Символ веры и гордыня стыда Франца Кафки

Часть четвёртая

23.06.09

Совершенно понятно, почему это было необходимо в эволюционном плане – открывался выход в цивилизационное пространство таким, казалось бы, немудрящим способом. Правда, антропологи «кивают» на страх перед силами природы, но инстинкт продолжения рода – самая могущественная сила, причем – с большим коэффициентом запаса, бОльшим, чем это необходимо на уровне просто размножения. Взять в руки палку или кисть – практически никакой разницы: и то и другое требует продолжения фантазии (заполнения пустоты). В первобытные времена особенно-то вдаваться не стоит, потому что у нас на глазах происходит обратный процесс – утрата чувства фантазирования, или, вернее, утрата позыва к новому в искусстве и литературе, зато техническое любопытство расцвело махровым цветом. К сожалению, техника – это искусство приема, и новые горизонты в техническом плане, направленные ВНЕ человека, обедняют внутренний горизонт человека, съедают потенциальную силу нового.

Франц Кафка, как известно, совершенно не понимал техники, хотя и удив-лялся её достижениям. Можно сказать, что он был первобытным человеком, «вкушающим» от Божественного, а не человеческого плода. Им руководила Божественная интуиция, а не мода на цивилизационный мейнстрим. Оболочка цивилизации – те же стены тюремной камеры, которые можно раздвигать до бесконечности, оставаясь при этом в той же самой камере. Замкнутость в себе и замкнутость на себе – два способа внутренней жизни, первый из которых продуктивен, а второй совершает бесполезную работу иллюзорного консервирования в себе внешнего мира. Первым способом владел безупречно Франц Кафка.

Я до сих пор не могу представить себе эволюции развития нашего героя – он представляется словно бы уже с момента рождения обладающим способностью эмиссии нестандартных мыслей. Опять-таки отсутствие дневников раннего периода – существенная лакуна в интеллектуальной жизни Кафки, письма все-таки несколько нивелированы адресатами. Если наш герой решил в 1910 году начать жизнь с чистого листа и первыми же записями в новом дневнике предстать личностью, сформировавшейся априори, то получилось у него это замечательно. «Молчун» Франц Кафка отсутствием того или иного в своей жизни говорит иной раз более красноречиво, чем выкладываясь на бумаге. Но то, что мы находим в его текстах, доказывает, что его молчание не многозначительно, а многозначно, то есть, работает не на публику, а на собственное развитие.

В юности Франц Кафка искал в истории и литературе личности, которым достойно если не подражать, то помнить об опыте их жизни. Чтение биографий, автобиографий и переписки знаменитостей свидетельствует так или иначе о собственных претензиях на значительность. Возможно, это юношеский поиск идеала, а, возможно, – признак глубоко упрятанной внутрь гордыни. Излияния в собственной слабости – даже не кокетство, а сожаление по поводу недостижимости поставленной цели. Завышена не самооценка, а высота планки, которой необходимо достигнуть.

Хорошо бы представить Франца семнадцати лет, в 1900 году, накануне университета. Мальчик становится юношей, преодолен рубеж инфантильности… Преодолен? Ничуть не бывало – Франц так и остается в Праге, в семейном гнезде неизбывным кукушонком. Нерешительность в выборе профессии – Литература? Германистика? Химия? Юриспруденция? Да все, что угодно! Не существовало профессии именно для Кафки. Быть Францем Кафкой – само по себе профессия.

Гадкий Утенок так и не вырос в Лебедя. Очень просто объяснить это его фамилией: Kavka – Галка. Любопытная, вертлявая и болтливая птица. Нет, Франца всю жизнь избывал проклятие своей фамилии (и фамилии, как се-мьи). Невеселое детство, опасное (или кажущееся опасным) отрочество, совершенно не многообещающая юность… каждое утро Франц просыпался, имея пред глазами стену – стену безнадежности. Счастливого предвкушения будущего дня для него не существовало. Фантазии подростка приходили из книг и осуществления не сулили. Приходилось учиться фантазии из реальной жизни.

Отторжение семейных уз и постоянная жизнь в лоне семьи – первое проти-воречие в жизни нашего героя. Словно семейная данность – веление Бога, ослушание которого невозможно. Зато возникает ОРЕОЛ ЧУЖАКА, который Франц будет носить даже после смерти как нимб святого. При этом совершенно естественен КУЛЬТ ЧУЖАКА, который присутствует почти в каждом произведении Кафки. Философия чуждости не формулируется, но присутствует как неизбывный фон – дополнительная психологическая нагрузка для читателя текстов Франца Кафки.

24.06.09

Попытка оформления этой философии состоялась в 1914 году – записью начала произведения «Искушение в деревне», продолжение – романом «Замок», но уже на совершенно ином уровне: чуждость общине кажется минимальной потерей рядом с чуждостью Абсолюту. В воспоминаниях друзей между Кафкой и другими людьми словно бы была стеклянная стена. Я думаю, что следовало бы уточнить – стеклянная линза прибора исследователя ЧЕЛОВЕКОВ. Каждая отдельная личность была для Кафки атомом человечества, примером человечества, формулой человечества, которую можно записать на бумаге и применить для решения главного вопроса: ЧТО ЕСТЬ ИСТИННЫЙ ЧЕЛОВЕК? Лишь после ответа на этот вопрос можно было приступать к следующему: ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? В ЕВАНГЕЛЬСКОЙ ИСТОРИИ ЭТОТ ВОПРОС ЗАДАЕТ Понтий Пилат, решающий (по своему разумению) вопрос земной жизни и смерти Иисуса и не осознающий, что в этот момент он закладывает новый виток истории человечества и что он – тоже марионетка на Господней сцене.

Евангелие от Иоанна, глава 18, 37: «Пилат сказал Ему? Ты Царь? Иисус ответил: ты говоришь, что я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.

Глава 19, 5: «Тогда вышел Иисус в терновом венце и багрянице. И сказал им Пилат: Се., Человек!» И лишь потом, опять-таки по настоянию тех же евреев представил им Иисуса как Царя Иудейского.

Всю эту историю – я так предполагаю – Франц Кафка рассматривал не в качестве религиозной авофегмы, а как судьбоносный спор человека со своим предназначением, но не в житейских рамках, а на распутье: БЫТЬ ИЛИ КАЗАТЬСЯ

Достаточно аскетичный в личной жизни, Франц Кафка не мог не отринуть в своем творчестве беллетристики. Тем самым он закрывал себе путь к большинству читателей, причем – сознательно. Ни славолюбие, ни сребролюбие не прельщали его, и я вообще не могу себе представить, отчего он смирялся с литературной суетой Макса Брода. Хотя особого выбора друзей для него в литературной Праге не было.

Незавершенность романа «Замок» Францем Пилатом (Понтием Кафкой) – то самое евангельское омовение рук, которое осуждено христианской традицией, но само по себе – обычнейшее явление в нашей жизни. Невозможность закончить главные свои произведения тяготела над Кафкой не физически, а духовно.

Духовность Франца Кафки – как ни приземлял он свое творчество – превалировала, сжималась пружиной в подтексте, бичевала за каждую пустую фразу. На литературной сцене он был актером, который не только не знал текста, но и не имел суфлера.

28.06.09

Но ни в коем случае нельзя сказать, что он носил маску, хотя на большинстве фотографий его лицо – слепок с трагической античной маски. Словно он знал заранее, что сотворят из его произведений на сцене и на экране и пытался предотвратить это своим завещанием. ВЕРНИТЕ АВТОРСКИЕ ПРАВА ФРАНЦУ КАФКЕ! Пересказывать его тексты театрально и кинематографически бесполезно – не уловить инфернального ужаса перед входом в «черную дыру» повседневности. Чтение Кафки личное дело, а не общественное мероприятие. Если ты – пред зеркалом, а за спиной у тебя – полным полно народу, хочется разбить невиновное зеркало. Ах, эта ужасная двойственность одиночества и общения! Женщина наряжается, чтобы в конце концов раздеться. Писатель заполняет лист бумаги текстом – обнажаясь и наряжаясь одновременно. В этом – величайшая неправда творчества! В этом – вина творца, не послушавшегося веления Творца? НЕ СОТВОРИ СЕБЯ КУМИРОМ! Военно-полевой суд – каждому писателя! Децимации – прямо в типо-графии! А критиков – типографских швейцаров – отправить на принудительные работы в каменоломни: пусть добывают тысячи тонн словесного мрамора, а не изводят его всуе! (Ах, какое точное словечко выпало из письменного обихода – демонстрация виртуального онанизма!).

Прошла ли мода на Кафку? Нет, и это поразительно. Эта шлюха мода, мучимая бездельем и собственной фригидностью, уподобляется павлину, но как отвратителен его голос – ужасающий скрип писательского пера, стаккато кнопок клавиатуры, рев Касперского в динамиках, обнаружившего попытку атаковать ваше подсознание. Приятельские отношения с финансами и шуры-муры в «голубой» области – вот и все достижения моды, вот и все,

29.06.09

Что она может предложить читателю. Читатель – Гулливер в стране лилипутов, опутанный множеством нитей и обездвиженный. Всякая новая книга – новая нить, приземляющая еще больше, еще неотвратимее. Франц Кафка порвал с этим очень просто – отсек свой читательский опыт и самоцензуру. Достоевский, подгоняемый желанием заработать на очередной поход в казино, несмотря на всю правдивость страстей, работал на выработку общественного мировоззрения, так что тексты его полны невнятицы и барахтанья в собственном опыте Семеновского плаца и Мертвого Дома. Встать НАД этим он пытался евангельской харизмой и литературным трудолюбием на виду у всего честнОго народа, что не исключало издержек тщеславия, а, значит, – оглядки на читателя. Христианская традиция получила еще одного адепта и «пророка». Общество получило развернутую, романную характеристику газетных статей, нашумевших в свое вялотекущее время. Достоевский ПРИВЯЗАН к читательскому любопытству и читательскому кругозору.

Никому не дано вступать в одну реку дважды. А следует ли вступать в неё и первый раз? Во всяком случае – писателю… Пусть твое левое полушарие мозга не знает, что делает правое, – только тогда ты освободишься от тщеты, гнета и расчета, опутывающих тебя и диктующих тебе привычные слова и мысли. Пошлость подстерегает нас повсюду, особенно много её на книжных полках. Наверное, азбучные истины необходимы, но как пойти далее азбуки?

Бессребреник и идеалист – ипостаси разные, но мы их постоянно путаем, подставляя одно вместо другого. Идеалист гораздо опаснее – он играет формулами и встраивает их в жизнь на манер Прокруста. И жизнь не пошла дальше евангельских предписаний, вернее – отринула их и… остановилась. Читатель, ты не заметил, какое тысячелетье на дворе? ДО ХРИСТИАНСТВА. И даже – ДО БУДДИЗМА. Вот эта уловка человечества: ЭТО НЕ ТАК, ВЕРНЕЕ – НЕ СОВСЕМ ТАК, А ЕЩЕ ВЕРНЕЕ – СОВСЕМ НЕ ТАК, вот эта эквилибристика словами и омерзила человеческий опыт общения с природой и себе подобными. Это – не философская промашка, сие – литературный дефект Господним попустительством.

Только Франц Кафка осознал этот дефект и это попустительство. Его внут-ренняя заинтересованность в литературе оказалась превыше самой литературы, её условности и видимости. Лишь он один понял, что Вавилонская башня не может быть построена и вовсе не по причины различий языков – строится не башня, а ВЕЛИКАЯ КИТАЙСКАЯ СТЕНА, разделяющая человечество. Даже физическое, плотское единение возможно; внутреннее, духовное – никогда. Язык тела предписан, язык духа – неведом. Все религии мира улавливаю его в свои постулаты и предписания, но тщетно – ритуал не заменит Гармонии, а вера – Свободы.

К сожалению, мои отрицательные инвективы – признак бессилия словесного выражения нематериального (опять НЕ!). Франц Кафка избрал другой путь – путь незрячего в мире людей с искаженным зрением, путешествие в область духа в мире форм. Его органы чувств от рождения были не приспособлены к обычной жизни: прекрасное зрение при неразличении цветовом, острейший слух при отсутствии музыкальности, физическая слабость, усугубляемая отказом от горячительных напитков и вкушения чужой плоти (ах, господа христиане, как тут не вспомнить о теле и крови Христовом!). Правда, телесный низ не давал покоя нашему герою и отвлекал от духа печальной необходимостью. Даже желание Кафки отдавать как можно меньше времени постылой работе для денег – никак не признак лености, напротив – высвобождение личного времени для побега в духовное пространство.

Но можно рассматривать феномен Франца Кафки и как казус генетический, что, по сути, и есть Господне предопределение: кого лишают многого, многое и даруется. Господь попустил еще одного человека выйти на свидание с Собой, скрывшись под сюртуком атеиста. Ни о каком богоборчестве речи не идет – просто скромные притязания на ореол мученика. Выглядел ли Франц Кафка таковым со стороны, в глазах своего окружения? Боюсь, что скорее он вызывал непонимание и недоумение, но разве сравнить их с непониманием и недоумением нашего героя, даже бессонницу обратившего в свое оружие борьбы со всеобщим инакомыслием.

Гипертрофированное отчуждение, исключающее человеконенавистничество, – феномен редкостный. Эгоизм Франца Кафки был очередной стеклянной стеной, отделяющей его от бесполезного броуновского движения, создающего цивилизацию в пустыне безбожия (или многобожия – что не меняет сути). Миллиарды человеческих особей напоминают нашествие саранчи. Ценность каждой человеческой личности девальвируется так быстро, что даже потребительский онанизм не вызывает былого подросткового восторга (о стыде уж и говорить не стоит!). Доживи Франц Кафка до нашего времени, он не изменил бы своего мнения, подтвержденного лозунгом: СЖЕЧЬ КАФКУ ДО ПОСЛЕДНЕЙ СТРАНИЦЫ!

Имея дело с этим «несовершенством» текстов Кафки, мы, читатель, уже не можем довольствоваться собственным несовершенством, но путь Франца Кафки для нас закрыт – им самим. Он поставил точку там, где должно быть многоточие, и с этой многозначительностью нам не справиться – не те силы, не то время, и расширяющаяся Вселенная может вот-вот «схлопнуться». Мы – словно за 5 минут до столкновения «Титаника» с айсбергом: даже молитвы в церковных каютах не спасут и не изменят траектории планеты.

Назад | В начало | Читать дальше