Франц Кафка

Письмо отцу

(перевод В.Белоножко)

Страница 9.

Частично именно эта тесная связь и манила меня к браку. Я думаю, это равенство, которое установилось бы между нами и которым Ты мог бы проникнуться, как никаким иным, именно потому так прекрасно, что я смог бы тогда стать свободнее, благодарнее, невиновнее, более откровенным сыном, а ты мог быть неомраченным, недеспотичным, сочувствующим отцом. Но чтобы достигнуть именно этой цели, мы должны бы сделать все случившееся не имевшим места, то есть вычеркнуть нас самих.

Но раз мы такие, какие есть, брак не для меня как раз потому, что это целиком твоя собственная область. Иногда я представляю себе расстеленной карту мира и Тебя распростертым поверх её. И для меня ясно, что жизнь для меня возможна лишь в областях, которые либо Ты не перекрываешь, либо находятся вне пределов твоей досягаемости. А этого,  в соответствии с моим представлением о твоем величии, маловато, и области эти не очень отрадные, и брак особенно не принадлежит к их числу.

Уже само это сравнение доказывает, что я ни в коем случае не хочу сказать, будто Ты своим примером изгнал меня из области брака, таким образом, как, к примеру, из магазина. Напротив, несмотря на все отдаленное сходство, во многом я имел перед собой образцовый брак, образцовый в части верности и помощи друг другу,  и по тому, сколько у вас детей, и даже тогда, когда дети выросли и все больше нарушали мир, брак, как таковой, при всем том оставался нерушимым. Именно на этом примере, возможно, сложилась мое высокое представление о браке; то, что мое стремление к браку ни к чему не привело, объясняется другими причинами. Они лежат в твоем отношении к детям, которому как раз посвящено все письмо.

Существует мнение, будто страх перед браком возникает из того, что боятся, как бы дети не отплатили нам за то, в чем мы сами согрешили перед собственными родителями. Я не думаю, будто в моем случае это имеет уж слишком большое значение, так как мое чувство вины, собственно говоря, проистекает от Тебя  и к тому же столь неповторимо, это сознание неповторимости неотъемлемо от его мучительной сути, так что повторение невообразимо. Все-таки я должен сказать, что для меня был бы невыносим такой молчаливый, сухой, черствый,  истощенный сунн, я, пожалуй, бежал бы от него, не будь иного выхода, уехал бы, как Ты хотел это сделать лишь в связи с моим браком. Следовательно, исходя также из этого, я мог оказаться неспособным к браку.

Но гораздо важнее страх за самого себя. Это следует понять так: я уже упоминал, что сочинительство и все с ним связанное были моими маленькими попытками самостоятельности, попытки бегства; предпринимались они с самыми крохотными из всех последствий и вряд ли приведут к большему, я подтвердил это многим. Несмотря на это, мой долг, а вернее, весь смысл моей жизни состоит в том, чтобы охранять их, сделать все, что только в моих силах, чтобы предотвратить любую угрожающую им опасность, даже возможность такой опасности. Брак это возможность такой опасности, правда, также возможность содействия, но мне достаточно, что он является источником опасности. Что со мной станется, если все же эта опасность нагрянет! Как я смогу жить в браке с необъяснимым. может быть чувством этой опасности,  но в любом случае неопровержимым! В противостоянии, правда. Я могу колебаться, но конечный исход предрешен, я должен отказаться. Поговорка о воробье в руке и голубе на крыше уместна здесь с большим приближением, в руке у меня  пусто, на крыше все и, тем не менее, я должен – так решают условия борьбы и жизненные обязательства – выбирать эту пустоту. Подобным образом я вынужден был выбирать и профессию.

Но самое главное препятствие браку – в неистребимом убеждении, что для сохранения семьи и особенно руководства ею необходимо заручиться всем, чему я научился от Тебя, то есть все вместе, хорошее и плохое, столь органично соединенных в Тебе, следовательно, сила и презрение к другим, здоровье и известная неумеренность, дар речи и неприступность, уверенность в себе и недовольство всеми остальными, чувство превосходства и деспотизм, знание людей и недоверие к большинству из них,  затем достоинства без всяких недостатков, как, например, усердие, терпение, присутствие духа, бесстрашие. Сверх того я не имел сравнительно почти ничего или очень мало и, тем не менее, хотел отважиться на брак, я ведь видел, что самому тебе приходится вести в браке трудную борьбу, а в отношении детей даже терпеть поражения? Этот вопрос, разумеется. Я не задаю себе четко и не отвечаю на него четко, иначе потянулись бы привычные мысли и напомнили бы о других  мужчинах, иного, чем Ты, склада (вроде очень отличающегося от Тебя дядю Рихарда) и, тем не менее, женившихся и притом не погибших, что само по себе уже не мало, а вот для меня было бы абсолютно достаточным. Я не ставлю этот вопрос. Я живу с ним с самого детства. Я ведь проверял себя не только в отношении брака, но и в отношении любой мелочи; в отношении любой мелочи Ты своим примером и Твоей системой воспитания, как я старался описать, убеждал меня в моей неспособности, и то, что оказывалось правильным и подтверждало твою правоту в отношении каждой мелочи, должно было, естественно, быть верным и в отношении  самого большого, то есть брака. До попытки жениться я рос примерно как коммерсант, который, правда, проживает дни с заботами и дурными предчувствиями, но без точного бухгалтерского учета. Иногда ему удается получить небольшие прибыли, с которыми, поскольку они редки, он все время носится и которые преувеличивает. В остальном же у него ежедневные убытки. Все фиксируется, но баланс никогда не подводится. Но вот наступает время подвести итог, то есть попытаться жениться. При больших суммах, с которыми тут приходится считаться, получается так, как будто и малейшей прибыли никогда не было, все один-единственный огромный долг. Женись тут, не обезумев!

Так заканчивается моя прежняя жизнь с Тобой, и такие перспективы она несет в будущее. Ты можешь, окинув взглядом обоснования моего страха перед Тобой,  ответить:

"Ты утверждаешь, что мне делается легче, когда я объясняю мое отношение к тебе просто твоей виной, а я полагаю, что ты, несмотря на свои чрезмерные усилия, не просто облегчаешь себя, а много выигрываешь. Сначала ты тоже отрицаешь всякую свою вину и ответственность, следовательно, здесь наше поведение одинаково. Но если я откровенно приписываю всю вину тебе одному, ты хочешь быть "сверхрассудительным" и "сверхчутким" одновременно и тоже снимаешь с меня всю вину. Конечно, последнее тебе удается лишь по видимости (большего ты тоже не хочешь) и между строк, несмотря на все "обороты речи" о сущности, и натуре, и антагонизме, и беспомощности, проступает обвинение, будто я был агрессором, в то время как все, что ты делал, было лишь самозащитой. Тут ты своей неискренностью мог бы достичь достаточно, так как ты доказал три вещи: во-первых, что ты не виноват, во-вторых, что виноват я, в-третьих, что ты из щедрого великодушия не только готов простить меня, но и более-менее доказать, и даже сам поверить, будто я, разумеется, по правде говоря, тоже не виноват. Уже это могло бы удовлетворить тебя, но тебе и этого не достаточно. Дело в том, что ты вбил себе в голову желание жить только за мой счет. Я согласен, что мы боремся друг с другом, но борьба бывает двух родов, борьба рыцарская, где силами меряются равные противники, каждый остается сам по себе, проигрывает для себя, выигрывает для себя. И есть война паразита, который не только жалит, а тут же высасывает кровь для сохранения собственной жизни. Таков настоящий кадровый солдат и ты являешься таковым. Ты нежизнеспособен;  но чтобы жить удобно, без забот и упреков самому себе, ты доказываешь, что я отнял у тебя всю твою жизнеспособность и упрятал себе в карман. Теперь тебя не касается, что ты нежизнеспособен, ответственность-то на мне, а ты спокойно разваливаешься и предоставляешь мне тащить тебя физически и духовно через жизнь. Пример: когда недавно ты пожелал жениться, ты в то же время хотел, как признаешься в этом письме, и не жениться, но при этом ты не хотел сам затрачивать усилия, а желал, чтобы я помог тебе не жениться, запретив брак из-за "позора", который навлечет на меня этот союз. Однако мне это не пришло в голову. Во-первых, я не хотел в этом случае, как всегда, "быть препятствием твоему счастью", во-вторых, я не хочу услышать когда-нибудь такого рода упрек от своего ребенка. Помогло ли, однако, мне то, что я, преодолев самого себя, предоставил тебе свободу решения относительно брака? Ни в малейшей мере. Ты не отказался бы от брака из-за моей к ней антипатии, наоборот, оно бы лишь стимулировало  тебя жениться на этой девушке, ибо таким путем "попытка бегства", как ты выражаешься, стала бы вследствие этого свершившейся. А мое разрешение на брак не сняло бы упреков, ты все равно доказываешь, что в любом случае я виновен в том, что ты не женился. В сущности, однако, ты в данном случае, как и во всех прочих, доказал мне только, что все мои упреки были справедливы и что среди них отсутствовал еще один, особенно справедливый, а именно, упрек в неискренности, подхалимстве, паразитизме. Если я не очень ошибаюсь, ты паразитируешь на мне и этим своим письмом".

На это я отвечу, прежде всего, что это возражение, которое  отчасти можно повернуть против Тебя, исходит не от Тебя, а именно от меня. Даже Твое недоверие к другим меньше, чем мое недоверие к себе, которое воспитал во мне Ты. Я не оспариваю определенной правоты возражения, которое само по себе вносит кое-что новое в характеристику наших взаимоотношений. Естественно, на самом деле вещи не могут так последовательно переходить одна в другую, как доказательства в моем письме, жизнь сложнее головоломки; но с коррективами, которые вытекают из этого возражения, коррективами, которые я  каждую в отдельности,  осуществить не могу,  не хочу, в этом письме все же, по моему мнению, достигнуто нечто столь близкое к истине,  что оно может успокоить нас обоих и облегчить нашу жизнь и смерть.

 

Ноябрь, 1919                                                                         Франц

Назад | В начало | Читать дальше