Некоторые замечания по поводу переписки Франца Кафки вообще и этих писем - в частности

1. Меня всегда мучила загадка: куда исчезли письма женщин, с которыми переписывался Франц Кафка? Макс Брод, первым получивший доступ к его наследию, не говорит об этом ни слова, и молчание это столь многозначительно, что не считаться с ним нельзя. Версий не так уж много. Я, например, не представляю себе, чтобы наш герой, последовательно прекращая отношения с женщинами, сжигал полученные от них письма (хотя мой собственный опыт сожжения полученных писем вообще диктует мне обратное). Вряд ли мог Кафка сжечь их и все скопом перед смертью. Что касается Доры Димант, которая по требования любимого человека уничтожила некоторые его рукописи, то она не могла этого сделать в отношении писем к любимому уже хотя бы потому, что письма эти скорее находились в квартире семейства в Праге – не станет же больной человек таскать их с собой по санаториям!

2. У Макса Брода была сложная задача. Даже – две: этическая и литературоведческая. Даже имей он письма к другу, он не мог их опубликовать, в особенности – если адресаты были живы. Правда, для него важнее было получить в свои руки письма самого Кафки, и не мог ли он сделать это в обмен на письма к нему? Но, как известно, Фелиция Бауэр продала в конце жизни письма к ней Кафки, и у меня возникла мысль, что, выходя замуж, она и сама могла бы уничтожить (правда, не слишком её компрометирующую) переписку, но не сделала этого. Её деловая сметка подтверждена еще самим Кафкой и не зря – Фелиция Бауэр сохранила ВСЕ письма, которые были в распоряжении не только её, но и родственников, и знакомых. И сие нельзя не назвать чудом: настолько она была равнодушна к произведениям своего возлюбленного при его жизни, что нельзя было ожидать от неё столь тщательное хранение эпистолярия – свидетеля их отношений. В связи с этим, мне кажется, следует более внимательно отнестись к её чувству к Францу Кафке, полному страданий и беспокойств на протяжении пяти лет.

3. Теперь – о письмах к Грете Блох. То, что, в конце концов, они были найдены и опубликованы, – большая удача для тех читателей, которые стремятся узнать любимого автора получше. Как я теперь себе уже ясно представляю, разделить собственно литературное и эпистолярное наследие Франца Кафки не только не правомерно, но и непредусмотрительно. Почему эта мысль с особенной силой завладела мной при переводу писем нашего героя к Грете Блох, вполне объяснимо. Их отношения находились на грани этической дозволенности (или недозволенности), особенно это относится к Кафке, который все это время не уставал говорить о будущем браке с подругой Греты.

Если уж на то пошло, Франц Кафка писал на два фронта«- ему приходилось учитывать возможность чтения писем обеими женщинами, так что приходилось выбирать и стиль, и содержание, и интонации… Задача – сложнейшая, но он с ней успешно справляется. Справляется точно так же, как и со сложными задачами в собственно литературных произведениях. И даже нельзя сказать, письма ли были тренировочным актом перед сочинением литературных текстов или – наоборот. Ни в коем случае нельзя еще забывать о профессии нашего героя – область юриспруденции, в которой двусмысленности необоримо, а двоемыслие – неотъемлемая часть работы.

Именно поэтому, читатель, я считаю, что для Франца Кафки было абсолютно не важно, к кому именно он обращался; в первую очередь ОН ОБРАЩАЛСЯ К НАМ, ЧИТАТЕЛЬ! И ни в коем случае нельзя отделять его эпистолярные коллизии от литературных: и те и другие подчинены единому стилевому решению. Может быть, эпистолярные даже важнее для определения его творческой личности, поскольку ЛИЧНОСТЬ ВСЕГДА ПРЕДШЕСТВУЕТ ТВОРЧЕСТВУ.

У меня также возникла мысль, что, углубляясь, в творчество Франца Кафки, мы выискиваем в них метафизические общечеловеческого плана и даже себя, читателя, протискиваем в эти глубины, хотя совершенно ясно, что в одних и тех же обстоятельствах разные люди ведут себя по-разному и из метафизического теста ВЫЧИТЫВАЮТ иной раз противоположные вещи. По-моему, Франц Кафка именно на это и рассчитывал, даже не вспоминая об эвклидовой геометрии времени и пространства.

Не знаю, убедил ли я тебя, читатель. Если – нет, перечти письма к Грете Блох. Даже любимая Кафкой «Мадам Бовари» – сентиментальная любовная выдумка: Флобер просто тешит читательские ожидания, плюшево гладит читательскую душу, а не выворачивает её наизнанку, как это делает наш герой – в письме ли, в прозе ли. Ларчик сентиментализма открывается просто, и читателю прекрасно известно его содержимое. А вот со шкатулкой Франца Кафки придется повозиться, да и, открыв её, долго будешь удивляться её содержимому. Особенно – тому, как солидарно соседствуют ДА и НЕТ, БЕЛОЕ и ЧЕРНОЕ, ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ и надмирное.

ЧИТАТЕЛЬ, НАВЕРНОЕ, ДУМАЕТ СЕЙЧАС, ЧТО Я ЗАМАНИЛ ЕГО В ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКУЮ ЛОВУШКУ. Это – не совсем так, и даже – вовсе не так. Как-никак сие – дневниковые записи со спонтанными мыслями и догадками. Но при этом надо мной неумолимо и грозно нависает лавина писем Франца Кафки к Грете Блох, которая, собственно, как и Фелиция Бауэр – не причина, а всего лишь повод для его творческого пера.

Что же касается их любовных, даже – интимных отношений, приведших, якобы, к рождению сына нашего героя, то об этом мы поговорим далее, взяв в толк не только текст, но и подтекст писем.

4. Вот только есть сомнения в ПОЛНОМ составе писем к Грете. Самое удивительное, что они оказались как раз среди тех писем, которые Франц писал к Фелиции. Каким образом они у неё оказались – неужели их передала ей сама Грета? Но в таком случае всю коллизию с сыном мадам М.М. от Кафки придется пересматривать, то есть, М. М. – вовсе не Грета Блох, а неизвестная нам женщина, с которой Франц Кафка, якобы, был в интимной связи, такой возможности исключить нельзя, но нет ни единой зацепки-подсказки – не подозревать же всех без исключения знакомых с ним женщин – сие не продуктивно, да и – по сути – бессмысленно: и не такими слухами земля полнится. И так, есть сведения, что Фелиция, перед тем как продать имеющиеся у неё материалы, несколько «проредила» их, так что вновь мы должны иметь «в уме» лакуны в этой переписке. Хотя и сами лакуны тоже весьма красноречивы – даже если они не скрывают факта измены Франца с Гретой, то скрывают нелицеприятные о ней сведения или другие компрометирующие сей «треугольник» данные. Но что есть – то есть, и приходится с этим считаться: живая ткань этих писем не отторжима от личности Франца Кафки.

5. Все они начинаются (кроме первого) – LIEBES ФРОЙЛЯЙН! А с 3 марта 1914 к сему присовокупляется еще и имя ГРЕТА

ЗДЕСЬ – СРАЗУ ДВА МОМЕНТА:

Liebes переводится как: милая, дорогая, любимая. На наш, русский вкус, здесь – существенные градации, для немцев – стандартное обращение в письме. Тем не менее, в письмах Кафки к Фелиции это обращение переводят, как ЛЮБИМАЯ, что уж и вовсе запутывает нашу ситуацию.

Если придерживаться старинного русского обращения, письма к Грете начинаются с обращения ЛЮБЕЗНАЯ ФРОЙЛЯЙН ГРЕТА! вполне нейтрально и никак не фамильярно.

Примечательно, что первое письмо к Грете (как и первое – второе письма к Фелиции) написано на бланке Общества по страхованию от несчастных случаев, так что у меня даже закладывается подозрение – не улыбался ли Франц Кафка, начиная письмо на фирменном бланке. И – другое подозрение: у него выдалось свободное время на работе, и он решил себя занять приватным делом. Он решает ПОДСТРАХОВАТЬ свое мужское будущее, обращаясь к обеим женщинам. Франц Кафка обладал настолько тонким и чудесным чувством юмора, что сие вовсе не исключено.

6. Теперь обратимся к содержанию самих писем. В случае с Фелицией отношения (письменные) развивались медленно и постепенно. С Гретой же – весьма и весьма скоропалительно. Первое письмо 29.10.1913, а уже в седьмом от 7.2.1914 упоминается пражский отель «Черная лошадь», где впервые встретились Франц и Грета в начале ноября 1913 (невозможно скоропалительно), и название отеля вызвало у Кафки такие интимные ассоциации, которые вообще невозможно представить, если верить воспоминаниям его друзей, в обществе которых он был скромен до пуританства

В этом письме наш герой признается в таких мыслях и таких ассоциациях, что приходится начинать заново воспринимать Кафку-человека, которому не чуждо ничто человеческое.. но сие – поверх всего. Сейчас мы говорим о том, отчего наш герой обращается к женщине, которую увидел первый раз три месяца назад с беспрецедентными признаниями, пусть и выраженными литературно – метафорически. Позволили ли себе молодые люди в тот день интимные отношения? Наш герой уже посещал пражские отели с доступными девушками, но была ли доступной Грета?

Она знала его заочно от своей подруги, что уже давало Францу определенную фору. Увиденное, безусловно, не могло разочаровать Грету – молодой человек 30 лет оказался привлекательным и обаятельным (женщин к Францу просто тянуло. Даже с моралью наперевес я не могу не подозревать, что они «согрешили». Правда, в письмах Кафки это событие если и нашло отражение, то только через три месяца и – эффектно-литературно. На фотографии Грету Блох мы видим далеко не юной, не слишком привлекательной (хотя Фелиции до неё далеко в сем отношении) и очень печальной. У неё – мягкие черты лица, кажется, что ею правит некая безвольность. Сам Кафка тоже не производил впечатления особенно решительного человека, но рядом с Гретой разность потенциалов, безусловно, в его пользу.

Однако загадочной в этом письме нашего героя кажется мне фраза, что после последнего ей письма девушка ему УЖЕ НЕ ЧУЖАЯ. Не слишком ли запоздалое признание? Или на самом деле так оно и есть, и им еще только предстоит интимная встреча?

Но против этого говорит вся коллизия резкого и внезапного отчуждения Фелиции. Которая перестает отвечать на письма и телеграммы Франца, в телефонных переговорах лишь обещает ответить и словно ускользает из сетей, заботливо расставленных ей возлюбленным. Все это Франц подробно обсуждает с Гретой, всегда оставляя для себя лазейку для возобновления отношений. Но вот – с кем? Тон писем таков, что не исключена ни та, ни другая, и что треугольник практически – равнобедренный. Что могла узнать (или подозревать) Фелиция? помогут ли нам письма к ней Кафки того периода?

7. В связи с Гретой Блох и сыном (Кафки?) приходится внимательно относиться к упоминанию Мюнхена, где в 1921 году сын умер.

8. 7.2.1914 года Франц спрашивает Грету о ТОМ ЧЕЛОВЕКЕ ИЗ МНХЕНА. Но слеп и глух ли тот на самом деле? Или таков – по отношению к ней? Об этой ниточке тоже нельзя забывать – не так их у нас и много, читатель.

9. Уже в февральских и мартовских письмах Франц Кафка обращается к Грете достаточно, скажем так, своеобразно: тон их таков, словно ему ДАНО ТАКОЕ ПРАВО. Нужно признать, что у нашего героя повадка токующего глухаря – слышать только то, что слышать хочется, чувствуется, что адресат в Вене более податлив, чем в Берлине.

10. Приходится признать двусмысленность пассажей в некоторых письмах Кафки (12 × 21.3.14, к примеру), когда автор объединяет Грету и Фелицию в некий конгломерат своего чувственного интереса, что не может не льстить Грете, но не может и не вызывать у неё чувства ревности в столь щекотливой ситуации. На кончике пера Кафки – не чернильные строчки, а их паутина, и это в который раз подтверждает это его гениальное свойство СОЗДАВАТЬ ВСЕ ИЗ НИЧЕГО. Интерес к Грете – интерес побочный: творческий, даже литературный, даже тренировочный. Что это все – имитация его чувства, несомненно, головокружительная вязь его фраз исходит из некоего его органа, которым одарила Кафку природа. Орган этот имеет силовую установку интуиции и глубочайшего человеческого прозрения, причем прозрение это возникает из небытия с каждым написанным автором словом и предложением. Франц Кафка не знаем, что он напишет далее, но, предполагая реакцию и ответный позыв адресата, отправляет ему МЫСЛЕННУЮ ДИРЕКТИВУ. Сценарий человеческих отношений не сложен, но эти отношения мы усложняем в силу данной нам природой потребности и возможности проживания бесчисленного количества жизней (чаще всего – виртуальных) в течение одной-единственной, обычно – бедной до примитивности.

Наш герой – исключение из правила: он, не желая быть марионеткой, не признавал за другими такового же права. Он окунался в чувства, души и жизнь других людей, как его перо – в чернила. Это – гениальное. Но и чудовищное свойство, но у Кафки было оправдание – ЛИТЕРАТУРА. Но он тщательно скрывал свою тайну от адресаток, имитируя отношения житейского плана. Нам еще, по всей видимости, только предстоит ознакомиться с КАФКОЙ – ЧЕЛОВЕКОМ, признав за ним, к примеру, вслед за человеческим, ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЦМНИЗМ.

Я имею в виду не ту условность, под прикрытием которой работает каждый литератор с вполне человеческими устремлениями к деньгам и славе. В случае Франца Кафки мы имеем даже НЕ ЛИТЕРАТУРНЫЙ, А ПРИРОДНЫЙ ФЕНОМЕН, он – не особь, а – вид (почти в единственном экземпляре). Природа (Бог) к многообразию фауны и проявленных феноменов добавила новый (скорее всего, тупиковый) вид образного, глубинного мышления – в противовес к грубому и топорного экспрессионизму, который нахлынул на Европу, как в свое время – гунны, чтобы испепелить предыдущую цивилизацию, из пепла которой родится иной раз христианство, иной раз – механистическая технология.

Франц Кафка оказался слабым шлагбаумом на пути технологических орд, разнесших его в щепы, но оставшиеся в душах занозы уже выковырять не удастся – разве что с самой душой.

Читателю, может быть, кажется, что я, фантазируя из последних сил, ввожу его в очередное (бесчисленное) заблуждение, но опыт прошедшего столетия уже не вопиет, потому что человечество лежит в коме и лишь виртуальные видения становятся его действительной жизнью.

Разве не то же самое – у Франца Кафки? В отличие от Христа, он принес нам не меч, но мир – наш собственный, внутренний мир, и мы с испугом иной раз (и не все!) всматриваемся в эту пропасть, где благополучно и не слишком пребывает большая часть человечества с кошельком вместо сердца и цинизмом вместо души.

Назад | В начало | Читать дальше