, и от этого я становлюсь все необузданнее. Иной раз я думаю, что, будь на моем месте какой-нибудь домосед, да желательно с юридическим образованием и страховым прошлым, тот легче спелся бы с тобой, читатель. Он действовал бы в рамках законности и литературного канона, предлагал бы лишь необходимые сведения (кому?) и предполагал бы только единственно возможные варианты. Законники - ведь они что: упекут за милую душу кого угодно и куда угодно, но зато могут и выпустить по отбытии половины срока за примерное поведение. А у меня - какое примерное поведение? Копаюсь себе на огородике, вечером книжку почитываю, диктофону шепчу на ухо разные гадости, он у меня - подельник, вместе будем срок мотать до самой смерти. Вот только зря он с меня пример берет - глуховат стал, да и речь шепелявая. И чего от него ожидать - допотопная марка Sony еще; два сапога - пара. В этом году он просит отпраздновать ему юбилей- 10 лет все-таки! Но - дудки! Во-первых, пить ему противопоказано, а я, как говорил Высоцкий, "не пью один". Я опасаюсь, как бы он вскорости вообще не полетел со своих катушек. Вчера, например, всю ночь навязывался в соавторы. Якобы, именно он вымарывает на ленте всякие мои несообразности и неточности; заявляет, что очень строг к литературному стилю и поправляет меня, и очень плохо, что я его не слушаюсь, и пусть мне за это будет мучительно больно и позор во все века и народы. Этим летом диктофон к тому вообще начал обвинять меня в расизме: у самого-то - черный корпус, вот и спрашивает: почему это я не загораю при таком-то солнышке? Я ему - про жесткую солнечную радиацию, то-се-другое, а он: нет, мол, в Гаагский трибунал пожалуюсь, депешу в ООН отправлю и в своем блоге хулить меня станет. А когда ему в Гаагском трибунале присудят две тыщи евриков - за мой, естественно, счет, он наймет себе другого литератора, более покладистого. И еще купит себе компьютер вместо спич-райтера (размечтался о восьмиядерном ноутбуке). Я стал ему растолковывать, что ноутбук и сам не прочь занять главенствующее положение в семействе. У него, мол, есть соответствующая программа для выхода в Интернет, он станет вербовать там себе союзников. Я ему доверительно: "Старик, мы же с тобой - древние люди; нас ни в какой ломбард не примут. Давай доживать свой век тихо, а не как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Он - на дыбы: "Это ты меня ГУСАКОМ называешь? Знаю я твои мечты потаённые: хочешь гусиных перьев из меня надергать и карябать на девственно-чистой бумаге своим неразборчивым почерком неразборчивые мысли…". В общем, я начинаю потихоньку соображать, что пора нести мой диктофон к психиатру - мания величия и прочие и прочие. Но он, подлец, спрятал куда-то свой паспорт (технический) и гарантийный талон, а без них теперь даже в поликлинику не пускают. Психи - они ведь предусмотрительные! Я как-то ночью подслушал, о чем он бредит - вообразил себя Францем Кафкой в третьем поколении (модель у него, понимаешь ли, третья). Как я понял, метит в наследники. Даже хочет быть экспонатом в Пражском музее Франца Кафки. Я, мол, вас всех выведу на чистую воду, всю правду про самого себя расскажу! Может быть, даже стану еще и экскурсоводом - посмотрите направо, посмотрите налево! Может, у меня вообще двойное гражданство - Фелиция Бауэр тоже работала в фирме записывающих машин в Берлине. Она знала Франца Кафку как облупленного - так что мы с ней столкуемся за милую душу. Тоже мне - гений: даже Нобелевскую премию ему не присудили, и оставил он меня, мол, без агромадного наследства! В общем, совсем пригорюнился. Но мы-то - здесь, за евро-рубежом, и не его ума дело - решать за Нобелевские комитеты чего-куда-зачем. Так вдруг разволновался, что даже накричал на него. Притих, даже красный огонек в его глазу потух. Испугался: вдруг у него - инфаркт или инсульт? Но все оказалось проще пареной репы - батарейки сдохли. Фирма Panasonic на моей стороне, однако.

       В детстве нас занимает целая вселенная, в старости - не очень важные дела. Написание книги - именно такое дело, хотя такая книга может прожектором освещать прошлое. У женщины за корсажем - цветок, письмо и мужчина. цветок, правда, завял, письмо написано неразборчивым почерком, мужчина перегрузил душу другими женщинами - вот они и идут вместе на дно моря житейского. Франц Кафка - именно такой мужчина. от него следует держаться подальше, но женщина - страдательный залог или часть нашей речи, и речь эта - о ней же.

       Состоявшийся спор К. с учителем по поводу своего увольнения или неувольнения напоминает уже надоевшую дискуссию о свободе воли. Шопенгауэр со своей глыбой "Мир как воля и представление" уже достаточно заморочил голову интеллектуалам Западной Европы. Франц Кафка вполне резонно толкует в этом духе: "Достаточно не принять увольнения и ты не уволен". А нас увольняют и вычеркивают из того или иного аспекта жизни постоянно. Самое интересно, что учитель, можно сказать, элита Деревни, оспаривает это положение, в то время как староста-крестьянин вполне с К. согласен. Ясное дело: он согласен с К. как крестьянин, а не как староста. Учителю можно впадать в раж дискуссии, крестьянину - нет (я вот сейчас крестьянствую на своем огородике и учительствую в своем тексте - как говорится, промеж двух стульев). У крестьянина - вполне конкретные задачи, и староста считает задачу К. вполне конкретной. К тому же он - на стороне К. хотя бы уже из-за недоверия к интеллигенту-учителю, который, знаете ли, даже говорит по-французски. Кстати, он не знает, что по-французски говорит и К. и опять же, кстати: Франц Кафка изучал французский самостоятельно и пользовался услугами гувернантки Бейли. Изучал не только потому, что собирался в Париж, как учил и итальянский для поездок в Италию. Кафка держал на прицеле Флобера. Тот был одним из немногих его любимых писателей, и "Воспитание чувств" почти соответствовало его рекогносцировкам в этом плане.

       На фигуре учителя Франц Кафка, конечно, хотел бы отыграться, так как школьные воспоминания все еще волновали его. "Со своей стороны К. понимал, что слишком большая уступчивость превратит его в раба или мальчика для битья, но он решил до известного предела спокойно относиться к придиркам учителя, потому что, хотя, как оказалось, учитель и не имел права увольнять его, но превратить эту должность в невыносимую пытку он, конечно, мог".

       Транспонентность хода его мыслей понятна: учитель властвует над ним не номинально, а в подсознании, которое подсказывает К. и автору многое из того, что он хотел бы забыть. "Не забывается, не забывается, не забывается такое никогда…". Подсознание - хвост, который вертит собакой. Франц Кафка борется с ним психологически верно, претворяя свои образы в книге. Как сказал бы Владимир Ильич, - книги "архитрудные".

       Одна надежда становится фундаментом для надежды следующей. К. почти забывает о Варнаве, теперь почти все его мысли обращены к Хансу. Но это еще - как сказать: вдруг все внимание автора опять переносится на Фриду. "Разговор с Хансом пробудил в нем новые, по всей видимости, совершенно невероятные, бессознательные, но уже неистребимые надежды, они затмили даже надежду на Варнаву. Если он хотел им следовать, - а иначе он не мог, - то ему надо было собрать все силы, не заботиться больше ни о чем - ни о еде, ни о жилье, ни о местном начальстве, ни даже о Фриде, хотя основой всего была именно Фрида и его интересовало только то, что имело отношение к ней. Ради неё он должен стараться сохранить эту должность, потому что это устраивало Фриду, а раз так, значит, нечего было жалеть, что приходится терпеть от учителя больше, чем он терпел бы при иных обстоятельствах". Не знаю, за кого мне больше стыдно при этом цитировании - за Фриду-Музу, К.-Кафку или за самого себя. Дневник Кафки буквально вопиет по поводу службы, отнимающей у него силы для творчества. Ветер вдохновения не может поселиться в душной служебной комнате.

       Фрида-Муза занимает все его воображение, но это - уже привычный мотив, порядком нам поднадоевший. Мы давно уже поверили Кафке, но он, как женщина, хочет это слышать снова и снова, пусть даже от самого себя. Не будем забывать, что предел его жизни близок, и он знает это и делает ставку на Музу, на роман "Замок". И он - не неофит, и Муза - не новобрачная, откуда же столько уверений в страсти, как будто она способна его покинуть? Она - способна. Она способна покинуть его вместе с жизнью. Вот об этом, читатель, мы постоянно забываем. Каждая страница романа - шаг к смерти, каждая страница может оказаться последней. С надеждой обстояло очень скверно. У неё была роль дебютантки, и играла она очень плохо. Мать, Милена и Оттла суфлировали ей, но как все было старательно и бездарно! Нечто старательно приближалось. Смерть или Замок - имя этого нечто, не так существенно. Серен Кьеркегор написал книгу "Или - или"… Никаких ИЛИ.

28.07.08
СОВЕРЛШЕННО НЕОЖИДАННО У к. СОСТОЯЛСЯ ТРЕТИЙ, ЗАОЧНЫЙ РАЗГОВОР С ХОЗЯЙКОЙ, НА ЭТОТ РАЗ ЕЁ СЛОВАМИ ГОВОРИЛА Фрида. "Если как следует прислушаться к тому, что говорит (пишет) Кафка и вникнуть в это, выводы можно сделать совершенно неожиданные, даже - противоположные ожидаемым. Да, это так. Но для Фриды-Музы это не должно быть неожиданностью, или наша Муза - из тех простодушных особ, которые видят только то, что ощупывает их глаз. Она еще только собирается вникнуть в то, что говорит К. сложность построения эпизода заключается в том, что сам Кафка давно перешел вброд ручеек лирической поэзии и вступил на заросший густыми мыслями берег. Легкомысленно поэтической лжи он предпочел наслоение множества разнонаправленных мнений, одно из которых 9или даже несколько) имеет право на правду. Этот новый литературный стиль, привнесенный из юриспруденции, дорогого стоит. Он вышел за двери состязательного зала романтизма и реализма, которые всегда враждуют как кошка с собакой. Он говорит: нет ни правых, ни виноватых. Все правы, и все виновны. Виноваты вправду, но и права их виновны. Мир уловил нас и требует признания и раскаяния, но Франц Кафка знает, что мир и сам виновен. Не может преступник судить возможного праведника.

       Фрида говорит: "И как я перепугалась, - правда, на минуту и без особых оснований, - когда ты сегодня сказал, что если бы не наша встреча, ты бы тут совсем растерялся". Ох уж эти женщины-Музы! Они всегда делают скоропалительные, хотя и верные выводы. Во всяком случае они хотят в это верить. Выстраивается цепочка: Фрида-Муза - Кламм-Гёте - Замок мировой литературы. Схема, правда, примитивная и с ней еще нужно поработать, тем более, что Фрида продолжает: "Вышло это потому, что ты решил, будто ты завоевал меня, любовницу Кламма, и тем самым как бы получил драгоценный залог, за который можно взять огромный выкуп" этот выкуп - мировое признание, хотя нам придется сделать уточнение: широкая известность в узком кругу. Но, может быть, Кафка и не нуждается в восточном гареме, как у царя Соломона. Фрида разразилась речью, на которую способна только Муза: "И так как я сама для тебя - ничто, а выкуп - все, ты в отношении меня пойдешь на любые уступки, но в отношении выкупа будешь упорно торговаться". Да, все так, все так: боль ревности тоже входит в арсенал её ипостаси.

       Фрида упрекает К.: "Нет у тебя для меня ни ласки, ни даже свободной минутки, ты меня бросаешь на помошников, ревности ты не знаешь, единственное, что во мне ты ценишь, - это то, что я была любовницей Кламма, поэтому по своему недомыслию ты стараешься, чтобы я не забыла Кламма и не слишком сопротивлялась, когда настанет решающий момент…". Что ж, после свидания в Гмюнде Франц Кафка решил расстаться со своей временной Музой - Миленой Есенска-Поллак - и вставил эту любовную историю в новый роман. В письмах к Максу Броду Милена жаловалась, как холодно встретил её Франц в доме родителей . Она этого не понимала. Не так давно еще он буквально пылал, а теперь покрыт ледяной коркой. Правда, это можно отнести на счет прогрессирующей болезни, и в этом состоянии Франц не желал, чтобы рядом с ним была женщина. Но это не так - он не хотел видеть рядом с собой Милену, которая была одновременно энергична и легкомысленна, результатом чего и случались её любовные связи. Франц знал о них, но сначала относил их к её прошлой жизни, но потом сообразил, что встал в череду её любовников, а не стал Единственным. С него это может статься. Любовь с первого взгляда - это любовь глаз, последний взгляд любви её обычно убивает. Это и произошло с Францем. Что же касается упреков Фриды по поводу Кламма, то на самом деле он сам упрекал Милену в том, что она не хочет оставить своего мужа Эрнста Поллака и связать с ним свою жизнь. Нужно признать, что "знаток Поллак" - не рядовая личность: образован, умен, имел широкий круг интересов. Некоторое время Франц как бы был его соперником и даже немного гордился этим. Затем эйфория любви кончилась - он так и не смог увлечь к себе Милену; даже любя Франца, она не желала потерять мужа. Правда, возможен и такой аспект: она боялась, что оставив Эрнста, она так и не уживется с Францем. Думаю, что она не любила Кафку. Почему я делаю такой вывод? В 1923 году, меньше чем за год до смерти его, остатки его жизни одарили его девятнадцатилетней девушкой Дорой Димант, которая свершила то, чего не смогла сделать Милена, - посвятила себя любимому. Это понял и сам Кафка и впервые оставил дом своих родителей, чтобы уехать с Дорой в Берлин и жить нам в наемной квартирке. Меньше года он и Дора были вместе, и вполне возможно, что их счастье оказалось бы более продолжительным, не будь страшной берлинской зимы с гигантской инфляцией и недостаточным питанием. Ищем одно - находим другое. Благополучная жизнь в родительском, санаториях и пансионатах как-то поддерживали жизнь Кафки, не давая болезни принести смерть. Сама того не желая, Дора стала поводом к смерти Франца. Почти девочка, не знавшая практической жизни и всех обстоятельств жизни и здоровья возлюбленного, бросилась в любовь с головой. ОНА ВЕРИЛА ФРАНЦУ и слушалась его. Послушание её было столь велико, что она по его просьбе даже уничтожила часть его рукописей, что она при этом испытывала - не известно, но ясно, что эти рукописи казались ей такой малостью по сравнению с Кафкой и его жизнью (смертью). Впрочем, я забегаю далеко вперед - Дора появилась в жизни Кафки, когда он оставил рукопись "Замка" не завершенной.

       Пока что нам приходится разбираться с Фридой. Фридой-Фелицией, Фридой-Миленой, Фридой-Музой. Вот что она ставит в упрек К.: "Переговоры с Кламмом ты представляешь себе как коммерческую сделку на равных. Ты учитываешь все, лишь бы взять свое; захочет Кламм вернуть меня - ты меня отпустишь захочет, чтобы ты остался со мной, - ты останешься; захочет, чтобы ты меня выгнал, - ты и выгонишь…". Эта обвинительная речь Фриды на самом деле - обвинение самого себя - правда, какой она представляется ему. Борются правда факта и правда воображения. Авторская задача и в самом деле сложная. Он представлял себя страдающей стороной в отношениях с Миленой и виновным в отношениях с Фелицией. Эти два чувства и столкнулись в речи Фриды в этой главе. Почему ему было угодно воплотить таким образом столь сложные отношения - вложить несколько сюжетных линий в диалог Фриды и К. в сложной литературной окантовке? Вполне возможно, что сначала это было неосознанным стремлением, а когда Кафка неожиданно определил это как свое открытие, то понял, какие громадные возможности оно представляет. Любовные отношения столь тривиальны - с одной, другой, третьей… Что нового тут можно сказать? Даже такое произведение, как роман Соммерсета Моэма "Бремя страстей человеческих", пригоден всего лишь для сюжета телесериала. Франца Кафку телевидение не "скушает" ни за какие коврижки. Любая картинка убьет его слово, которому нужен простор не экрана, а - вселенский, по меньшей мере - земношарый.

29.07.08
      Ситуацию можно всегда вывернуть наизнанку. Разве Милена могла бы повторить слова Фриды: "А то, что я, насколько это от меня зависит, останусь твоей собственностью при любых обстоятельствах, в этом ты ничуть не сомневаешься". Ох, сомневается Кафка - и в Музе, и в Милене, а о Фелиции уж говорить нечего. Одна любовь не похожа на другую (даже у одного человека), и любовный опыт помогает скорее НЕЛЮБВИ, у которой холодный взгляд и трезвое суждение. Одна женщина не лучше другой, даже любой другой, именно потому что та - ДРУГАЯ. А сам Кафка с ними - одинаков ли? Еще как! Доминанта его чувства направлена на самого себя - он видит и жалеет себя, а, значит (по-русски) - и любит. Да кто бы в этом сомневался? Только не я! (Есть, есть у меня опыт такой любви).

      "Если же ты потом увидишь, сказала мне в заключение хозяйка, что ты во всем ошибся - и в своих предположениях, и в своих надеждах, и в том, как ты себе представлял самого Кламма и его отношение ко мне, - тогда для меня настанет сущий ад, потому что я действительно стану твоей собственностью, с которой тебе не разделаться, и к тому же собственностью совершенно обесцененной, и ты начнешь со мной обращаться соответственно, потому что никаких чувств, кроме чувства собственника, ты ко мне не питаешь". Об эгоизме мы уже говорили, так что повторяться не станем. Франц здесь смотрит на себя глазами Фелиции (которая, впрочем, смотрела на своего жениха вполне обывательски), как если бы Фелицией был он сам. трезво, слишком трезво его отношение к двойной невесте, и даже его литературный гений не способен её приукрасить до такой степени, чтобы смириться с бездуховностью этой первой попавшейся (а так оно и есть!) женщиной. В семейном кругу Францу пришлось бы из монолога творить диалог, так что овчина не стоила выделки. Хотя он был связан по рукам и ногам собственными кандалами - почти семисотстраничным корпусом писем к Фелиции, расставание было неизбежным. Толочь литературную воду в этой ступе было бесполезно

       Как ни странно, в этой главе зашифрованы некоторые аспекты, которых касается Гёте в своем труде "Поэзия и правда" - воспоминаниях и размышлениях писателя. Фрида говорит почти языком почти дельфийской жрицы, и, чтобы расшифровать, что именно она имеет в виду, автор параллельно с соло Фриды ведет и соло К., который и сам вещает не хуже дельфийского оракула. Сопоставление их мало что проясняет, зато вызывает новые вопросы, заводящие читателя в очередной тупик. Сама по себе сюжетная лини отношений К. и Фриды, по существу, уже исчерпывает себя - как тривиальные любовные отношения. Например, если припомнить роман "Милый друг" Мопассана, то в "Замке" его сюжет почти вывернут наизнанку, - Кафка и помыслить не может, чтобы заниматься просто такими мелочами, как адюльтер и использованием чувства в служебно-коммерческих целях, а Фрида как раз и трактует отношение к себе К. таким образом. Кафка "подставляется", но на этот крючок поймается лишь неискушенный читатель, тем более что чуть ниже Фрида уже опровергает себя: "Все, что она сказала, показалось мне таким жалким, таким далеким от всякого понимания наших с тобой отношений. Больше того, мне кажется, что на самом деле все прямо противоположно тому, что она говорила". Как на футбольном поле, мяч передается с правого края на левый и обратно, и мы видим его то тут, то там, но понятия не имеем о том, что с ним происходит во время этих передач. Конечно, К. старается как-то откомментировать речь Фриды, но мы-то еще не знаем, за какую команду он болеет.

       Поэзия, проза и журналистика (публицистика) - три кита литературного процесса - любовное трио или даже любовный треугольник. Их проблема действительно существует, и сия проблема уже в зубах завязла. Франц Кафка, подводя свои литературные итоги, пытается расставить точки над i. Мемуарно-литературная проблема существовала всегдда. Возвращаясь во времена человечества, когда создавались мифы, чтобы на примитивнро-философском уровне (но не слишком примитивно) обсудить и решить философские проблемы, которые стояли перед обществом. Франц Кафка оказался создателем новой мифологии, но не просто заявил о ней, а воплотил её в романе "Замок" , параллельно разъясняя в нем принципы этой мифологии. Этой-то синкретичности не хватает его продолжателям и подражателям, превратившим его идею в простой голый прием. Вот говорят: такого-то писателя раздергали на цитаты. А Франца Кафку раздергали на идейки-однодневки. Гениальная идея нашинкована и разложена по кастрюлькам множества литературных произведений. Писатели-официанты, подающие читателю очередное блюдо "а ля Кафка", позабыли сдобрить его перцем остроумия, солью мудрости, уксусом проницательности и проникновенности. Поковырявшись в блюде, мы к тому же обнаруживаем, что на нем - один гарнир. Да в ресторане современного литературного процесс мы найдем в карте блюд огромное количество наименований, хотя, по сути, это одно и то же блюдо - пюре в вакуумно-книжной упаковке. Нас напрочь лишают литературного вкуса. Последнее литературное произведение, за которое нам не стыдно, - аж полувековой давности. Я имею в виду "Москва-Петушки" Венедикта Ерофеева. Правда, сия поэма написана с пьяным русским размахом, но с такой щемящей искренностью и грустью, о которой и помыслить не может современная литература. Есть еще и "Школа для дураков" Саши Соколова и еще кое-что, но мы, как младенцы, даже не сумеем ткнуть в них пальцами одной руки. А ведь роман "Замок" - это еще и литературный вектор, литературный Колумб. Мало того, что он, безоружный, один против всех, вернее, вооруженный только словом-заклинанием, землемер К. - землепроходец (может быть, с надеждой на последующее землеустройство). В своей родословной "Замок" имеет плутовской роман, но герой такого романа калибром помельче - этакий обыватель-проказник, конечно же, не лишенный обаяния. Наш землемер обаяния напрочь лишен. Вот уже два десятка лет я решаю осознанно или неосознанно Франц Кафка стал новатором, понимал ли он новизну своих произведений или не мог писать иначе, пользуясь данным ему от Бога эзопово-юридическим языком? Это - не только литературная, но и человеческая проблема. Не только писатель, но и читатель - кто мы такие? Живем ли мы друг для друга? Эксплуатируем ли друг друга? Любим ли, наконец? Франц Кафка заслуживает нашего упрека - о нас он мало заботится, у него и с самим собой проблем - не перечесть, особенно если учесть, что главное для землепроходца - не оглядываться назад. В материальном смысле наша жизнь полна "прибамбасов", зато в духовном - мы живем как Робинзоны Крузо на необитаемом острове. Известное выражение ТАЛАНТ - ЕДИНСТВЕННАЯ НОВОСТЬ заменено на МОДА ПРОИЗВОДИТ ТАЛАНТЫ. Таланты, как и мода, поставлены на поток, и единственная новость, проистекающая из сего - талантливый читатель вскоре последует примеру мамонтов. Не обижайся, мой читатель, это я не о тебе. Если ты перевалил за сотню страниц этого текста, значит, ты не только любознательный, но и мужественный человек

       Фрида: "И вот я себе сказала: наверно, хозяйка, которая, конечно, все знает лучше меня, просто хочет избавить меня от самых страшных угрызений совести. Намерение, конечно, доброе, но совершенно излишнее. Моя любовь к тебе помогла бы мне все перенести, она бы и тебе помогла в коне концов выбраться если не тут, в Деревне, то где-нибудь в другом месте - свою силу моя любовь уже доказала - она спасла тебя от семейства Варнавы". Ну, Кафка, ну, канцелярист этакий! Последняя фраза в этом отрывке - намек на то, что Милена заставила Франца разорвать помолвку с Юлией Вохрыцек, веселой, разбитной, совершенно противоположной ему натурой. Но и к Милене любовь Франца иссякла, вот Фрида -Милена и говорит, что на смену любви может придти какая-нибудь деятельность, например, журналистика. Интересно то, что Милена - натура энергичная, но не цельная; Франц Кафка же, напротив, довольно пассивен, но цельности ему не занимать. По идее, союз их мог бы быть плодотворен, если бы не… Гены Кафки выстроили его гений. Он находился в центре паутины мира. Тогда как Милена - на его периферии. Франц Кафка не справился с этой очередной своей добычей - слишком уж она оказалась энергичной, а главное - тоже не от мира его. У них разные группы жизненной крови, жизненной философии, литературной мудрости. Она вдохновляет Кафку скорее в негативном плане. Интеллектуально Милена гораздо богаче Фелиции Бауэр, но пустота той давала Кафке возможность самому заполнять её виртуально - письменно. У Милены были свои литературные претензии, которые, к сожалению, воплощались в газетной хронике. Её претензии были её возможностей, взгляды - скорее широки, чем глубоки. Она была бы замечательной подругой Гюи де Мопассана или, к примеру, Антона Павловича Чехова, но наш герой не мог стать её героем. Бедная, бедная Милена - тебя отверг Эрнст Поллак, отстранил от себя Франц Кафка. Совершенно разные люди. К каким только талантам не старалась притулиться Милена - стать придаточным предложением… Литература - поприще жестокое. Здесь бьются не умением, а числом. Здесь исподволь хозяйствует статистика. Мода диктует тиражи, тиражи диктуют моде, и в эту закольцованность не попасть никакому колдовству, только случайное везение может здесь помочь. Кафке повезло, как не многим. Зато - вполне заслуженно.

      "Так трудно во всем разобраться, К., - сказала Фрида, вздыхая, - никакого недоверия у меня к тебе, конечно, не было; а если я чем-то заразилась от хозяйки, то с радостью от этого откажусь и на коленях буду просить у тебя прощения - да я все время так и делаю, хотя и говорю злые слова. Правда только в одном: ты многое от меня срываешь, ты ухолишь и приходишь неизвестно откуда и куда". Был, был, по-видимому, такой эпизод - такой тяжелый разговор и такое тяжелое прощание. Милена не понимала, откуда пришел Франц, но куда уходит 0 сообразить бы могла! Сытый голодного не разумеет - ах, голодарь-голодарь Кафка!

       Фрида упрекает К. и семейством Брунсвиков: "Твоей целью была та женщина. С виду ты как будто тревожился о ней, но за этим словно скрывалась одна забота - о своих собственных делах. Ты обманул эту женщину еще до того, как завоевал её". Да ладно, чего уж там: все Музы, в конце концов, - женщины! Когда одна ревнует к другой, то это - в порядке вещей, так как каждая хочет быть в центре хоровода. Фрида все время толкует об обмане К., словно не знает пушкинского "Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад!". Искусство - великий обманщик, и его адепты-виртуозы могут накрутить таких пируэтов, какие и балерине Кшесинской не были бы под силу. Искусство - иллюзия: форма с виртуальным содержанием. Самое замечательное - джинн этот исполняет желание, которое сам же и предлагает нам и за нас же. Мы окружаем себя искусственной природой искусственных отношений, результат - докомьютерное поколение получает статус древнегреческого или латинского языка, статус резервации. . прервалась связь времен. Прервалась связь поколений. Мораль стала виртуальной, прав тот, кто сказал (кажется, Юз Алешковский): "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!".

       К. ведет свою сольную партию унисонно-диссонансно: "А Варнава? Конечно же, я его жду. Он - посыльный Кламма, и не я назначил его на эту должность". "Опять Варнава"?- крикнула Фрида. - Никогда не поверю, что он хороший посыльный". "Может, и твоя правда, - сказал К., - но другого мне не дано, он единственный". Да, это так. Варнава - юношеская любовь Кафки к Гёте, памятная до сих пор и не устающая напоминать о себе. У. Обращается уже не к Фриде, а к читателю: "Скажи, в чем я скрытничаю? Что я хочу попасть к Кламму, ты знаешь; что ты ничем мне в этом помочь не можешь и что мне придется этого добиваться своими силами, ты тоже знаешь; а что мне не удалось до сих пор, ты видишь. Неужели мне надо рассказывать все бесполезные попытки и без того слишком унизительные для меня, и тем самым унижаться вдвойне? Неужели хвастаться, как я мерзну на подножке кламмовских саней, без толку дожидаясь его целый день?".

       Горькая, горькая речь! Целый день это целая жизнь Кафки в ожидании того, что на него снизойдет дар, сравнимый с даром Гёте. Вот какие вершины собирался покорить Франц Кафка, не предвидя или не понимая, что сам станет такой вершиной. И совершенно напрасно К. жалуется именно Фриде-Музе: проза Кафки насквозь поэтична; ей не сравнить, к примеру, с той же прозой Райнера Марии Рильке, напыщенной и натужной. Не стоит забывать и о том, что у них и задачи были разные: Райнер носил мир в себе, а Франц искал его в себе. Искал не просто, а - волшебством слова. По правде сказать, поэтических оборотов в него побольше, чем в прозе Владимира Набокова, который обрамлял заранее придуманные метафоры рамкой романов и рассказов. Поэтические обороты Кафки не придуманы, а сняты с веток деревьев, растущих вдоль дороги его романа. Его забота - даже не красота сама по себе, а красота в точности смыла при том, что сам смысл часто закодирован. Внимательность при чтении текстов Кафки должна быть высочайшей - как при чтении Библии.

       Еще хочется сказать о ревности Фриды к Варнаве - как к посыльному из Замка, как брату двух сестер и просто как к юноше с красивой мягкой улыбкой, притягивающей и достойной внимания. Муза напоминает о юношеской увлеченности Кафки поэзией, не понимая, что эта увлеченность стала уже подспудной страстью - так одна любовь не узнает другую.

Назад | К содержанию | Дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко