№62                                                (16 или 17 июня 1914)

 

Дорогая фройляйн Грета,  лишь несколько строк, пишу в прекрасном парке. В ушах журчанье фонтана и мирный детский шум. Это означает, что я приобрел чувство совсем старой супружеской четы из-за созерцания газона, безделья на заходе солнца, наблюдения за воробьями. Моя голова, которая теперь не пользуется сном почти до 4 ночи – это уже гораздо лучше – немного успокоилась. Как я еще жив? Вы сидите в бюро и одёргиваете свою ученицу, в то время как я -  сегодня был особенно щадящий день – один час, правда, без пользы старался заснуть, потом был в школе плавания, поплавал, затем занимался гимнастикой, потом после прогулки пил кислое молоко в молочном заведении и сейчас сижу в парке и пишу Вам. Может быть,  вместо того, что я делаю, лучше мне стать няней? И на ночь? Ночью я стану по 2-3 часа спать легко как перышко, зачастую вздрагивая от ужаса, и потом просыпаться, исходя злостью,  по-видимому, еще мгновенно обретая лишь половину сознания, но больше уже не засыпал и благодаря ритмичным ударам часов  здесь на башне вспоминал, что время  идет, чтобы после ужасной ночи наступило ужасное утро и т.д. Я жаловался как слабоумный! И все же хорошо осознавал, что должно пройти и это, и что при этом я еще не погиб.

 

Но сегодня, впрочем, я отправился в постель особенно поздно. Д  - р Вайс, как он мне и написал вчера, приехал сегодня из Берлина около 11 часов. Для меня сие несколько зловеще. Он собирался приехать в Прагу, но только в начале июля. Теперь он приехал. Как мне быть, коли он приехал ради новости для меня. Это было не невозможно, но для меня ужасно.

 

Итак, это вновь послужит причиной человеческих стенаний во мне, поскольку он – совесть жгла меня весь день и сегодня начинает меня жечь благодаря Вашему письму – тоже послужил причиной Вашего вчерашнего беспокойства. Как только терпит Господь эти жалобы? Почему он не погубит меня? Но – тут вновь во мне звучат человеческие стенания – он ведь меня погубит.

 

Да, Эрне теперь я напишу совершенно определенно. Я даже с охотой собирался написать кое-что Эрне и Тони. Это опять моя слабость, от неё человек прямо-таки не в состоянии избавиться, сколь сильно не желай этого, и, следовательно, тем самым нужно довольствоваться – скитаться ему с этим даром.  Эрне я хочу подарить книгу, для Тони  Ф. от моего имени хотела что-нибудь купит и подарит, но, очевидно, об этом забыла и теперь забыла еще об этом, по-видимому, умышленно, когда читала письмо, в котором я об этом напомнил. Можете ли Вы дать мне совет? Все-таки теперь-то Вы моя советчица в большом и малом.

 

А сейчас уже поздно, сегодня я заканчиваю свое солнечное. Воздушное и водное лечение, складываю письмо и странствую домой.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

Не хотите ли Вы послать мне что-нибудь  Вашего брата? Что означает жалоба по поводу глупого начала недели?  - Письма, разумеется, вместе больше никто не читал и больше ничто читать не станет.

 

№63                                                                                         18.6.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  вновь всего несколько строк.

 

Д  -р Вайс отнял у меня время, у меня его нет. Но я его очень люблю. (Опасение, что он приехал из-за меня, было слишком преувеличено). Он привез Берлин, в чем я нуждаюсь: вот если бы носить его рядом с собой. Вытаскивает меня, пусть даже только на 1 дюйм, из бедственной ямы бюро. Уже опасается за меня, или, скорее, за других, или, что еще лучше, говорит частично иное, чем я, отнял  у меня (столь форменным образом по-детски, что во многом отрезвляя меня) часть забот, вручил мне заново в руки часть лежащих на земле надежд, короче говоря, я чувствую себя (завтра он уезжает) лучше, чем неделей раньше, сплю плохо, но все же лучше.

Большой привет Франц К.

 

№63                                           20.6.14 (предположительно 24 июня))

 

Дорогая фройляйн Грета,  теперь у меня 2 ночи сна получше (с отъездом д –ра Вайса опять уже задались ужасные ночи). Сейчас я один и могу спокойно рассмотреть свое положение. Оно настолько своеобразно, что я совсем не могу рассуждать о нем с нынешней ясной головой, 

 

Несколько дней назад я разговаривал с владельцем одной большой бельевой фабрики Юса и Левенштейна. Его имя Евгений Левенштейн. Речь шла об организационных вопросах. Благодаря американцам он как раз приказывает коммерчески и технически организовать по-новому свое производство, первое, о чем я, конечно, подумал, были Ваши машины. У них на фабрике они тоже есть, но они хотят их снять, люди на них работают неохотно, они оказались не пригодными. Я, разумеется, ответил, что люди, очевидно, с машинами, которые, по моему "опыту", превосходны, не умеют найти общего языка, что благодаря какому-нибудь умелому человеку, например, одной берлинской фройляйн, которую я знаю, они должны освоиться. Он сказал, да, это, конечно, возможно, что прежде всего он должен еще поговорить со своим руководителем бюро – с большой охотой позволят фройляйн приехать туда за свой счет, и как долго продлится обучение. Лести[1], правда, обозлится, потому что он беспрерывно пишет на фабрику и все время ему отказывают, а это не дело. Ну, сейчас этот господин Левенштейн уезжает, будет отсутствовать весь июль, приедет в начале августа, потом я должен у него осведомиться, и тогда возможно заключение договора. Не желаете ли? Это возможно? Я был бы рад. Я, правда, не знаю, имеете ли Вы право вмешиваться в дела богемских предприятий; но на фирме недвусмысленно сказали, что они хотят иметь дело с Вами и ни с кем другим, так что должна из обязательного отношения к делу найтись возможность того, чтобы Вы имели право поехать.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

№64                                                                                              26.6.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  Вы удивляетесь, почему я не пишу, как у меня дела (*). Пока что сказать трудно. Сплю я, например, правда, плохо, но гораздо лучше, чем во времена моих последних жалоб. Я полагаю, что узнал причины бессонницы, и ополчился против неё. Опасаюсь, что все – лишь мистификация, позади которой поджидает истинное зерно настоящего бедствия, о котором я непосредственно еще совсем не знаю, а только из-за его невыносимой угрозы.  Какова основная причина Вашего молчания?

 

Что за боль в ноге? У Вас уже бывало что-нибудь подобное?

 

Эрне я написал, но, как понял из Вашего письма, слишком поздно. Завтра, наверное, я еду в Геллерау[2], туда, по крайней мере, уже дал о себе знать. Смогу лия приехать на следующей неделе, я не знаю, мы еще спишемся об этом. Оказал ли Вам честь председатель своим визитом? Я не знаю, о чем писать дальше, только подумайте! напрашивается многое, но одно теснится позади другого.

 

И только, чтобы утешиться самому и написать Вам, я трижды перевел взгляд на Библию, которая как раз лежит рядом, и, наконец, обнаружил предложение: "Потому что в его руке то, что находится внизу  на земле и на горних высях". Но для меня сие звучит безо всякого смысла.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

Хочу откровенно закончить письмо, случайно огляделся и увидел почтовую карточку со штемпелем Шарлоттенбурга в ящике письменного стола. Это непостижимо, поскольку в  корреспонденции у меня абсолютный порядок. Посмотрел еще и обнаружил открытку с замковым мостом, которую мне кто-то незаметно положил стол, и теперь я впервые беру её в руки. Вот как обстоят дела на моем письменном столе.

 

(*) (Между строками). Впрочем, как я полагаю, за последнее время Вы, конечно, умудрились написать 2 весьма малозначительных письма.

 

№65                                                                                          30.6.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  не звонок по телефону, а свидание – глаза в глаза. Вы не должны так говорить, я не другой, только, правда, бросаюсь то туда, то сюда, где тоже дергают мою руку, лучше бы она держала Вашу добрую руку. Будьте терпеливы со мной. Пусть женщины терпеливы, но, разумеется, может быть,  я довел до изнеможения самую лучшую женщину. Послезавтра Вы получите подробное письмо, сегодня уже слишком поздно. Из-за поездки в Дрезден я написал Ф., что приеду в Берлин через 134 дней, и, следовательно, не знаю, - я не знал отношение к этому Ф., теперь не знаю и Вашего отношения, - поеду ли я в следующее воскресенье в Дрезден.

 

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

№66                                                                                        1.7.14

 

 

Дорогая фройляйн Грета,  опять поздно, так что это письмо не станет обстоятельным. Я част о бездельничаю на свежем воздухе и в воде, но здоровым себя не чувствую, усталость во всех суставах вплоть до боли, только лежу, если дома, на канапе, поражаюсь Вашей работоспособности и не постигаю её, начинаю работу лежа и едва в состоянии поднять руку, чтобы её продолжить. Плачевным мне это кажется. Самым излишним из имеющегося в мире и как раз для того, только для того, чтобы еще как раз хватило сил.. Впрочем, как Вы заметили, ни один в этом отношении не совершенен.

 

На днях Вы сделали замечание по поводу совместно написанной почтовой карточки. Я поразмыслил над этим. Вы не правы и правы. Но все, что я получаю из Берлина, мне дорого, в настоящий момент неосознанно, нужно также иметь в наличии желание, каждому дорого только собственное, не совместное; единичное я люблю, совместное – не так, я необщителен вплоть до помешательства не только самого меня, но и всех, кого я люблю. Болезнь, может быть,  устранимая.

 

Ф. скажет Вам, что через неделю после воскресенья я поеду в Берлин или, скорее, в отпуск через берлин. Так вот, я не знаю, буду ли я ближайшее воскресенье в Дрездене; есть  еще и маленькое, правда, весьма слабо являющее себя обязательство посетить мою сестру перед отпуском на её даче. А вероятнее всего, я останусь в Праге; вряд ли я имею право показываться, окажетесь ли Вы через неделю после воскресенья в Берлине?

 

Прекращаю, завтра я напишу еще.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

Боль в ноге? Что же за боль? Как Вас почтил Председатель?

 

№67                                                                                                2.7.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  частность должна компенсировать пустоту моего письма, даже если я, может быть, для этого вместо того, чтобы устранить недостатки, присовокуплю другой недостаток. У мня есть потребность написать Вам, но я слишком измучен, чтобы написать что-нибудь иное, кроме как сердечно Вас приветствовать, и Вас, если не в это воскресенье в Дрездене – я, вероятно, целое воскресенье буду прохлаждаться на деревянном настиле школы плавания и с закрытыми глазами то тут, то там следить за ломотой в суставах и мускулах (достойное человека занятие) -, через неделю после воскресенья должен увидеть в Берлине.

Ваш Франц К.

 

Копия письма Греты Блох Францу Кафке [3]                          3.7.14

 

 

Есть тревога моего позавчерашнего письма, которое Вы, пожалуй, получите только сегодня, потому что я, чтобы поразмыслить еще некоторое время, правда, это не имело смысла, распечатала его, отправив только вчера, не обоснованно? и обоснованно ли Вами самим? Могло ли меня привести в ужас что-либо больше, чем Ваше вчерашнее письмо и то, которое не пришло сегодня, что при Вашей обычной пунктуальности является не добрым знаком?

 

Слова почти отказывают мне во врачевании. Если Вы не обманываетесь в себе самом – могу ли я сегодня надеяться на контраргументы этому? – плохи дела. Внезапно я вижу так отчетливо и совсем разочаровываюсь. Что я изо всех сил стремлюсь увидеть в помолвке благо для вас обоих, и Вы определили так же, творчество – что подразумевается – безграничная ответственность, которую я едва ли ощутимо возрастет во мне.

 

Я едва ли способна просить Вас НЕ приезжать сюда, если Вы вразумительно не утвердились в себе самом и способны стать БЕЗУСЛОВНО радостным. С Ф. я говорила лишь мимоходом. После всех этих писем я едва осмеливаюсь смотреть ей в глаза. Вы имеете право сердиться на меня только из-за забавной и безответственной женственности при ответе в ранних письмах. Г.

 

№68                                                                                                3.714

 

Моя дорогая фройляйн Грета, это, правда, весьма недвусмысленное письмо. Я имею возможность сказать, что наконец-то Вас убедил. Скорее, чем Ф.. так как мы знакомы лишь с ноября, тогда как для того, чтобы в первый раз убедить Ф., потребовался год, причем, правда, я должен добавить, что в начале того года мое состояние было необыкновенным,[4] так что продолжительность времени, который я потратил, чтобы убедить Ф., оказалась обоснованной.

 

Сама речь шла, фройляйн Грета, ни о чем другом в наших отношениях (правда, поверх, как я надеюсь, любого возможного познания  наибольшего потрясения основы нашей дружбы), как убедить Вас. У Вас нет писем, достойных цитирования, или, скорее, недостаточно, чтобы Вы их цитировали. У нас не было, насколько я чувствую, ни двойного, а тем более тройного срока пребывания рядом друг с другом. Я при этом имею в виду 2 дня в Праге, о которых Вы не упомянули. То, что содержится в письме, я уже тогда пытался рассказать Вам и тогда я не был ни помолвлен, ни боролся за помолвку, только душевное терзание, разумеется. Двойное терзание из-за невозможности ответить на 2 вопроса: во-первых, каково Ф., коли я больше о себе не даю знать (впрочем, тогда одновременно с Вашим пришло письмо от Ф.) и, во-вторых, как обстояли дела у меня. Перспективы, которые открывали оба этих вопроса, казались мне сносными. Привстать тогда на цыпочки и поискать поверх всего вдали перспективы, которые объявились бы, если бы я дал о себе знать – на это я, разумеется, не способен.

 

Итак, теперь, фройляйн Грета, я ас убедил, и теперь Вы начали видеть во мне не жениха Ф., а опасность для неё. Это понятно, неясно Ваше письмо только к концу, где Вы желаете для Ф. в различных отношениях равноценного мужчину. Или есть, фройляйн Грета, "веселый, темпераментный, умный Исикава Такубоку основательный" или его нет, а есть грустный, неуклюжий, на себе зацикленный и, возможно, стремящийся к благу, но слабосильный, умышленно улучшить подобное состояние невозможно; человеческая структура не вода, которую переливают из одного стакана в другой, да, в конце концов, в действительности существует не только это, а и, конечно, не совершенное здоровье и невротичность вплоть до внутренней основы. Разумеется, это абсолютно ясно, ясность прямо-таки восторжествовала в эти дни, когда я, несмотря на все попечения и, несмотря на то, что в бюро я работал не много, гибну от усталости. Предположим, я весел; какое веселье способно устоять в подобном положении?

 

Вы спрашиваете или всего лишь ставите вопрос, каково мое отношение к Ф., если бы Вы не исключили его недвусмысленно, я бы подумал, что Ф. известно о Вашем письме.

 

Впрочем, у меня сегодня день рождения, так что случайно Ваше письмо приобрело особую торжественность. (Впрочем, кроме Вашего письма и двух мелочей, я получил сегодня еще одно очень неприятное письмо. Но это не возымело действия, неприятность удивительным образом  придала мне силы.) я совершенно убежден в Вашей доброте и сердечности и в этой убежденности целую Вашу руку.

Ваш Франц К.

 

№69 15.10.14

Это - своеобразное свидание, фройляйн Грета, раз уж я получил сегодня Ваше письмо, то, с чем это связано, я называть не хочу, это касается только меня и мыслей, которые сегодня ночью так меня возбудили, что я улегся в постель около 3 часов.

Ваше письмо меня очень поразило. Меня поразило не то, что Вы написали мне. Почему бы Вам не написать мне? Правда, Вы сказали, что я Вас ненавижу, я Вас не ненавижу, и не только потому. Что я не имею на это права. Правда, в "Асканийском дворе" Вы сидели в качестве судьи надо мной - это было отвратительно для Вас, для меня, для всех - но это просто так выглядело, в действительности я сидел на Вашем месте и не покинул его вплоть до сегодняшнего дня.

В Ф. Вы полностью обманываетесь. Я говорю это не для того, чтобы выманить подробности. Я не могу восстанавливать в себе подробности - моя сила воображения так часто гоняется за мной в этом кругу, что я могу доверять Вам, - я говорю, что не способен вдумываться в подробности, которые могли бы убедить меня в том, что Вы не ошибаетесь. То, на что Вы намекаете, совершенно невозможно, это заставляет меня злополучно подумать, что, может быть, по какой-то необъяснимой причине Ф.по какой-то необъяснимой причине должна сама обманываться. Но и это невозможно.

Ваше сочувствие я всегда считал неподдельным и не считающимся даже с собой. И последнее письмо написать Вам было не легко. Я благодарю Вас за сердечность.

Франц К.