№14                  Открытка, штемпель - Дрезден  1.3.14

 

Сердечное, сердечное приветствие. Вокзал Дрездена. Был в Берлине. Хуже быть не могло. Сейчас из-за этого как в столбняке. Вы получите подробное письмо.                                                                                   Ваш .

 

№15                                                                          2.3.14

 

Дорогая фройляйн, как раз сейчас я написал длинное письмо Ф.[1]; я не знаю, в соответствующем ли я состоянии, чтобы дать Вам отчет о поездке (есть ли у Вас моя открытка из Дрездена?).  Но в таком случае, правда, что, если я должен кому-нибудь и побужден собой к этому, то – Вам, только Вам. Если что-нибудь в эти два дня  оказывало на меня благоприятное действие, то это была мысль о Вас, о Вашей надежности и правильности.

 

Судя по вашей сегодняшней открытке, Вы никоим образом не сделали вывод, что я хочу поехать в Берлин. Это я постановил для себя твердо почти 10 дней назад, поэтому я и написал Вам, что письмо Ф. мне пришло в этот момент прямо-таки впору, так как создалось впечатление, будто я еду лишь из-за этого письма, вследствие чего Ф. опять-таки должна угадать, что Вы сообщили мне частично содержание письма. Но до этого не дошло, я солгал, что уже 14 дней ничего от Вас не имею и Ф. восприняла это без дальнейших уточнений, в особенности потому, что у неё тоже не было от Вас ответа, который она ожидала как раз в субботу (я прибыл одновременно с почтальоном). Вы "сейчас мстите за себя", утверждала Ф., и я со злорадством радовался. ( Поводов для радости у меня не слишком много).

 

Я взял отпуск на один день и поздно вечером в пятницу был в Берлине[2], не будучи уверен, в Берлине ли вообще Ф. утром в субботу я пошел в бюро к Ф., послал визитную карточку (карточку некоего Готтхарта, которая у меня как раз была, я не хотел, чтобы девушки, если им случайно известно мое имя,  глазели) и ждал. Передо мной был телефонный коммутатор, который в моем случае никогда себя не оправдывал. Я был очень счастлив, находясь там, затем пришла Ф. (в её комнате как раз было много народу), немного, не слишком, удивилась, действительно обрадовалась, и мы немного постояли вместе. Потом в обеденный перерыв я час пробыл с ней в кондитерской. После бюро мы (тогда я и увидел её комнату) мы два часа бродили кругом. Вечером у Ф. был бал, который, как она сказала, не могла пропустить по деловым соображениям. В воскресенье до полудня мы почти три часа гуляли и сидели в кафе. После обеда я уезжал обратно, Ф. определенно обещала меня проводить, но не пришла. Сегодня она, правда, извинилась в телеграмме, возможности не было; невозможность имела имя тети Марты или как-то похоже.

 

Результат всего этого таков: Ф. ко мне очень расположена, но этого, по её мнению, совершенно не достаточно для брака, такого брака; у неё непреодолимый страх перед совместным будущим; моих характерных свойств она, по-видимому, вынести не сможет; без Берлина она обойтись не сможет; она опасается, что придется лишиться красивых платьев, ездить в 3 классе, в театре сидеть на дешевых местах (это так смешно, будучи записанным) и т.д. с другой стороны, правда, она была со мной приветлива (только не в разговорах; она не отвечала); мы гуляли по всем улочкам под ручку как самые счастливые влюбленные; говорили друг другу ты, даже перед доктором Вайсом. которого случайно повстречали; в медальоне, который Ф. получила в подарок в ноябре, было – Ф. мне показала – моё фото; она сказала, что за другого замуж не выйдет; письма мои она никогда не уничтожит, мои фотографии возвратить не хочет, свои фотографии не отбирает; охотно продолжить писать, правда, согласно и на то, чтобы не писать вовсе. – итак, с этим я провел ночь с субботы на воскресенье, с этим пребывал на обратном пути.

Ваш Ф.К.

 

(По краю третьей страницы) Письмо в Мюнхен, разумеется, отправлено, не без раздумий.

 

 

 

№16                                                                                 3.3.14

 

Дорогая фройляйн Грета, природных целителей не удивят Ваши головные боли, а друга это очень огорчает. Да как это возможно выдерживать головные боли при Вашем образе жизни, коль Вы так много работаете, почти не гуляете, совсем не занимаетесь гимнастикой, а лежите на канапе, чтобы затем сменить его кроватью, спите при закрытом окне, ночью позволяете гореть газовому освещению, почти каждый день (как-то Вы написали об этом) получаете мучительные известия, чувствуете себя покинутой Вашим семейством и от этого страдаете (Ф., которая часто бывает в вашем семействе, считает, что матушка по Вас очень соскучилась и была бы счастлива, работай Вы в берлине) – в конце концов, самой здоровой голове не выдержать, если на неё со всех сторон сыплются удары. Почему бы вам в качестве первой и приятной перемены Вашего образа жизни по моему совету на некоторое время не попробовать для себя вегетарианское питание? Я вообще не могу себе вообразить, чтобы Вам в этом маленьком аду пансиона, который Вы, впрочем, очень уютно обустроили и тем самым сделали чуть безопаснее, удалось особенно хорошее обслуживание. Или "увалень" (она или он) готовит так уж замечательно? Или мясо поглощается столь измученным и переутомленным телом, как это обстоит в Вашем случае (ради Бога, до 11 часов в бюро!), просто опустошается. Головные боли – ни что иное, как вопль тела из-за этого. Но теперь на Опольцерштрассе рядом с Дворцовым театром имеется самая лучшая вегетарианская столовая, насколько мне известно. Чистое, приветливое, очень приятное семейное заведение,  может быть,  даже ближе к Вашему бюро, чем к жилищу, куда Вам приходится бежать и возвращаться бегом после обеда. Что пансион в "Талисии" (так называется столовая) дешевле, чем ваш в настоящее время, абсолютно точно, и дешевизна для Вас опять-таки важна (раньше я об этом не подумал; разве кто посмеет Вам это предложить?), так как Вам приходится снова и снова отсылать деньги. А что Вы станете питаться там лучше и с удовольствием (даже если, может быть, в первый день специально сравните), что вообще Вы почувствуете большую свободу и сопротивляемость жизни, что вы уснете быстрей и в темноте, что охотнее и, надеюсь, без головных болей станете бодрствовать, в этом у меня сомнений совсем нет. Если Вы все-таки пожелаете попробовать это.

 

(Сейчас мои родители уселись за столом, я уже не могу писать так спокойно, отец тяжело дышит через рот, сейчас он читает вечернюю газету, а потом он начнет с матерью   обычную игру в карты с восклицаниями, смехом и спорами, не забывая насвистывать).

 

Письмо в Мюнхен я отправил сразу, но не понял, правильно ли я сделал, еще и сегодня я не знаю этого. И судить я об этом не могу, так что я Вас послушался. Визит все-таки всегда привносит ясность, отчего бы его не следовало бы сделать? О связи, которая должна быть между Вами, девушкой и мужчиной, я размышлял понапрасну. Это было в Берлине?

 

В то время, когда Вы записывали свое последнее замечание по поводу Ф., в воскресенье утром мы с Ф. прогуливались по зоологическому саду. По-видимому, Ф. как раз сказала ()[3]: "Прошу, все-таки дослушай до конца. Ты всегда хочешь невозможного", или,  может быть,  она сказала: "Это так. Ты должен об этом подумать. Не цепляйся же за каждое слово", или: "Мне трудно Тебя переносить, а от этого далеко до брака. А на половинчатость я не способна", на что я отвечаю: "Но, так или иначе, это все же половинчатость", тогда Ф. ответила: "Да, но это бОльшая половина". Но, по-видимому, Ф. говорила в то время, когда Вы записывали, не просто так, в тупо смотря в сторону и вынуждая меня подготавливать безответственные высказывания и обещания[4], от чего я вчера в письме отрекался вместе и по отдельности.

 

Вы замечаете разницу между моей открыткой из Дрездена  и моим вчерашним письмом. Она объясняется добрым и твердым намерением, которое возможно только для моей, без Ф.(по крайней мер, без Ф., как положительного содержимого моей жизни) дальнейшей жизни. Так, как сейчас, обстоит давным-давно. Исходя из существующего положения, я пишу об этом Вам сию минуту, но еще малый срок отдаляет это.

 

Очень жаль, что Вы уже не приедете сюда по делам. Значит, выставка все-таки состоится? Я спрашивал об этом Ф., но она о том совсем ничего не знала, только о выставке, которая в следующем году, по-видимому, состоится в Дюссельдорфе.

 

Около семи часов мне вообще в бюро  больше нечего делать, если только в первой половине дня совсем ничего не делал из-за свободных посторонних мыслей или если я собираюсь взять день отпуска, как недавно.

 

Если у моей подписи есть разница по сравнению с прежней, то это означает совсем противоположное тому, что Вы подумали или, скорее, не подумали, а только сказали в шутку. Я без удовольствия смотрю на свое написанное имя и произвольно перенимаю подобное от того, к кому я чувствую близость. Что вложено в имя есть, само собой разумеется, противоположность этому человеку. Тем не менее: сердечно приветствую Вас

Франц Кафка

 

 

№ 17                                                                       4.3.14

 

 

Дорогая фройляйн Грета, я не знаю, долго ли я смогу писать, возможно, что придется, хотя сейчас я пишу подобное, я не хочу, даже если письмо не сможет содержать ничего важного, заставлять Вас напрасно ждать, также скромно, коротенько удивляясь тому, что ответ не приходит, я не хочу быть виновником, Вы сама мне при этом – теперь мы говорим поверхностно – слишком важны. Но все-таки Вы определите (да, сейчас я стану телефонировать, скоро мне придется остановиться) сами по своему усмотрению срок, в течение которого мы можем с сегодняшнего дня писать, независимо от неподходящего настроения, и случая, и, конечно, с правом сохранения важных известий перед установленными сроками. Я, со своей стороны счастлив тем, что узнал Вас, но думаю, что для Вас такой обмен также не плох, в особенности потому, что это вечное обременение печалью, которой я прежде все время расстилал перед Вами, по-видимому, все-таки подходит к концу. Насколько долго, например, я погружен в это состояние, Вы узнаете. Как только я в качестве по-настоящему иссохшим пронырой усядусь в отеле рядом с Вами[5] и смогу услышать половину того, что Вы скажете!

 

Из Вашего письма я также даже не без сомнений уясняю, имеете ли Вы оба моих письма после визита к Ф. или только второе, и до сих пор я не знаю точно, какие подробности о Ф. Вам известны и какие хотите знать. Ф. выглядит очень переменчиво, на воздухе очень свежа, в комнате по большей части – утомленной, постаревшей из-за шероховатой пятнистой кожи. Зубы её в еще худшем состоянии, все сплошняком запломбированы. Этот понедельник начинается для неё опять поездкой перед посещением зубного врача, который изготовит ей золотые коронки. Я могу констатировать все это и еще другое, смотрел, наблюдал подробности, в моем чувстве не образовалось даже судилища относительно Ф.

 

Ваши возражения против брака со мной были столь серьезно аргументированы, как я на них в последнее время указываю, вплоть до таких, как замечания о железной дороге, посещении театра и так далее, они, собственно говоря, явственно выстраиваются в ряд, но все же недвусмысленно осуждают меня. Нет, я составил их не для поверхностного созерцания, этого я сказать не могу; почему бы им не стать глубоко обоснованными? Люби я целое, я люблю и составные части; что иногда при этом могут оскалить зубы, не воспрепятствуешь. А Ф., дорогая фройляйн Грета, Вы при всем при том должны знать?

 

Я смотрю на часы, время позднее, завтра я отвечу на остальные части Вашего письма.

Живите хорошо и оставайтесь, пожалуйста, доброй подругой.

Вашего (а как же?) Франц К.,

который в награду за солнце - обладатель в своей комнате ледяного холода, который он предпочитает для себя.