Письма Франца Кафки Оскару Поллаку

Оскару Поллаку      Прага, 20.12.022

Прага не отпустила. Нас обоих. У этой матушки – когти. Так что следует смириться или – С двух сторон мы должны её поджечь, от Вышеграда и от Градчан, тогда бы, возможно, мы от неё отделались. По-видимому, Ты воспринял это почти карнавально.

Читал Ты уже многое, но запутанней истории о застенчивом верзиле и неправедном в своем сердце Ты не знаешь. Потому что она новая и рассказывать её трудно.

Застенчивый верзила укрылся в своей берлоге среди низеньких домиков и тесных улочек. Улочки настолько тесны, что если двое идут рядом, им приходится по-соседски задирать друг друга, а комнатки настолько низенькие, что когда застенчивый верзила вытянулся на низенькой табуретке, то своей большой угловатой головой он прямо-таки доставал до потолка и без специального нгамерения ему приходилось смотреть вниз на соломенные крыши.

Неправедный в своем сердце, живший в одном большом городе, вечер за вечером пьянствовал и буйствовал вечер за вечером. Видимо, таково городское счастье. И раз существовал город, был и неправедный в своем сердце.

Однажды перед Рождеством верзила, ссутулившись, сидел у окна. Его ногам в комнате места не было; так что он для удобства высунул их из окна, довольно болтая там ими. Своими неловкими худыми пальцами по-паучьи вязал он шерстяные чулки для крестьян, чуть ли не нанизывая серые глаза на вязальные спицы, так как было уже темно.

Кто-то деликатно постучал в створку двери. Это был неправедный в своем сердце. Верзила разинул рот гость засмеялся. Верзила сразу стал смущаться. Он стыдился своего роста и своих шерстяных чулок и своей комнатки. – Но при всем том он не покраснел, а остался лимонно-желт, как прежде. С трудом и стыдом разместил он свои костлявые ноги в проходе и застенчиво протянул гостю руку. Та простерлась через всю комнатку. Затем, уткнувшись в шерстяные чулки, он пролепетал нечто дружелюбное.

Неправедный в своем сердце уселся на куль с мукой и рассмеялся. Верзила засмеялся тоже, и его глаза, переместившись, зацепились за блестящие жилетные пуговицы гостя. У того веки взвились вверх, и слова обрушились из его рта. Это был изящный господин в лакированных туфлях ,и с английским галстуком, и с блестящими пуговицами, и когда их умышленно спрашивают: «Тебе известно, что такое кровь от крови?», первый отвечает двусмысленно: «Да, у меня английский галстук». И едва молодчики покинули рот, они приподнялись на носках туфель и выросли, затем затанцевали к верзиле, мучительно и колко забарабанили по нему и навязчиво забились ему в уши.

Тут верзила начал волноваться, втягивая носом воздух комнаты. Боже, воздух столь душен, сперт, нечист!

Чужак неостановим. Он рассказывает о себе. О жилетных пуговицах, о городе, о своих ощущениях -, все разом. И пока он рассказывал, то наряду с этим покалывал острием своей трости живот верзилы. Тот трясся и скалил зубы, -тут неправедный в своем сердце остановился, он был доволен и сиял, верзила ухмыльнулся и довел гостя до самой двери. Там они протянули друг другу руки.

Опять верзила остался один. Он заплакал. Он стирал слезы чулком. Сердцу его было больно, и он никому не мог сказать об этом. Но мучительные вопросы вползали от сего в его душу. Почему он ко мне приходил? Потому что я рослый? Нет, потому что я…

Я плачу, сожалея о себе или о нем? В конце концов любил я его или ненавидел?

Отослал я его к своему Богк или черту?

Итак, вопросительный знак душит застенчивого верзилу. Опять он занялся чулком. Почти вонзил он вязальные спицы в глаза. Потому что было еще темно.

Итак, прими это за подобие карнавала.

Твой Франц

Назад В начало | Читать дальше