Физика и метафизика сексуальности Франца Кафки

Часть пятая

Но вот в середине августа того же года состоялось второе их свидание в Гмюнде. Разочарование и стыд. Практически катастрофа, от которой Кафка не смог оправиться. Он переживает почти месяц и никак не может изгнать из памяти этот день в Гмюнде. Но и в письме от 9 августа уже звучали кое-какие нотки от прежнего целомудрия.

Что же случилось с Кафкой в Гмюнде во время свидания с Миленой? Что победило дух или тело? Кто его предал собственное тело или душа Милены, принадлежащая мужу? Вполне возможно, что в клубок вплелись и то и другое, и в борьбе этой оказался раздавленным сам Кафка. Он попытался стать обыкновенным человеком, обыкновенным мужчиной. На короткое время даже уверился в этом тем более тяжко было разочарование.

Проходит полгода и в Дневнике 21 января 1922 появляется запись: "Для всего существует искусственно жалкий заменитель: для предков, супружества, потомков. Его создают в судорогах, и если не погибают от этих судорог, гибнут из-за безотрадности заменителя".

Это все еще отголоски Гмюнда. Сколько раз еще прозвучит погребальным колоколом это слово в письмах Милене!

Ноябрь 1920: "Что они еще способны дать? Разве что день в Гмюнде день недоразумений и стыда, почти неизгладимого стыда".

Сентябрь 1920: "…сойдись мы вместе, опять возникнет тот, что был в Вене. А то еще и тот. Что был в Гмюнде, сама невинность, будто ничего и не произошло, в то время как снизу, из глубины, будет источать угрозу тот, настоящий, неведомый никому, неведомый самому себе, еще менее существующий, чем другие, но в выражении могущества своего реальней всего реального (вот только отчего только он не поднимется сам, наконец, сам не покажется?), и он снова разобьет все вдребезги".

По моему, в моем тексте еще ни разу не появилось это слово ИМПОТЕНЦИЯ. И недаром: можно было подозревать некие несуразности в сексуальности Кафки, но открытым текстом (почти!) об этом мог заявить только сам писатель. Прочитаем еще раз сентябрьское признание его и представим вполне конкретно физиологическое состояние 37-летнего больного человека, оценившего свое положение как КАТАСТРОФУ.

И все-таки вновь воспоминание о Вене! В том же письме от 9 августа 1920:

"Жаждать посредством колдовства ухватить за одну ночь в спешке, натужно дыша, беспомощно, одержимо посредством колдовства ухватить то, что каждый день дарит раскрытым глазам! (Наверно, детей иначе не получишь, наверно, дети тоже колдовство наверно. Оставим вопрос открытым.).

Запись в Дневнике 31 января 1922: "Остается лишь разрешить загадку, отчего в Мариенбаде я был счастлив 14 дней кряду, и почему я, может быть, и здесь был бы с М. Счастлив, правда, после мучительного прорыва границы. Но это, пожалуй, было бы еще труднее, чем в Мариенбаде, образ мысли стал прочнее, опыт большим. То, что раньше было разделяющей полосой, стало стеной, или горой, или, вернее: могилой".

И наконец, 10 апреля: "Пять лозунгов для ада (в генетической последовательности):

1. "За окном самое страшное". Все остальное ангелоподобно, о чем прямо или при несогласии (что случается чаще), молчаливо соглашаешься.
2. "Ты должен обладать каждой девушкой!" не по донжуански, а по слову черта, согласно "сексуальному этикету".
3. "Этой девушкой ты не смеешь обладать!" И потому и не можешь. Небесная фата-моргана в аду.
4. Все это лишь естественная потребность". Так как она у тебя есть, будь доволен.
5. Естественная потребность это все". Как можешь ты иметь все? Потому у тебя нет даже естественной потребности". Перевод: Дневники Е.Кацевой, Письма к Милене А.Карельский, Афоризмы С.Апт.

Что же из всего этого следует? Как ни странно роман "Замок". Низкий и высокий планы произведения идут параллельным курсом, как выясняется, в конце концов, в небытие. Роман остался незавершенным. Макс Брод уверяет, что "Замок" должен был закончиться так: уже на смертном одре К. получает известие из Замка ему позволено проживать в Деревне. Коли это так, то это Скрижаль Судьбы, последний год жизни Франц Кафка провел под созвездием, которое олицетворяла молодая девушка Дора Димант, облегчившая ему жизнь на пути к смерти, но она не была ангелом Смерти, она была Ангелом Жизни.

12. Так что же это была за "катастрофическая" ночь в Гмюнде? Этим вопросом задавалась и Милена, она даже спрашивала Франца о возможной причине его волнений и угнетенного состояния. Она распечатала ларец памятливой Пандоры, её возлюбленный вернулся в своё юношеское прошлое.

Это произошло жарким летом 1912 года: он готовился к госэкзамену и от скуки пошутил, жестами давая понять продавщице в магазине готового платья через улицу, что желает провести с ней ночь. Девушка согласилась на предложение красавчика". Он зашел за ней после восьми вечера, а в магазине оказался кто-то еще.

"Это мало что меняло, я боялся всех на свете и этого человека, соответственно, тоже, даже если бы его там не было, я бы все равно боялся". Девушка с этим человеком зашла в кафе, чтобы выпить пива, потом зашла домой, а Кафка тянулся за ней, как нитка за иголкой. "Все это, даже до отеля, было привлекательным, возбуждающим и мерзким. В отеле лучше не стало, и когда утром а погода стояла все такая же теплая и ясная мы проходили по Карлсбрюкке, возвращаясь домой, я все-таки был счастлив, и это счастье состояло в покое, наконец исходившем от моего вечно томящегося тела, но прежде всего, оно заключалось в том, что все происшедшее не оказалось ЕЩЕ более омерзительным, еще более грязным".

Встреча их повторилась и... все на этом закончилось. Юноша более не отвечал на взгляды и знаки девушки. Инцидент дает кое-какую пищу для размышлений. Во-первых, он был привлекателен для девушек. Во-вторых, вряд ли она желала следующих встреч, если бы её новый знакомый оказался несостоятельным как мужчина.

"Я бы не сказал, что единственной причиной моей неприязни (конечно, это не было её причиной) было то, что девушка, совершенно невинно, сделала одну маленькую мерзость (не стоит говорить об этом), произнесла одну маленькую грубость (не стоит и говорить об этом), но воспоминание об том осталось, я уже в тот самый момент знал, что никогда этого не забуду, и одновременно был уверен или мне так казалось, что эта мерзость и грязь, внешне, конечно, случайные, но внутренне совершенно закономерные, полностью соответствовали всему в целом, и что именно эта мерзость и грязь (для которой её маленький жест, маленькое слово явились лишь крошечным симптомом) и завлекли меня с такой безумной одержимостью в тот отель и отняли у меня, вплоть до настоящего времени, все силы."

По здравому суждению, речь может здесь идти только о половой силе", а вернее о половом бессилии (пусть постфактум).

"С тех пор ничего не изменилось. Мое тело часто спокойно на протяжении нескольких лет, вновь оказалось невыносимо возбужденным этим желанием вполне определенной маленькой мерзости, чего-то слегка отталкивающего, болезненного и грязного; в лучшем из всего, что происходило со мной по этому поводу, всегда было немного плохого запаха, немного страдания, немного ада…"

Франц упомянул о совершенно иной ситуации с Миленой, но само соседствование "мерзкой" девушки и Милены на одной странице вполне симптоматично

"Поэтому не только приближение твоего тела, но ты сама оказываешь на меня этот тревожно-успокаивающий эффект. И у меня не было "смятения" перед ночью в Гмюнде, но лишь обычное мое "смятение" ах! но и обычного достаточно…"

В главе 10 я уже приводил лирический пассаж о пребывании Франца с Миленой в лесу под Веной чистая поэзия, но… как и всякая поэзия, сдобренная изрядной толикой лжи. Иной раз мы выдаем за правду не то, что было, а то, чем это должно быть или желательно. Кроме всего прочего, в объяснениях подобного рода всегда будет не доставать (взаимно не доставать!) опыта визави, что создает часто эффект совершенно недостаточный для взаимного понимания если не на сто процентов, то хотя бы на любую их половину. Вот почему письма Кафки столь подробны и многоплановы не смея найти Истину, приходится довольствоваться сотней маленьких правд.

"Но как раз между этим миром дня и тем "получасом в постели", о котором в одном из писем ты говоришь мне с подчеркнутой небрежностью, как о чем-то мужском, для меня существует пропасть, которую я не могу преодолеть, вероятно, потому, что не хочу. Там, на другом краю пропасти, находится то, что принадлежит ночи, нечто абсолютно ночное, а здесь мир принадлежит мне; и стоит ли перепрыгивать на ту сторону ночи, чтобы еще раз сделаться её обладателем?.. Стоит ли идти туда из-за любви к черной магии, к философскому камню, к трюкачеству, к алхимии, к волшебному кольцу? Все это чуждо мне, и я этого ужасно боюсь. Хотеть овладеть этой магией, в спешке одной ночи, тяжело дыша, брошенному, одержимому, стремиться с помощью волшебства подчинить себе то, что при свете дня находишь в раскрытых глазах ("возможно", по-другому нельзя иметь детей "возможно", дети это тоже магия. Оставим теперь этот вопрос) вот почем я столь признателен (тебе и всему), вот почему вполне естественно, что рядом с тобой я чрезвычайно спокоен и чрезвычайно возбужден; вот опять же, почему, осмыслив это, я отказался от всякой другой жизни. Посмотри мне в глаза!" (пер. Д.Кротовой).

Это написано еще до Генри Миллера, который, при всей своей изощренности, так и не дотянулся до искомого, таинственного плода секса именно потому, что литературный образ секса был у него подчинен своему протеже, тогда как Франц Кафка имел в виду в первую очередь НОЧНОЕ ИСКУССТВО. Ночь это душная атмосфера, в которой он, "тяжело дыша", вынужден не отправлять физиологию. А выдалбливать кончиком податливого пера дупло, пещеру, укрытие от той же самой ночи. Рефлексия вот что превалировало в половом акте Кафки. Литературная задача решалась одновременно с сексуальной (а то и обгоняла её) писатель пытался обмануть природу, природу тела, которая сопротивлялась со всей жестокостью и последовательностью, ей свойственными. Ниагарский водопад невозможен на равнине, а Кафка еще пытался возвести вокруг живительного водоема стены литературного замка. Нет, писатель решал не решаемую задачу, боролся с природой, словно с призраком. Секс для него был войной на два фронта, которая, как известно даже из истории, может быть только проиграна.

Однако гениальность Кафки состояла еще и в том, что он бросал все свои войска (почти все) вперед, в литературном направлении, почти не опасаясь удара с тыла (а еще вернее предвидя его). С этой точки зрения письма для него были даже предпочтительнее собственно литературных произведений можно было "резать по живому", истекать не клюквенной кровью, испытывать не очередной, выдуманный коитус. Здесь проявлялась интуитивная философия писателя: МНОЖЕСТВО ЕДИНИЧНО. Один-единственный половой акт уже снабжал его всей полнотой информации по этому ничтожному (самому по себе) поводу. Одновременная отстраненность от ситуации и чуткая вживаемость в неё кто еще из писателей может предъявить сей несомненный мандат гениальности?!

Следует еще припомнить урок истории: ПОРАЖЕНИЕ ЗАСТАВЛЯЕТ ДУМАТЬ СТАРАТЕЛЬНЕЕ И ЧУВСТВОВАТЬ ОСТРЕЕ, ЧЕМ ПОБЕДА. Сексуальная победа самоудовлетворительна. Она усыпляет бдительность искусства. Литературе в замкнутом пространстве победы делать нечего. Победа по существу окончательна. Горизонты же поражения безграничны. В отчаянии столько силы, столько прозорливости, столько надежды никакой победе не угнаться!

Но все это литературные "штучки". Жизнь позволяет экспериментировать с собой до известных пределов уже хотя бы потому, что и сама ПРЕДЕЛЬНА. Франц Кафка осознавал вполне и этот риск. Его литературная лаборатория была великолепно оборудована, но проводимые им опыты чрезвычайно опасны. Писатель понимал это и вписывал жестокий риск, как равноправный, в лабораторный журнал. В этом его писательское мужество: тело стенало, дух требовал воплощения.

13. Творческая личность всегда особым образом препарирует не только свои чувства, но и их отражения в собственном творчестве. Поскольку подсознание играет в этом роль первостепенную (речь, безусловно, идет о писателях, руководимых душевными, внутренними, а не внешними, конъюнктурными побуждениями), очень интересно наблюдать, каким образом события и чувства в завуалированном виде, буквенным дождем выпадают на страницы книги. Задача автора, безусловно, заключается в соразмерности действительности и вымысла, откровенности и корректной адекватности того, о чем автор повествует. Деликатности ситуации еще и в том, что автор интерпретирует своего героя автора же) в рамках существующей общественной морали и собственном понимании о пристойном и непристойном.

Можно существовать по обе стороны границы нравственности-безнравственности. Х!Х век не подозревал о том, что век ХХ успешно постарается размыть эти границы порнографическими рейдами на чуждую территорию литературы и искусства. Образцы, а не образы. Грубая семицветная палитра без полутонов и оттенков. Скабрезное же выражение скабрезности. Физиология, заблудившаяся по пути из ванной комнаты в спальню - из учебника анатомии в музей.

Франц Кафка и по человеческим, и по литературным меркам - порождение века девятнадцатого и был так далек от скандальной славы второй половины двадцатого века, что не нашлось желающих поместить его романы в пантеон эротической литературы. Это и понятно: "интересные" сцены у Кафки практически не понятны тем, кто не имеет представления о событиях, вызвавших эти сцены к жизни. Целомудренность Кафки-человека подчеркивают многие исследователи его жизни и творчества, которое открывало читателю и его переживания в сексуальной области.

"Натурализм" Эмиля Золя, "смелость" Захер-Мазоха не оставили следов влияния в творчестве Кафки, язык которого был идеально приспособлен для передачи любых нюансов бытия. Личная сексуальная озабоченность Франца Кафки вызвала всего-навсего крохотные эпизоды в его романах, - в общем-то, проходные и интересные двумя аспектами, один из которых - его фактические личные впечатления (о втором я упомяну ниже).

Читать дальше | В начало | Читать дальше

---