Письма Франца Кафки Оскару Поллаку

Оскару Поллаку      6.9.1903 (?)

По-видимому, было бы умнее, если бы я обождал с этим письмом, пока я не увижу Тебя и не узнаю, что сотворили с Тобой два месяца, так как меня – я думаю – эти два летних месяца в основном ощутимо сдвинули с мертвой точки. И потом я не получал в это лето от Тебя даже открыток, и потом последние полгода я также не сказал Тебе ни единого слова, которое было бы достойно усилий. Следовательно, вполне возможно, что я посылаю отсюда письмо чужаку, который досадует на навязчивость, или мертвецу, который не может его читать, или умнику, над ним смеющемуся. Но письмо я писать должен, не только потому что ждал до тех пор, пока я не увижу, что письма я писать не обязан.

Я же хочу от Тебя кое-чего, и желаю этого не по дружбе или из-за доверия, как, по-видимому, можно бы подумать, – лишь из эгоизма, лишь из своекорыстия.

Возможно, Ты обратил внимание, что я входил в это лето с голубыми надеждами. Возможно, Ты заметил из далека, чего я хотел от этого лета, я говорю так: то, что я в себе надеюсь иметь (надеюсь я на это не всегда), подчеркнуто устремленностью. Ты смог заметить это лишь из далека, и я обязан целовть Тебе руки за то, что Ты пошел со мной, так как мне было бы жутко идти рядом с тем, чьи губы злобно сжаты. Но злым он не был.

Теперь лето мне несколько сомкнуло губы – я поздоровел – (сегодня мне не совсем хорошо), я стал сильнее, много был среди людей, мог говорить с женщинами – это все нужно, о чем я здесь говорю, – но ничего чудесного мне это лето не принесло.

А сейчас нечто оторвало одну мою губу от другой, не легко, нет, резко, и некто, стоящий за дверью, сказал мне тихо: «Без других Тебе ничего не сделать», но я тотчас возразил многозначительной и изящно выстроенной фразой: «Уединенность отвратительна, её яйца честно несут пред всем миром, солнце их высиживает; лучше кусать на самом деле, чем в речениях; уважают крота и способ его жизни, но его не делают своим светочем». Тут некто, уже не стоявший за дверью, заявил мне: «Это, в конце концов, и в самом деле полное диковин лето?».

(Только послушай, только послушай умное начало лукавого письма. Почему оно умное? Бедняга ,прежде не нищенствовавший, написал жалобное письмо, в котором обширным вступлением с жалобными словами описал такой путь, ведущий к знанию, так что письмо с отказом греховно.)

ты, Ты понял чувство, которое следует иметь, если заставляют желтую почтовую карету, полную спящих людей, ехать в одиночестве сквозь долгую ночь? Грустят, проливают несколько слезинок из уголков глаз, медленно тянутся от одного придорожного камня к другому, сгорбив спину и вынужденно постоянно разглядывая дорогу, на которой, однако, ничего не было, кроме ночи. Убирайся к черту ,пожелавший разбудить парня в карете, хотя бы и почтовым рожком.

Ты, Ты сейчас сможешь меня выслушать, если ы не утомился.

Я подготовил для Тебя связку, в которой все, что до сих пор мною записано, мое и чужое. Ничего не упущено, кроме детских вещей (Ты видишь, это несчастье преследует меня с пяти лет до сгорбленности), затем то, чего у меня уже нет, затем то, что тоже связано для меня с никчемностью, затем – планы, пот ому что они почва для тех, у кого они есть, и песок – для прочих и наконец, то, что я не могу высказать даже Тебе, потому что содрогаются, обнаружив совершенно голого, и ощупывают один другого, как если бы об этом просили на коленях. Впрочем, последнюю половину года я почти что ничего не писал. Итак, то, что осталось из прочего, как и многого того, что я Тебе отдаю, если Ты напишешь «да» или быстро откликнешься на то, чего я от Тебя хочу.

А именно, это нечто особенное, и даже если я очень неудачлив в писании подобных вещей (очень невежественных), вероятно, Ты это уже знаешь. Я не хочу от Тебя ответа на то, дождешься ли здесь радости или можно ли с легким сердцем воспламенить костер для сожжения, ведь я и не хочу знать, как Ты ко мне расположен, потому что и этого мне пришлось бы добиваться силой, итак, я желаю кое-чего очень мягкого и подчищенного, я хочу, чтобы Ты прочитал листы, пусть с равнодушием или недовольством. Потому что в них самих – тоже равнодушное и недовольное. Потому что – так я намеревался – самое мое любимое и непосредственное лишь холодно, несмотря на солнце, и я знаю, что дв чужих глаза сумеют все обогреть и оживить, если пристально это рассмотрят. Однако я пишу теплее и живее, потому что это нечто божественное, ведь написано же: «Душевность – самостоятельное чувство, но ответное чувство вынуждает к действенности».

Зачем сейчас много шума, нет – я отрываю частицу (потому что я способен на большее, чем даю Тебе, и я стану – да) за частицей от моего сердца, честно заворачиваю в несколько листов бумаги написанное и отдаю Тебе.

Назад В начало | Читать дальше