Письма Франца Кафки Оскару Поллаку

Оскару Поллаку¹      Прага 4 февраля 1902

Когда мы шли с Тобой в субботу, мне стало ясно, в чем мы нуждаемся. Тем не менее я пишу Тебе только сегодня, потому что такие вещи должны вылежаться. Когда мы говорили друг другу: слова грубы, словно речь идет о неумелой защите. Самые счастливые обстоятельства получают грубое истолкование, и мы на это не способны. Мы почти на пути друг к другу, я ошибаюсь, и Ты -. Когда мы сталкиваемся с вещами, конечно, не с такими, как булыжник или «Хранитель искусства»³, чтобы снабдить себя маскарадными костюмами и масками, производим неуклюжие жесты (да, прежде всего – я) и затем мы внезапно чувствуем себя усталыми и печальными. С кем-нибудь Ты так уставал, как со мной? Ты только очень часто болел. Тогда меня посещало сострадание, и я не мог ничего сделать и ничего сказать, и находились лишь бестолковые неуклюжие возражения, которые Ты получал из первых попавшихся и даже самых лучших, затем я замолкаю, и Ты замолкаешь, и Ты устаешь, и я устаю, и все это – игры глупых котят, не стоящих того, чтобы ради них пошевелить рукой. Но ни один не хочет сказать этого другому из стыда или страха или – Ты видишь, мы боимся друг друга, или я – я ведь помню, как годами стоял перед безобразной стеной, и она вовсе не собиралась раскрошиться, – вот когда устают. А ведь она боится за себя, за сад (если он есть), но Ты раздраженно зеваешь, зарабатываешь головную боль, хорошенько не разобравшись.

Тем не менее Ты должен обращать внимание, когда мы через долгий промежуток времени видим друг друга, мы разочаровываемся, хмуримся, – вплоть до дурного настроения. Так что нам надо быть посдержанней в словах – тогда не видят зевоты.

…….

…….

Я опасаюсь, что Ты из всего письма не поймешь: чего же он хочет? Без выкрутас, без завуалирования и преувеличений: когда мы говорим друг с другом, нам мешают вещи, которые хотим сказать, а сказать так и не можем, и потому выясняем, где мы ложно понимаем друг друга, даже пропускаем мимо ушей, даже высмеиваем (я говорю: мед сладок, но говорю я это слабо или глупо или плохо, и Ты говоришь Сегодня прекрасная погода. Это – уже неудачное выражение в беседе), так как мы постоянно ожидаем, а это никогда не осуществляется – так что мы устаем становимся недовольными, строптивыми. Когда мы пытаемся это описать, нам легче чем если бы мы говорили друг с другом – безо всякого стеснения мы могли бы говорить и о булыжнике, и о «Хранителе искусства», тогда лучшее осталось бы в неприкосновенности. Этого хочет письмо. Это – не приступ ревности?

Я не могу знать, как Ты прочитал последнюю страницу и потому накарябал эту странность, к письму даже не относящуюся.

Мы три года говорили друг с другом, так что во многих вещах Моего не отличить от Твоего. Часто я не могу сказать, что исходит от меня и что – от Тебя, и с Тобой. По-видимому, происходит то же самое. Теперь я замечательно рад, что ты общался с девушкой. За Тебя – мне она безразлична. Но Ты часто говорил с ней и не только ради беседы. Ведь может случиться, что ты пойдешь с ней куда-нибудь здесь или там или в Ройтоко3, а я сижу за письменным столом дома. Ты говорил с ней и посреди фразы вскочил и поклонился. Это – я со своей неуклюжестью и вытянутой физиономией. Это длится мгновение, и Ты уже говоришь далее. Я сижу за письменным столом дома и зеваю. Так уж мне суждено. Так мы уже отделились друг от друга? Не странно ли? Мы – враги? Я очень Тебя люблю.

В начало | Читать дальше