Однажды как раз перед уходом К. позвонили и настоятельно предложили прийти тотчас в судебную канцелярию. При том его предостерегли от ослушания. Его неслыханные замечания о том, что допросы бесполезны, не дают результатов и дать не могут, что он больше не придет, что не будет обращать внимания на телеграммы и письменные приглашения, а посыльного выбросит за двери - все эти замечания протоколируются и ему уже очень вредят. Почему он не хочет подчиниться своей участи? Разве не стараются, не считаясь со временем и расходами, привести в порядок его запутанное дело? почему он преднамеренно препятствует этому и вынуждает прибегнуть к насильственным мерам, от коих его до сих пор избавляли? Сегодняшний вызов последняя попытка. Он может делать, что ему угодно, однако, пусть поразмыслит над тем, что высокий суд не может допустить издевательств над собой.

      Именно на этот вечер К. наметил своё посещение Эльзы и уже на этом основании мог не ходить в суд; он радовался, что благодаря этому его неявка могла быть оправдана перед судом, даже если он, конечно, и никогда не воспользуется этим оправданием и, весьма вероятно, не отправился бы в суд даже тогда, если бы на этот вечер у него не было и половины самого незначительного взятого ранее обстоятельства. Тем не менее у него хватило благоразумия вовремя воспользоваться телефоном для вопроса: что произошло бы, если бы он не пришел?

      -Вас сумеют отыскать, -последовал ответ.

      -И я буду наказан за то, что не явился добровольно? -спросил К. и улыбнулся в ожидании ответа.

      -Нет, -ответили ему.

      -Отлично, -сказал К., -но по каким же причинам я обязан повиноваться сегодняшнему вызову?

      -Средства принуждения суда не имеют обыкновения афишировать себя, -сказал становящийся слабым и в конце концов исчезнувший голос.

      "Вряд ли это не предусмотрено", -подумал К., уходя. Нужно все же попытаться выяснить что-нибудь о средствах принуждения.

      Без колебаний он направился к Эльзе. Уютно устроившись в уголке автомобиля, сунув руки в карманы пальто (уже начло холодать), разглядывал он оживленные улицы.

      С известным удовлетворением подумал он о том, что суду, если тот существует на самом деле, он ни в чем не противился. Он не решил для себя окончательно, явится он в суд или нет; таким образом, ждал судья, может быть, даже целая судейская коллегия, только К. не явится, к особенному разочарованию галерки. Не дрогнув перед судом, он ехал, куда хотел. Усомнившись на мгновение, не назвал ли шоферу по рассеянности адрес суда, крикнул ему громко адрес Эльзы; шофер кивнул, другого адреса ему сказано не было. С этого момента К. мало-помалу позабыл о суде, и, как в прежние времена, снова начал весь погружаться в мысли о банке.

      В этой главке Йозеф К. предстает почти уже другим человеком и разговаривает по телефону с судейским голосом, вызывавшем его на допрос, весьма достойно и даже строго, как совершенно самостоятельный, ни от кого и ни от чего не зависящий человек, сбросивший с себя амплуа подсудимого. Мало того, свидание с Эльзой ставится в один ряд с процессом. К. словно возвращается к своей прежней, до-процессной жизни. Во всяком случае в этой главке автор такое намерение К. может предполагать.

      Отчего же Макс Брод старается отодвинуть Эльзу за скобки романа? Священник и без того упрекает К. в том, что тот слишком много ищет помощи у женщин. Справедлив ли упрек? Фройляйн Бюстнер, служанка Лени, любовница Эльза - нет, священник преувеличивает. Возможно, в этом-то все и дело - в преувеличении вины или грехов К., но главное: почему указующий перст суда вперился именно в него? Да, собственно, и судейское преувеличение вполне можно отнести если не к преступлению, то к некомпетентности суда: ежели одно он преувеличивает, то сдвигает критерии и другое преуменьшает. А еще он заявляет о мерах принуждения - словно пес рычит и показывает клыки из конуры. Обычная жизнь идет обычным путем, но там, где замешан процесс, все враз искажается и становится фарсом. Естественно, нормальный человек не пожелает принять в нем участия, но, ввязавшись, уж хлебнет полной мерой и унижения, и тревоги, и недоумения. Йозеф К. - человек обычный, и внимание к нему суда характеризует суд больше, чем подсудимого. Ведь суд подсовывает ему своих нелепых приспешников - чиновников его же банка самого низкого ранга, которых он и узнал-то с трудом во время своего ареста. А в главке "Поездка к матери" из Приложения прокуприст банка доведен уже до такого состояния, что не только грубо говорит по телефону с судейским голосом, но и готов дать пощечину тугодуму Куллиху, бывшего свидетелем и понятым при его аресте.

      Следующая глава из Приложения - "Прокурор" - вообще переворачивает наши представления о процессе. В основном тексте К. мечется по городу, ища поддержки, то у адвоката, то у художника Титорелли, пишущего портреты судей, и в самом деле производит впечатление "затравленного"

      В главе же "Прокурор" он - уважаемый член застолья в кафе, где ежевечерне собираются судьи, прокуроры и адвокаты, где прокурор Хастерер - его друг, и благодаря этому он сам - столь же значителен и уважаем. И чувствует он себя в этом кругу превосходно, как если бы никакого процесса у него и не было. И прокурор Хастерер особенно оживляется, когда речь заходит о процессах, в которых он участвует.

      Эту главку вполне можно было бы разместить в начале романа, самой первой, еще до "Ареста". Правда, в ней мы вновь обнаруживаем женщину - любовницу прокурора Хелену. А она, чтобы вызвать ревность Хастерера и упрочить свое положение, недвусмысленно старается привлечь внимание К. не вполне свежими прелестями, так что, будь Кафка посредственным романистом, то мог бы, основываясь на этой ревности, и затеять весь процесс, тем более что у прокурора такие возможности имелись.

      Но тогда глава "Арест" потеряла бы тот камертон, который задает тон роману, - таинственный, низкочастотный, внушающий тревогу звук, который скорее ощутим, чем услышан.

      Это так и не так одновременно. В главке мы обнаруживаем недоумение директора банка по поводу "игры теней" - прогулке его подчиненного рука об руку около собора. К. честно сообщает о своей дружбе с Хастерером. -Я решительно ничего не знаю об этой дружбе, - сказал директор, и лишь легкая благожелательная улыбка смягчила суровость этих слов" Директору явно известно о процессе К. (троица чиновников-понятых не могла не насплетничать), отсюда и его недоумение, и некоторая суровость: "Все-то в мире не так, как должно!". Поставленная в основной текст глава вполне могла бы добавить читательского недоумения, но Макс Брод посчитал, что его и так будет преизбыточно.

      Последняя глава Приложения, на которой мне хотелось бы остановиться, называется "Дом". Я уже писал о ней в "Саге третьей о незавершенных романах Франца Кафки", но хотелось бы еще кое-что уточнить.

      Совершенно неожиданно читатель обнаруживает в ней Титорелли - ремесленника, подрабатывавшего портретистом у судейских. В основном тексте он - пройдоха и проныра, низкопробный мазилка, хвастун и надуватель щек. И вдруг (словно из "Мастера и Маргариты") предстает пред нами и Йозефом К. проводником по процессу К.