ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВТОРОЙ РАЗГОВОР С ХОЗЯЙКОЙ.
Не знаю, кто более наивен: трактирщица, выбравшая в качестве фетишей платок, чепчик и фотографию курьера, впервые позвавшую ее к Клемму, или К., не принимающий всерьез этих вещей вполне утилитарных, но никак не вещей-фетишей, символизирующих что-то особенное, притом что вещицы имеют-таки отношение к Клемму, пределу его нынешней устремленности.

Трактирщица признается: «Я сумела примириться с жизнью, но... без этих трех вещей я тут так долго не выдержала, да что я говорю - я и дня бы тут не выдержала.»

«К. чувствовал себя неловко, слушая этот рассказ, хотя все это его непосредственно не касалось.» Герой романа не воспринимает все еще общественного мнения и привычных ценностей общества, мало того: он , как нагрудный знак отличия, носит знаменитую заповедь «Богово - богу, а кесарево - кесарю.» Он отделяет свой собственный чаемый рай от рая обывателей, рая, ожидаемого от религии. Что все дороги в ад вымощены добрыми намерениями - с этим он вполне согласен, но при всем том К. не отдает себе отчета в том, что сам-то по пути к «раю» вымащивает дорогу если и не слишком злыми поступками, то уж неприглядными - точно. Трактирщица, например, и прямо и подспудно, напоминает ему об этом, подчеркивая свою любовь к Фриде и как бы от отделяя ее от него, но поглощенный своей навязчивой идеей, К. не понимает этого. Он - как абориген, впервые попавший на богослужение, с недоумением и недоверием выслушивающий читаемые ему заповеди, и - как ребенок, требующий немедленного и непосредственного контакта с приглянувшейся ему игрушкой. К. рвется к свиданию с Кламмом и одновременно удивляется тому, как долго другие хранят ему верность. Чужая религия - всегда загадка и даже ненужная головная боль, от которой стараются побыстрее избавиться.

Историю ухода Фриды от Кламма трактирщица трактует как бы предостерегая К., покусившегося на «святая святых» и не подозревающего даже о грозящем ему ударе:»Может быть, Фрида несчастна, но она все-таки еще не подозревает всей глубины своего несчастья.» Религиозные ожидания несут апологетам множество, якобы, светлых минут и откровений, но, не притупленные фанатизмом привычки или знамением любого, самого фантастического пошиба или фетишами (святые мощи и святые источники, Лурд, камень Каабы или даже просто - ладанка), они, чающие откровения и не получающие его, обретают статут душевной заскорузлости и растерянности. Рассказанная автором достаточно простая история жизни трактирщицы не лишена, однако, и притчевой иносказательности. Писатель даже упоминает столь полюбившееся нам и также несущее загадку выражение «счастливая звезда», ведущая нас. Чужак К. как бы возносит ее над трактирщицей и предполагает в ней также и символ ожиданий семейства Ханса, женившего его на трижды званной -призванной Кламмом Гардене. К будущим ожиданиям семейство присовокупляет и материальные затраты - все как в добропорядочном христианском мире! Брачные символы - по вполне понятным причинам - частенько используются в церковной риторике: простота и доходчивость «святых истин» подобает общению с массовой аудиторией, прочая сложность теологических изысканий остается «на потребу» иерархиям высшего порядка. Франц Кафка своими притчевыми иносказаниями просто и доходчиво ставит перед массовой аудиторией феномен самого высшего порядка, не давая ему ни имени, ни определения, ни подсказки-трамплина:»Здесь Родос - здесь и прыгай!» Писатель недаром употребляет при этом слово «легенда» и даже еще более значимое - «неправдоподобно»; К. вообще со свойственными ему наивностью и непосредственностью говорит все, что ему Бог на душу положит - даже тогда, или именно тогда, - когда о Боге-то речь и заходит. Еврейская традиция в принципе запрещает употребление имени Бога - таков, на первый взгляд, мотив иносказаний Франца Кафки. Но, думаю, писатель вовсе не был уверен в том, что именно Бог диктовал Моисею скрижалевы заветы, хотя в силу своего гения вложил в разгадывание ОТКРОВЕНИЯ, на Божественное же лишь намекая - в силу адекватного равновесия отсутствия языка и Откровения, и Бога. В главе особо выделен момент неназывания, вот что говорит трактирщица: «Не называйте имени Кламма. Называйте его «он» или еще как-нибудь, только не по имени.» - «Охотно, -отвечает К.- Мне только трудно объяснить, чего мне от него надо. Сначала я хочу увидеть его вблизи, потом - услышать его голос, а потом узнать, как он относится к нашему браку. А о чем я, быть может порошу его, это уж зависит от хода нашего разговора.»

-Ничего себе заявочки! - скажет читатель. -Неужели недостаточно примера Фомы Неверующего?!»

Но в иерархию ценностей Франца Кафки церковные иерархии никогда не включались, да и общественное мнение никак не могло служить мерилом мирового порядка. Историю отношений своего героя К. на подступах к Высшему Порядку писатель недаром начинает с «чистого листа», так сказать, «аб ово» - «от яйца», предполагающего наличие зародыша - собственно, вот отчего животворна каждая страница романа постоянно пестующего намек на бытие Высшего порядка.