Я никогда еще не читал и не слышал о том, что Франц Кафка по-русски еще не прочитан. И случилось это по причинам как политическим, так и из-за неразберихи в издательской политике в период гласности: скорее, скорее, скорее!..

      В 1965 году каким-то чудом (уже практически закончилась "оттепель"!) вышел знаменитый черный томик Кафки с романом "Процесс", новеллами и притчами. Тираж не был указан и, по-видимому, был весьма скромным. Перевод романа Райт-Ковалевой замечателен, но текст самого романа был канонически неполным. Сие - не парадокс, а грустная констатация.

      Издатель и друг Кафки Макс Брод, сохранивший для мировой культуры (вопреки приказанию друга!) его литературное наследие и переписку, вынужден был самостоятельно формировать корпус текстов, так как сам их автор не удосужился или не захотел сделать это самостоятельно. Поскольку само решение Брода было и благородным, и несколько самонадеянным (он был весьма далек от своего друга как ментально, так и литературно; скажу еще жестче - ментально-литературно), то поступал он следующим образом. Сначала он давал сам текст романов (выстраивая главы по смыслу - в своем понимании - и вспоминая беседы с автором и чтение им текстов. В приложение Брод помещал незавершенные главы и фрагменты, затем - места, вычеркнутые самим автором, завершая каждое издание своими послесловиями, в которых мотивировал свой подход к изданию наследия Кафки.

      Именно потому, что в "черном" сборнике Кафки напечатан перевод текста БЕЗ ПРИЛОЖЕНИЙ, наше знакомство с этой литературной "глыбой" оказалось "усеченным". Главная же беда - с приходом в страну гласности все дальнейшие издания пошли по этому же пути, проторенному не литературно, а политически. Уверен, что переводчики понимали случившуюся и углублявшуюся коллизию, но если не цензорская, то издательская политика не шли им навстречу.

      Удивительно и то, что критики и литературоведы в России творчеством Кафки если и занимаются, то - в стол. Ни одной монографии, посвященной одному из величайших писателей мировой литературы, на русском языке не издано. В чем дело? За рубежом - около десятка тысяч работ о писателе, а переведено на русский язык ничтожно мало. "Набоковедов" у нас - пруд пруди, "кафкрведов" считаю на пальцах …

      Каждый текст обладает не только собственной энергетикой, но и внутри его имеет собственные градации, которые воздействуют на нас эмоционально и логически. Попробуем переставить строфы в пушкинском "Я вас любил" или в блоковских "Скифах"!

      А Кафка - еще более сложный писатель. Макс Брод подспудно понимал сам факт этого, но разобраться в его структуре не умел. Он видел перед собой чудную и чудовищную картину-мозаику, части которой он волен переставить по своему усмотрению. Некоторые части кажутся ему не прописанными, и он отправляет их на периферию своего сознания и чувство. Он усредняет текст, делает его, как ему кажется, более понятным для читателя, а вот об этом Кафка никогда не заботился в своей писательской жизни. Если он с кем и говорил, то - со своим текстом или со своим Богом.

      Он знал обывателя. Сам жил в абсолютно-мещанском семействе и ощущал свою чуждость, а ему постоянно указывали на это. Вот отчего он был так молчалив в обществе, любил уединение и писал, как нам кажется, странные тексты. Мысленно он жил не в трехмерном и даже не в четырехмерном пространстве. Логика его фраз - это логика ребенка, только умудренного свыше. У него - логика и поэта, притом что никаких признаков поэзии в текстах его не обнаруживается. Он - не только над реальностью, но и над поэзией.

      Кафка - штучное растение в литературном саду - клумб таких растений не бывает. Он чужероден и выдается на любой клумбе. Его цветок скульптурен: только измени угол зрения - обнаружатся новые грани и новые краски. На него нельзя смотреть анфас или в профиль - только медленное кружение, только медленное раздумье, только медленное чувствование.

      И какое счастье, что цветок его расцветал на рубеже 19-20 столетий. В 21-ом, ужасающем, гедонистическом веке его бы просто вырвали из литературной почвы, как вызывающий тревогу и неприятие сорняк. Но, поскольку уж он вырос, наши литературные ботаники пересадили его в самый дальний угол сада, иной раз даже приводят к нему на экскурсию несколько человек…

      Четверть века я сижу, склонившись над этим чудным растением - с тех пор, как привез из Москвы семитомник Франц Кафки, выпущенный в 1976 году издательством Фишер аж в самом ФРГ. С картонной коробки упаковки на меня смотрит сам писатель недоверчиво и настороженно - он ведь не собирался со мной беседовать. Там, за пределами 5 июня 1924 года, он все еще считает, что его верный друг сжег все им написанное. Он так и не узнал, что "РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ". Если, конечно, они написаны рукой Мастера. Но МАСТЕР - термин слишком слабый при описании Кафки. ТВОРЕЦ - вот более подходящее слово, причем творец не новой реальности, не новой литературы, не экзистенциализма даже…

      Правда, он уступает Господу и создал свою вселенную за 10 лет. 10 мучительных лет он жил в ней и описывал её - это тоже была своего рода Библия, переведенная на русский язык старательно, но, к сожалению, куце.

      21 век - век брэндов и клипового сознания, век утонченно-технологический и ничтожно-интеллектуальный. Он по-фонвизински "повторяет зады", любуется этикетками и не интересуется содержимым. Я уже сомневаюсь, что Гегель сказал, будто "все действительное разумно".

      Карл Россман эмигрировал в Америку и напрочь пропал в её недрах ("Америка"). К. скитается между Деревней и Замком, ожидая знамения свыше ("Замок"). Йозефу К. перерезают горло в каменоломне кухонным ножом после мучительного и не имеющего внешних признаков процесса ("Процесс"). Впрочем, действительно ли это так? Действительно ли роман заканчивается фразой:

      -Как собака, - сказал он, как будто бы этому стыду суждено было пережить его.

      Макс Брод уверяет нас: да, именно так. Но некое стыдливое чувство побуждает его поместить после этой фразы, завершающей главу "Конец" в Приложении незаконченную главу "Дом", которая говорит нам совсем иное. Владимир Набоков гениально прочувствовал это и использовал в концовке своего романа "Приглашение на казнь". Не я первый заметил это. Но Макс Брод лишил себя возможности упрекнуть Владимира Набокова за этот ремикс, сделав трагическую концовку "Процесса" канонической.

      Что бы сказал по этому поводу сам автор? Не знаю. Не уверен, что согласился бы с другом.

      Брод рассказывает, что "Замок" - по рассказу Кафки - должен завершиться смертью К., но чуть раньше ему доставляют сообщение о том, что он будет впущен в Замок. Мысль Кафки, если таковая действительно имела место, проста и однозначна - через несколько мгновений К. предстанет пред Господом. (По крайней мере, такова моя интерпретация).

      Но, как известно, у притчи может множество толкований, и романы Кафки - именно притчи. Глубочайшая философия в ветхой одежде действительности ПРИТВОРЯЕТСЯ ПРОСТОЙ И ОДНОЗНАЧНОЙ. Евангельские притчи кратки и афористичны. Убедительны ли? Два прошедших тысячелетия показали, что - напрасны. Их знают, как азбуку, но не могут сложить из них своей жизни. Карл Россман в "Америке" рассчитывает на "светлое будущее". К. в "Замке" тоже надеется на счастливый случай, ищет при этом путей и союзников-союзниц. ОН НАДЕЕТСЯ.

      Йозеф К., будь концовка "Процесса" иной, вознесся бы над самим собой, над своей оболочкой, над своей жизнью и окружающим миром. Горние выси - это ведь тоже из Библии. Ветхий Завет, Новый Завет. Завета Кафки не существует. По первой видимости. Но на самом деле во всех трех романах автор словно свидетельствует: НА ТРЕТИЙ ДЕНЬ ВОССТАНУ… ОН ВОССТАЛ, ВСТАЛ ИЗ ГРОБА ОБЫЧНОЙ, ПРИВЫЧНОЙ, МЕЩАНСКОЙ ЖИЗНИ. Я УЖЕ НЕ ПЕРВЫЙ РАЗ ПИШУ О ТОМ, ЧТО Франц Кафка был истинно верующим человеком, но служил Богу не обрядом, а мыслью. Не лишне заметить, что за год до своей смерти Кафка мечтал перебраться в Палестину, как Россман - в неведомую ему Америку. Кафка знал, что его болезнь - горловая чахотка - смертельна (сколько было вокруг тому примеров!). Он отбыл в смерть, как в Палестину, и лежит на Страшницком кладбище Праги в одной могиле с отцом и матерью, умершим после него и придавившим его после смерти, как старались придавить при жизни. Он был их сыном лишь номинально. Франц Кафка был Сыном не от мира сего.

      Поскольку в моем распоряжении нет переводов, кроме моих собственных, позволю себе привести их на дальнейших страницах.