Франц Кафка

Страница 5.

Если я хочу убежать от Тебя, значит, мне придется убежать из семьи, даже от матери. Правда, у неё всегда можно было найти защиту, правда, всегда опять-таки связанную только с Тобой. слишком сильно она любила Тебя, слишком была Тебе предана,  чтобы она могла хоть какое-то время участвовать в борьбе ребенка против Тебя собственными душевными силами. Кстати, детский инстинкт всегда вернее, так как с течением лет мать все теснее сближалась с Тобой,  деликатно и нежно, не принося Тебе боли, сохраняя самостоятельность в своих маленьких границах,  с годами все более полно, скорее чувством, чем разумом, слепо воспринимала Твои суждения и осуждения относительно детей, особенно в трудном, правда, случае с Оттлой. Конечно, нужно всегда помнить, каким мучительным и крайне изнуряющим было её положение в семье. Её изматывали магазин, домашнее хозяйство, все хвори в семье вдвойне,  но венцом всего было то, что она переносила промежуточное положение между Тобой и нами, Ты всегда любил её и был полон внимания, но в этом отношении Ты щадил её столь же мало, как мало  её берегли мы. Беспощадно мы давили на неё, Ты со своей стороны, мы с нашей. Это было отклонением, ни о каком зле не думали, думали только о борьбе, которую мы вели с Тобой, Ты с нами, и на матери мы отыгрывались. Не было хорошим взносом в воспитание детей  то, как Ты из-за нас мучил её без особого чувства вины. Это даже как бы оправдывало наше к ней отношение, ничем иным, кстати, не оправдываемое. Чего только не приходилось терпеть ей от нас из-за Тебя и от Тебя из-за нас, не считая тех случаев, когда Ты был прав, потому что она баловала нас, хотя даже и это "потакание" иной раз было лишь скромной бессознательной контрдемонстрацией против твоей системы.   Конечно, мать не вынесла бы все, если бы не черпала силы в любви к нам и в счастье этой любви.

            Сестры лишь отчасти шли по моим стопам. Особенно посчастливилось в отношениях с Тобой Вали. Все время вблизи матери, она схожим образом приспосабливалась к Тебе без особых усилий и урона.  Да и Ты, памятуя о матери, воспринимал её дружелюбнее, хотя кафковской  сути в ней было мало. Но, вероятно, именно это устраивало Тебя; где не было ничего кафковского, даже Ты не мог ничего такого требовать; у Тебя не было чувства, что здесь, в отличие от нас, теряется кое-что такое, что необходимо спасать насильно. Впрочем, Ты никогда особенно не любил кафковского, если оно проявлялось у женщин. Отношение Вали к Тебе, стало бы, наверное, даже еще более дружелюбным. Если бы мы, остальные, немного не препятствовали этому.

            Элли - это единственный пример  почти полной  удачи прорыва из твоего круга. По крайней мере, в детстве этого я меньше всего ожидал от неё. Ведь она была таким медлительным, вялым, боязливым, недовольным, в сознании своей вины, безропотным, злым, ленивым, сластолюбивым, жадным ребенком. Я едва мог видеть её, совсем не  общался с ней, настолько она напоминала мне меня самого, настолько сильно находилась она под воздействием того же воспитания. Особенно отвратительна для меня была её жадность,  так как моя, возможно, её превосходила. Жадность является одним из главных признаков глубокого несчастья; я настолько был не уверен в окружавших меня вещах, что, в самом деле, владел только тем, что держал в руках или во рту или что, по крайней мере, было на пути туда, и она, находясь в похожем положении, именно это охотнее всего отбирала у меня. Но все изменилось, когда она совсем юной – и это главное  - оставила домашний очаг, вышла замуж, родила детей, она стала веселой, беспечной, мужественной, щедрой, бескорыстной, полной надежды. Почти невероятно, как Ты, собственно, не заметил этого изменения или, во всяком случае, не оценил его по достоинству, настолько Ты был ослеплен злобой, которую издавно питал к Элли, и которая, по сути, осталась без изменения, только что злоба эта стала теперь гораздо менее актуальной, поскольку Элли больше не живет у нас, и, кроме того, Твоя любовь к Феликсу и расположение к Карлу сделали её менее важной. Лишь Герти[1] еще должна расплачиваться за неё.

            Об Оттде я едва решаюсь писать, я знаю, тем самым я ставлю на карту все долгожданное воздействие письма. При обычных обстоятельствах, то есть, если она не пребывала в особенной беде или опасности, Ты имел к ней лишь ненависть; Ты ведь сам признавался мне, что, по Твоему мнению, она все время доставляет намеренно Тебе горести и досаду, и когда Ты из-за неё страдаешь, она довольна и радостна. Следовательно, дьявольское отродье. Какое же огромное отчуждение, большее, чем между Тобой и мной, должно было возникнуть между Тобой и ею, чтобы было возможно такое чудовищное заблуждение. Она так далека от Тебя, что Ты видишь скорее её призрак, который ставишь на то место, где предполагаешь её присутствие. Я недопонимаю, почему с ней Тебе было особенно тяжело. Я не совсем прозреваю этот особенно сложный случай, но тут в некотором роде разновидность Лёви, оснащенная лучшим кафковским оружием. У нас с Тобой, собственно, борьбы не было; я быстро был одолен; то, что мне оставалось, были бегство, ожесточение, скорбь, внутренняя борьба.  Вы же всегда были в боевой готовности, всегда свежие, всегда энергичные. Зрелище столь же великолепное, сколь и безотрадное. В первую очередь вы были очень близки, потому что и сегодня из нас четверых Оттла, вероятно, является полным воплощением союза между Тобой и матерью и сочетавшихся в нем сил. Я не знаю, что обвело вас вокруг счастья единения отца и ребенка, мне предпочтительнее думать, что все разворачивалось как у меня. С Твоей стороны тирания Твоей натуры, с её стороны присущие Лёви упрямство, впечатлительность, чувство справедливости, возбудимость и все это опирается на сознание кафковской силы. Пожалуй, я тоже повлиял на неё, но вряд ли сознательно, а лишь самим фактом своего существования. Впрочем, все же она последней вошла в круг уже сложившихся отношений и сама  могла вынести приговор на основании многих существовавших данных. Я даже могу предположить, что по натуре своей она некоторое время колебалась, должна ли она броситься  Тебе на грудь или противникам, очевидно, тогда Ты кое-что упустил и оттолкнул её, но, будь то возможно, вы стали бы великолепной парой единомышленников. Вероятно, из-за этого я потерял бы сознание, но единение ваших взглядов меня щедро вознаградило бы, к тому же Тебя преобразило бы и мне на пользу необоримое счастье, найди Ты полное удовлетворение  хотя бы в одном ребенке. Сегодня, однако, все это лишь мечта. У Оттлы с отцом нет связи, как мне, ей пришлось искать свою дорогу в одиночестве, и из-за избыточности надежд, уверенности в себе, здоровье, безрассудстве, которыми она обладала в сравнении со мной, в Твоих глазах она более зла и способна на предательство, чем я. Я это понимаю; с Твоей точки зрения иной она быть не может. Да она сама в состоянии смотреть на себя Твоими глазами, сочувствовать Твоему горю и при этом – не отчаиваться, отчаяние это мой удел –а с избытком печалиться.  Ты видишь нас, правда, в кажущемся противоречии с уже сказанным. Часто вместе, мы шепчемся, смеемся, порой Ты слышишь, что упоминаем Тебя. У Тебя впечатление дерзких заговорщиков. Страшных заговорщиков. Ты, конечно, с давних пор главная тема наших разговоров, наших размышлений, но встречаемся мы вовсе не для того, чтобы против Тебя что-нибудь задумать, а для того чтобы по-всякому, в шутку, всерьез, с любовью, упрямством,  гневом, отвращением, покорностью, сознанием своей вины, всеми силами ума и сердца, во всех подробностях, со всех сторон, по всякому поводу, издали и вблизи вместе обсуждать этот страшный процесс, который ведется между Тобой и нами, в которой Ты все время  представляешь себя судьей, тогда как Ты, по крайней мере, в большинстве случаев (здесь я оставляю открытой дверь для ошибок, которые, конечно, могу совершить), столь же слабая и ослепленная сторона, как мы.

            Поучительный пример Твоего воспитательного воздействия – Ирма. Все же с одной стороны она чужая, поступила в твой магазин уже взрослой, имела с Тобой дело в основном как с хозяином, подверглась твоему влиянию лишь частично и в том возрасте, когда достаточно сил для сопротивления твоему влиянию; а с другой стороны она все же и родственница, почитала в Тебе брата своего отца, и Ты имел над ней власть большую, чем власть хозяина. И, тем не менее, она, при всей своей физической слабости, такая умелая, умная, усердная, достойная доверия, бескорыстная, преданная, любящая Тебя как родственника и восхищающаяся как хозяином,  справлявшаяся прежде и потом с другими обязанностями, оказалась для Тебя недостаточно хорошей служащей. Она относилась к Тебе, правда, не без нашего влияния, она относилась е Тебе примерно так же, как оказавшиеся в положении Твоих детей, и столь велико было сокрушающее её Твое могущество, что в ней стали развиваться (правда, только по отношению к Тебе и, надо надеяться, без глубины детского горя) забывчивость, халатность, юмор висельника, может быть, даже некоторое упрямство, если она вообще была на него способна, причем я вовсе не ставлю в счет её болезненность, вообще-то была не очень счастлива и придавлена безотрадной домашней обстановкой. Свое изобилующее ссылками свое отношение к ней Ты выразил во фразе, ставшей классической, почти богохульной, но как раз очень доказательной для того, сколь невинен Ты был в человеческих отношениях: "Святоша оставила мне в наследство большое свинство!

            Я мог бы описать следующие сферы твоего влияния и борьбы против него, однако, тогда я оказался бы уже в затруднении и мне пришлось бы кое-что додумывать, кроме того, чем больше Ты отдаляешься от магазина и семьи, тем любезнее, уступчивее, вежливее, предупредительнее Ты становишься (я имею в виду: даже внешне), так же как, например, если однажды он окажется за пределами своей страны, по этой причине не должен больше тиранствовать, и может обращаться добродушно даже с людьми самыми незначительными. На групповых снимках во Франценбаде Ты, например, всегда стоишь такой огромный и веселый среди  маленьких угрюмых людей, точно путешествующий король. Конечно, и дети могли бы извлечь из этого пользу,  что невозможно, если бы только сумели еще в детстве понять это и если бы я, к примеру, не вынужден был постоянно жить в самом тесном, самом жестком, сужающемся кольце Твоего влияния, как было в действительности.