Духовный романтизм Франца Кафки

Валерий Белоножко

Я много работаю, исследуя и анализируя тексты Франца Кафки. Мои работы постоянно пополняются и публикуются на этом сайте.

Новые темы

Духовный романтизм Франца Кафки

Часть 2

13 июля 2009

но по мере вторжения (попытки вторжения!) в запредельную область НЕИЗРЕЧЕННОГО, которое грозит как Благодатью, так и помешательством, убеждался, что частица не способна уяснить целого и только человеческие задачи посильно решать человеку.

В принципе, на этом любой начинающий «духовидец» ставит точку в предыдущем тексте и начинает новый. Божество требует жертвы, и Франц Кафка её предлагает – сжигая все им написанное до 1910 года. Этот поступок столь же отважен, сколь и безрассуден, – жертвуя своими текстами. Мы жертвуем не собой, а предыдущим неумелым опытом проб и ошибок. То место пусто не бывает, но оно бесконечно во времени и пространстве и именно предназначено для человеческих проб и ошибок, поскольку другого человечество и не производит.. ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ означает, что мы – как эксперимент Господень – и являемся внеисторической сценой любовного свидания добра и зла. Которые тоже суть – маски и роли. На уровне душевного трепета человек ощущает это, но назначает себя ПОЛЕМ СРАЖЕНИЯ ДОБРА И ЗЛА, руководствуясь не чем иным, как гордыней. В обыденной жизни этот термин мы не применяем, поскольку руководствуемся ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ, СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИММ, но религиозные представления в первую очередь сводят нас с небес на землю, снижая потенциал сравнения до земного уровня.

Мне кажется, что именно это в первую очередь отвращало Кафку от религии – изгнание из рая познания добра и зла. Зло в человеческом плане он осознавал не противоположностью добра, ТО И ДРУГОЕ – ЛЕВАЯ И ПРАВАЯ ДЛАНЬ ГОСПОДА. Который предлагает человеку самому решать, левша он или правша. Йозеф К. вообще не грешит этическими соображениями, словно уже находится за гранью добра и зла, но невидимая сила неотступно толкает его в сторону решения этого вопроса. Сколь ни глух и слеп он в своем противоборстве, поскольку воспринимает свой человеческий потенциал лишь как животный. Мы ничего не знаем о взглядах Йозефа К. в горние выси – скорее всего таковых и не было. Но увещевания тюремного капеллана в соборе не дошли до сознания Йозефа К., хотя и нельзя назвать его бессмысленным животным. Но в противостоянии религиозной духовности он не предъявил ни грана духовности человеческой, за что автор и осудил его на погибель (во всяком случае, такова одна из возможных трактовок конца романа). Но другая трактовка – ВОЗНЕСЕНИЕ, пусть гротескное, тоже могло иметь место в романе, хотя и не в религиозном смысле – сбросив панцирь одежды и имени, К. отправился на поиски Замка, но это уже – совсем другая история. Открытые концовки всех романов Кафки – не что иное, как карт-бланш читателю. Этого милосердия Кафки отчего-то не отметил никто из исследователей его текстов, поскольку сразу вгрызались в содержание его произведений, не обращая внимания на форму. Но как раз гениальность Кафки можно было бы подвергнуть сомнению, если бы он довольствовался лишь содержанием, бесформенно колышущимся в читательском сознании. Он ведь и сам прошел собственную школу мышления и творчества – кто еще, кроме него самого, мог решать смысловую будущность своих произведений. Посчитал ли он свой путь неверным? Пропитался ли он пессимизмом на этом пути? Уяснил ли свою гордыню? И деяние и недеяние имеют свои последствия, и недеяние Макса Брода имело не меньшие последствия, чем деяние Франца Кафки, так что коллизия его текстов – не меньший урок, чем сами тексты. )

Читатель может задать вопрос: о каком духовном романтизме может идти речь. Коли во всех текстах Кафки не отыскать ни одного романтического героя? Но кто сказал, что нашего героя можно выстроить по общему ранжиру в литературоведческом плане? И не является ли сам автор романтическим героем своих произведений? Я не только не исключаю такой возможности, но и настаиваю на этом. Это – принципиально. Жизнь Франца Кафки, тексты Франца Кафки и полемика вокруг того и другого – три составные части кафкианской саги, которую рассказывают довольно редко. А часто – и не уверенно. Первое не вяжется со вторым, второе – с третьим, третье – опять же – с первым… Все грешит деструкцией, опорные моменты шатки, невидимое выглядывает из-за видимого. Литературный прибой приносит все новые и новые волны, он стирает на песке след Кафки, но это не значит, что в толще песка не зарыто сокровище. Не известный нам Франц Кафка -данность того же порядка. Как и его тексты, если бы они были сожжены Максом Бродом. Никак не избавиться от отблесков пламени. Которого не было – мы словно читаем апокрифы. И Евангелие от Фомы, не включенное в Канон, заставляет меня вновь и вновь пускаться на поиски неизвестного Франца Кафки.

Впрочем, сие – проблема моя, а не моего героя, который сделал все, что было в его силах, и отошел в мир иной, где нет ни критиков, ни литературоведов, любопытных и настырных. Хотя, надо признаться, критических работ по творчеству Кафки я не встречал вообще, словно он возведен в ранг Небожителей. Было бы интересно поднять критические публикации начала века – так ли однозначно были восприняты его произведения. Хотя Герхардт Гауптман после смерти Кафки заявил Максу Броду, что не знает такого писателя. Следовательно, при жизни Кафки его опубликованные произведения не имели того грозного резонанса, который прозвучал в мировой литературе четверть века спустя. Я долго размышлял над феноменом Франца Кафки, пока не понял, что собственно его литературное творчество имеет как раз не столько литературное значение, как чуть ли не образовательное и образумительное. Мышлению читателя предоставлен духовная свобода от правил и нравоучений, привычных представлений и затверженных азов. Не воспользоваться этим – грех, а воспользоваться – почти преступление против современного литературного процесса, который таковым всего лишь представляется, объявленный в ХХ столетии Фукуямой КОНЕЦ ИСТОРИИ как раз и не состоялся оттого, что это был КОНЕЦ ЛИТЕРАТУРЫ. Никто этого и не заметил – помешал инстинкт литературного самосохранения.

Сколько литературных репутаций. (В том числе – множество Нобелевских!) кануло в Лету безо всякого всплеска и расходящихся по её свинцовой глади кругов! Литературное ремесло – по заказу и не очень – заметно оскудело, хотя гордое именование ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЦЕХ звучит как издевка над самими собой писателей (подобные проговорки присущи недалекого ума литераторам). Профессионализм в литературе подозрителен сам по себе уже хотя бы потому, что демократически ставит на книжную полку Библию и Ницше, Набокова и Мураками, Евтушенко и Бодлера, Теннеси Уильямса и Софокла. Сравним миллионный тираж Акунина-Чхартишвили и 1500 экземпляров последнего трехтомника Кафки, изданного «Терра – Книжным клубом» и сразу поймем: пирожное приятнее черного хлеба. Это Мария-Антуанетта при сообщении о том, что бедные не могут есть хлеба, наивно воскликнула: «Так пусть питаются пирожными!. Не удивительно, что она окончила жизнь под ножом гильотины. Удивительно, что в России еще кое-как живы толстые литературные журналы, профессионально сводящих литературу на нет. Корпоративность промышленная уже дала нам свои плоды, корпоративность литературная и плодов-то уже давать не способна. Потеряны ориентиры, похерены ценности, Фонвизин – лыко в любую современную строку. Тушите свет, господа, читать уже незачем и нечего!

14 июля 2009

От моего вчерашнего злобствующего выступления я не отказываюсь по той просто причине, что сам состою в профессиональном творческом Союзе российских писателей, в который был принят на 50% за перевод романа «Америка» Франца Кафки, что уже можно считать индульгенцией. В действительности «связь» с Францем Кафкой несколько предосудительна из-за СТРАННОСТИ этого автора со странным выбором своих персонажей.

Только что в Инте наткнулся на список продаваемых в России книг Кафки. Оказалось, что не раскуплено их порядочно – то ли издательская политика не верна, то ли читателю Франц Кафка не нужен (противопоказан?). Возможно, новое поколение читателей просто-напросто считает его ОДНИМ ИЗ МНОГИХ, не подозревая о его тотальном одиночестве как в жизни, так и в литературе. Связано это как с системой нынешнего образования, так и с тотальной толерантностью всего и всех. Жажда жизни – количественная, а не качественная – неутолима, но приносит лишь разочарования и страдания. Вечно молодой мир даже не подозревает о скорости своего старения, но силится удержать при себе юность, срок которой не дольше срока жизни любимой собаки.

Так вот: произведения Франца Кафки молодых романтиков пронять не могут. Их романтика – иного рода, иной интенсивности, иной энергетики, иного направления. Романтика юности связана с образом жизни, а не мышления. Каждому времени – свои песни (и сказки). Каждое время шлифует себя для нового оптического обмана, и Франц Кафка, по всей видимости, гений вне времени и пространства, вписывается в эпоху духовности каждого отдельного человека. Но вот – каждого ли? Общество разбежалось по отдельным социальным, образовательным, профессиональным и духовным квартиркам, и эта общественная стратификация не дает возможности текстам Франца Кафки нести его невидимое духовное знамя по городам и весям.

Пример Александра Солженицына с его «Архипелагом ГУЛАГ» – пусть на примере одной России – показателен: уже следующее поколение российских граждан омертвит вторично уже мертвых своим равнодушием. Мы сделали Кафку советской былью, виртуозно улыбнулись на дорогих когда-то могилах и… успокоились. Таков русский парадокс – только у нас историческая память является достоянием от силы двух поколений. Матерый волк Солженицын ушел из советских облавных сетей и возмечтал взрастить поколение молодых волчат, но не тут-то было – волчата бездумно порвали в клочья не советскую власть, не бюрократию, не пошлость, а самоё себя, собственное будущее. «Духовный наркотик» лишился прилагательного, а вместе с ним – и смысла. Смысла жизни. А по большому счету – и самой жизни. Советский идеологический наркотик внедрялся страшно – страхом ГУЛАГа и смерти. Карательная идеология. КАРА. НЕ СТРАННО ЛИ, ОДНАКО, ЧТО Франц Кафка ОБЪЕДИНИЛ НОВЕЛЛЫ «Приговор», «Превращение» и «В исправительной колонии» в одной книгу, которую назвал «КАРЫ». Где-то здесь мерцает его провидение, хотя я изо всех сил не хочу в это поверить. Романтизм наоборот. Романтизм, вывернутый наизнанку. Анти-романтизм.

Но я назвал бы его – СВЕРХРОМАНТИЗМ. Францу Кафке не дает покоя собственное тело, мешающее достижению Абсолюта. Но и герои его романов – только на пути к Абсолюту. Собственно, даже Вселенная – на пути к абсолютной сингулярной точке, где Бытие – в невидимой скорлупе Небытия и Время теряет свое обоснование.

«МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК, ГДЕ ТЫ?» ЭТО – ЕЩЕ РАНЬШЕ Ганса Фаллады – спросил Франц Кафка.

В начало | Читать дальше

Дневник о Франце Кафке

Исследование текстов

Валерий Белоножко

Духовный романтизм Франца Кафки

Часть 2