Франц Кафка

ВАЛЕРИЙ БЕЛОНОЖКО

Невынесенный приговор

О Франце Кафке. Холодно и пристально.

3. Презумпция виновности

В 36 лет Франц Кафка пишет «Письмо отцу», полное упреков, сожалений, предположений и воспоминаний. Читателя это автобиографическое послание заинтригует, хотя и несколько удивит. Писатель уже в серьезном возрасте не решается встретиться лицом к лицу с главным фигурантом этого произведения (себя он как бы отодвигает в нем на второй план. Не думаю, что страх перед грозным до сих пор родителем воспрепятствовал выяснению отношений со столь большим запозданием. Болезнь Франца поставила его практически в пограничное состояние, болезнь смертельна, и он вполне это осознает, и хочет расставить все точки над I, так как ему по существу это еще не удалось сделать ни разу в жизни. Кроме нескольких тонких книжек, писателю нечего предъявить urbi et orbi: ни семьи, ни детей, ни карьеры, ни достатка. Ни репутации, ни довольства хотя бы ординарностью (каковое обычно лелеют в себе ограниченные люди).

Упрекая других, мы обычно исподволь выводим под огонь самокритики самих себя, но делаем это бережно и деликатно, чтобы лишний раз не травмировать и без того хрупкую психику. Франц Кафка подводит промежуточный итог своей жизни, сваливая груз ответственность на родителя, с которым, собственно говоря, он и не думал соперничать. Дело не в том, что они – в разных весовых, образовательных и ментальных категориях. И не в том, что говорили они на разных по душевной интонационности диалектах одного языка. И не в том, что переживаемое родителем не вписывалось в узкое русло переживаний Франца – шоры эгоизма давали ему возможность видеть только узкий сектор семейной жизни, где кипели свои страсти и флуктуации, где также решались отдельные судьбы, но – по приемлемому сценарию, от которого так открещивался испуганный наследник.

Быть рядом, но ни в чем не участвовать – вот девиз его, вот его условие нейтралитета, хотя ни о какой войне и мысли не было. Оторвись сын от семейной ветки, укатись он в чужедальние края и каким-то образом пристроившись к тамошней жизни, множество противоречий потеряло бы свою остроту, взаимные раны оказались бы менее глубокими, претензии – менее настойчивыми, обиды – не столь очевидными.

Сын требовал, чтобы его понимали и признавали родители вне зависимости от их участия в его жизни, за которую они считали себя ответственными, несмотря на далеко не юношеский возраст сына. Родительский инстинкт продолжения рода довлел над Германом и Юлией Кафками; их поступки и пожелания не заключали в себе ничего сверхъестественного или лишнего: точно так же они относились бы к братьям Франца, выживи они в младенчестве.

С чего начинается в семье взаимное отчуждение? Как обычно, отдельные тоненькие струйки промывают крохотные отверстия в подошве плотины, пока их количество не перейдет в катастрофическое качество. Плотина в конце концов рухнула, и Герман Кафка в этой ситуации руководствовался поговоркой ХУДОЙ МИР ЛУЧШЕ ДОБРОЙ ССОРЫ, тогда как сын его все еще бился о камни давно рухнувшей плотины, создавая видимость сопротивления.

Я считаю Франца Кафку самым мудрым писателем 20-го века там, где он наиболее силен – в разветвлениях диалектики, в теории, в потенциальной возможности абстрактного бытия, но там, где сама обыденность пыталась по возможности честно строить хрупкие, пусть не всегда ажурные и элегантные отношения, писатель не шел ни на какие уступки другим, настаивая если не на собственной правоте, то хотя бы на праве собственных ошибок.

Какой тотальный упрек мог бы предъявить сын родителю, который, сидя в своем кресле, управлял миром. Считая (или только говоря) так, сын .выдавал себе индульгенцию – мол, сила ломит и соломушку. Согласно любой доктрины войны, силу противника следует преувеличивать, а свою – приуменьшать, для того чтобы обеспечить себе реальную победу. Но Франц-то никогда ни на какую победу не рассчитывал, он заранее смирился с будущим поражением и стенал в предчувствии будущих ран и позора, которые, конечно, скорее были воображаемыми и весьма годились бы для добротной характеристики вымышленного героя.

Франц вымыслил этого героя – СЕБЯ. Сюжет для добротного семейного романа – каких-нибудь там БУДЕНБРОКОВ – был у него под самым носом, но литературные произведения на эту тему были им уже написаны – ПРИГОВОР, АМЕРИКА, ПРЕВРАЩЕНИЕ, но, оказывается, не избыли родительской и собственной вины, а жизнь все дает и дает ему свидетельства собственной несостоятельности, которая…

С КЕМ ПРОТЕКЛИ ЕГО БОРЕНЬЯ? С САМИМ СОБОЙ, С САМИМ СОБОЙ. Францу Кафке скучно писать выдуманные, конструированные судьбы. Зачем, когда под боком. Под рукой, под п6ром – своя собственная, и семейная, с которой можно управляться с толикой лишь фантазии, зато – с полным набором впечатлений от семейной драмы.

Отдавал ли себе Франц в этом отчет? В конце концов его ситуация – как в литературном, так и в бытовом планах – испробована многими сотнями поколений, и полить её сиропом из мировой скорби – для этого требуется стремление сказать больше и лучше, выйти на новый уровень с претензией на гениальность.

УНИЖЕНИЕ ПАЧЕ ГОРДОСТИ – вот в чем я обвиняю героя своего исследования (вслед за христианской традицией)..

Отсутствие наполеоновского комплекса тем не менее не возбраняет писателю покинуть место схватки, попытавшись оставить за собой последнее слово – это обычная уловка человеческого бессилия. Животный мир в этом отношении более прямодушен и откровенен – понявший свою слабость самец покидает место схватки или даже подставляет победителю самое свое уязвимое место – горло или брюхо – в знак сдачи на милость победителя.

Франц Кафка, подводя итоги многолетней схватки, о которой никто не догадывался за пределами его внутреннего мира, прибегает к этой уловке – последнее слово остается за ним, хотя матушка его так и не показала сыновний манускрипт отцу, так что документ этот не только сыграл роль психологической отдушины, но и стал ярким представителем исповедальной прозы в её классической традиции. Но не только.

Я недаром употребил выше термин уловка. Писатель не может не быть честным хотя бы пред самим собой и оставляет нам по поводу "Письма отцу" его собственное определение – адвокатская уловка.

Каждый из нас – собственный адвокат. Но никто из нас не признается в этом не только перед другими, но и перед самим собой. Франц Кафка ПРИЗНАЕТСЯ. Цена этого признания велика. Цена – жизнь. Вот насколько ответственен писатель перед сказанным им словом. Но и это еще не все: Франц Кафка считает своим долгом представить urbi et orbi долговременное признание:

Я пишу иначе, чем говорю,
Говорю иначе, чем думаю,
Думаю иначе, чем должен думать,
И так до самых темных глубин…

Не припомню столь бичующих себя строк в мировой литературе. Но они – призыв и к читателю задуматься над выстроенной им судьбой, и призыв к ответственности. И даже предупреждение…

Известно, что (по крайней мере, до конца 20-го века, чреватого безответственностью Интернета) значение СЛОВА было необычайно велико. Культура воспитывала восприимчивость не просто к слову, но и к значению его в контексте жизни. Существует множество признаний знаменитых людей от самой древности в том, что некое слово или выражение буквально перепахивало человеческую душу и меняло жизнь. Такова психологическая ответственность нашей, человеческой природы, хотя, к прискорбию или у счастью, она – тот самый плюс, который пытается уравновесить ложь, компромиссность и соглашательство с собственной слабостью.

Что же касается действительной жизни, то в "Письме отцу" уже взрослый сын выстраивает ряд обвинений своего родителя в слишком суровом и неадекватном следовании отцовскому долгу. Приведя пример наказания себя в ребяческом возрасте ( когда за щенячий скулеж родитель выставил его за балконную дверь), Франц Кафка словно бы выпустил из виду огромный мир вокруг себя, где существует множество способов справедливого или несправедливого наказания или перевоспитания провинившегося (или просто мешающего) ребенка.

Словно бы гром грянул с ясного неба! – так, по меньшей мере, вспоминает этот случай взрослый сын.

Или Франц Кафка так и не повзрослел? В этом есть большая доля истины. Словно не прошло три десятка лет после того бессмысленного наказания, оно – рядом, оно случилось буквально вчера, и обида все так же бурлит в неокрепшей душе маленького мальчика.

«Доколе!? – хочется воскликнуть. – Когда же ты, наконец, повзрослеешь, гениальный ребенок? Когда ты станешь идти вперед, с повернутой в прошлое головой? Все мы родом из детства, все мы можем припомнить ребяческие «преступления» и родительские «наказания».

Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись,
В день уныния смирись,
День веселья, верь, настанет.

Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло;
Все мгновенно все пройдет,
Что пройдет, то будет мило.

Жаль, что Франц Кафка не знал этого стихотворения Александра Сергеевича Пушкина. Из русской классике он воспринял фантазии Гоголя, нравоучения Толстого и «сумрачный гений» Достоевского. Следует признать, что «солнце русской поэзии» закатилось слишком рано, так и не осветив своим простым и ясным светом мировую литературу.

Возможно, гипертрофированный гений Кафки чересчур ярко (или мрачно) воспринимал кажущуюся трагедией ЕДИНСТВЕННОСТЬ каждой (через свою) человеческой жизни и её невозвратность. Он хочет переплавить общую скорбь в тигле  собственной души и вопиющего безответно текста, и это ему удается, и это не утешает нас, но заставляет еще более пристально вглядываться во тьму грядущего.

Я весь – литература. Сие – не только признание Кафки, но и его оправдание перед собой и перед свидетелями ПРОЦЕССА. Нехитрая, почти ребяческая сентенция, но она конкретизуется в сожалеющем тоне его биографов и исследователей: ЖИЗНЬ Франца Кафка БЕДНА СОБЫТИЯМИ.

КАКОВО! Каждый его роман – событие мировой литературы. Притчи и афоризмы включают полный ресурс мозговой деятельности. Дневники и письма уводят в дебри собственной не отрефлектированной жизни.

Творец не только ищет, но и находит оправдание в своих творениях. Так было, и так будет. Они – каменные стены его ЗАМКА. За ними укрывается он от мира, который, как ему кажется, идет на приступ. Оборонная тактика писателя (художника, музыканта) пассивна только на первый взгляд, она – его функция, и форма жизни, и её содержание. Любимый Кафкой Флобер в «Мадам Бовари» учил его проживанию жизни в своем герое (героине), но и амбивалентность такого существования показалась моему герою слишком уж осторожным свидетельством течения жизни. Не стоит прятаться за своими героями, или воображать себя ими. Или, наконец, перекладывать на них свои вины и прегрешения. Это – достаточно целомудренный прием. Франц Кафка использует способ МАТРЕШКИ, пришедший в Россию из Японии, а к писателю – из вполне луковичной структуры его души. Здесь я только напомню об ИГРЕ В ПРЯТКИ, о которой у нас речь пойдет далее,, а пока перейду к главе, которую назвал

Назад | В начало | Читать дальше