№44                                                                                    (конец апреля 1914)

 

 

Дорогая фройляйн Грета,  в доме не нашлось другой бумаги. Лучшая уже использована для записи, но эта как раз годится для Вас, я ведь не хочу писать Вам письма, а оказаться на несколько минут Вам так близко, насколько позволяют сотни км.

 

 

Не оказываюсь ли я понятым неправильно? Нет. И, тем не менее. Вы не хотите приехать? Все доводы, которые говорили против Гмюнда, говорят за Прагу. Если Вы не способны хорошо ладить с фрау Б.(Ауэр), - сам я не заметил подобного, - тогда для Вас и меня существует новая общность, но помехи для Вашего визита в том не заключается. Со своей стороны я был бы очень рад, если бы Вы приехали и Ф., конечно, тоже, она мне о Вашем визите уже сообщила в дружественных выражениях. Я воспринимаю это не совсем верно выраженным, но много раз мне казалось, что с формальной точки зрения мне необходимо, чтобы Вы присутствовали при том, когда Ф. в первый раз окажется со мной дома. Правда, для Вас довольно-таки много говорит против: долгая поездка, разговоры с чужими людьми, не со всеми, но все же кое с кем, и прочие мелочи, которые не удается предвидеть. Принуждать Вас я не собираюсь, но мне приходится принуждать себя ощущением Вашего отсутствия. Может быть, у Ф. еще не выпал случай написать мне о Гмюнде; пожелай она туда, тогда меня ничто не остановит.

 

Ф. пишет мне сейчас регулярно, пусть даже немного, зато каждый день, кроме сегодняшнего, сегодня я еще не получил ничего. Но завтра

                                          __________________________

Заканчиваю, поздно, впрочем, как раз когда несколькими часами раньше я написал последнее предложение, пришла телеграмма от Ф. , словно она в последнее мгновение захотела удержать мою руку, запротоколировав своего рода упрек. Было уже поздно.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

№45                                                                                 (3 мая 1914)

 

Дорогая, дорогая фройляйн Грета,  во всей бессмысленной суете, которую приносит с собой сплачивание вокруг жениха и невесты готовящихся к домашнему пиршествованию. А для меня сегодня невозможно, совершенно невозможно Вас не поприветствовать. Самое милое и прекрасное среди прекрасных и милых, что Вами прислано, - Ваш образ. Я замечаю, что совсем забыл Ваше лицо; с того времени оно совсем стерлось в моем воспоминании и с течением времени постепенно свелось к человеческому образу, стало человеком, в которого мной столь много вложено, чтобы я полагал, будто в его образ мной совсем ничего не включено. И тогда, разумеется, за образом уже нет ничего истинного. Я был бы рад получить от Вас фотокарточку; выбирай я, предпочел бы ту, на которой Вы сидите вместе с двумя девушками. В благодарность за это я не приложил ничего, кроме чего-то смешного, выбрав по собственному побуждению кривую ухмылку[1].

 

Сегодня – больше ничего; я Вам много рассказал, пожаловался, чтобы Вы, не будучи здесь, меня порадовали тем, что Вас здесь нет. Эта мешанина здесь осталась бы той же, если бы Вы приехали, зато сам я очень опечалился из-за того, что Вы не приехали, мне пришлось бы просить о большем. Вчера вечером мы Вам звонили по телефону, но Ваше бюро уже завершило работу.

 

Завтра или послезавтра я напишу.

Ваш Франц К.

 

№46                                              (предположительно 5 мая 1914)

 

 

 

Дорогая фройляйн Грета,  теперь у меня есть фотография, она лежит передо мной. Это памятка о самом замечательном (столь утомленно опираетесь Вы на Ваших соседок?), что характеризует еще "одинокий путь", который для других является только пособием, а не помощью, но подумайте, насколько мне все это дорого. Что это за великолепный парк, в котором Вы находитесь? На даче? В целом довольно забавно. Это – подруги?

 

                                     ______________________________

 

Поздно, поздно. Ф. сегодня уезжает. Завтра я напишу больше. Напиши я подобное, не из-за работы ли я не несчастлив? Несчастлив я был только оттого, что мне помешали сразу о Вам подумать. Но иначе, правда, - не как "счастливый новобрачный", этого нет, этого нет, счастливый новобрачный только тот, кто счастлив также сам по себе. Нет, нет.

До завтра! Ваш Франц к.

 

№47                                                                                             7.5.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  если на что я всегда способен, во всяком случае, будучи расстроенным, - милее всего мне шататься по паркам и улицам, сцепив руки, шагать домой, вкушать чудесные плоды от Вас, убегать снова, подыскивать квартиру, прицениваться к скверным, страшным, уже не освобождаться от мысли. Что мне всегда нравится предыдущая; раньше, чем я приучу себя к последней. Предпоследняя мне милее, так что мне сразу с порога приходится вырываться. Формально оттеснив себя от  первой и самой замечательной, я сам захлопнул эту дверь.

 

                                          __________________________________

 

Опять предстоят поиски, последняя квартира потеряна. Ели не принимать во внимание разницы в плохом и хорошем расположении обеих квартир, в сущности, они абсолютно не похожи. Та, которую я нанял, с трех из четырех сторон жмется к кухне; та, которую я собирался нанять и мог это сделать давным-давно, вытянута и вся расположена на восточной стороне. Удачно ли это? – Сейчас последняя квартира оказывается той, что нужно. Вы узнаете о ней уже в этом письме. Не увлекательно ли?

 

Дорогая фройляйн Грета,  о чем теперь я должен Вам рассказывать? В сущности, ничего особенного не случилось. Фелиция хорошо выглядит, о да, даже весела, кажется, также довольно-таки хорошо себя здесь чувствовала. Родственники мои полюбили её чуть ли не больше, чем люблю я. Об отношении Ф. к Вам совершенно определенно со времени берлинского сосуществования не поступило ни малейшего намека. Она сказала, что Вы довольно-таки наблюдательны; в таком случае Вы не смогли проявить себя иначе, как сумев не удивиться  молчанию Ф. Ведь молчаливость Ф. не объяснить иначе, как признак её характера. Мы её любим, как нам и дОлжно, хотим мы того или нет, нам нравится все её существо, вот мы и делаем это. Об этом я не хочу говорить больше, это заведет далеко. Не ради неё, как Вам хорошо известно, а не делаю я это из-за себя.

 

                                     ___________________________

 

Квартиру, которая примыкает к кухне, счастливо мною потеряна, но безумно большим замечательным жилищем я также еще не обзавелся. Препятствий много: плохие обои, высокая арендная плата, нет комнаты для прислуги, только один вход в комнату и т.д., и пока я все это обдумывал, какого-то черта в соседней квартире какой-то дьявол начал играть на рояле с такой силой, что отозвалось в ненаселенной квартире. Ничего больше я не страшусь, чем музыка в соседней квартире. Так что я опять неторопливо отшагиваю вверх-вниз 100 или 200 ступней.

 

Что теперь с Вами случилось? Или из Вашего последнего письма я сделал ошибочны вывод, что произошло нечто особенное? Для меня, прежде всего важнейшее: окажетесь ли Вы в троицын день или до него в Берлине? Поедете ли Вы раньше в Теплиц?

 

Пробило 9, письму скоро в путь, хотя ничего в письме не содержится. Не сердитесь же на меня, я в некоем круговороте, а выбраться не желаю; лучше покружиться и позволить продолжить головокружение только голове, чем плашмя лежать на полу.

Ваш Франц К.

 

№48                                                                                                  8.5.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  меня угнетает, когда я вижу, как Вы страдаете из-за неясности моего положения или, скорее, из-за оброненной Вами доброты. Конечно, я имел бы все основания быть счастливым. И Ф., разумеется, - главная часть этого счастья. Известного рода неясность – и моя такого рода – способна рядом с чистой неясностью стать мерзостью; только рядом с Вами она такой не становится. Поверьте, доводы мои не высказаны, это должно оказаться гораздо легче, чем приведенное мной, чтобы легче оказалось возможным разрешиться всему к лучшему. Даже основного закона касается то, что я опытным путем приобрел для своей жизни, а именно, я добился, прежде всего, того, чего желал, но не прямо, всегда – окольным путем, даже по большей части – путем обратным, всегда из последних усилий и, насколько позволено об этом судить, почти всегда в последнее мгновение. Не слишком поздно, но почти поздно, случалось это всегда уже на пределе биения сердца. И никогда я также не добивался в целом того, чего желал, и по большей части это было не более того, что имелось в  наличии, даже если бы это там существовало, я также не смог бы со всем справиться, но огромную часть я всегда все-таки получал и большей частью – самое важное. Такой закон, который сами обнаруживают. Сам по себе совершенно ничтожен, но все же не без осмысления характеристики того, кто его нашел, в особенности, если, однажды им обнаруженный, властвует над ним, почти фактически материализовавшись. – Впрочем, Вы способны видеть наше счастье или несчастье, поскольку мы решаем – и Вы ведь не имеете права воспрепятствовать, -  что Вы, раз уж мы не женаты, очень долгое время (и, правда, в равной мере с начала; так как сейчас у Вас нет от пуска, Вы получите его как раз зимой) должны жить рядом с нами. Я арендую упомянутую в последнем письме квартиру, места у нас достаточно. И мы намерены вести замечательную жизнь, и Вам, конечно, придется, чтобы меня контролировать, держать мою руку, и мне, придется, чтобы отблагодарить, иметь право держать Вашу руку.

 

А как ведут себя по отношению к Вам в бюро! Поистине позорно. Сегодня Вы должны получить от меня письмо,  ну, в любом случае расставание  Вас не затруднит. Но, может быть,  все же это подействует на девушек, значит, у Вас есть подруги.

 

О Хардте[2] я сейчас выскажу 2 истины.  Во-первых, мне он неприятен.  Ранее, и новеллы, которых я не знаю, вышедшие из его раннего периода, он писал хорошие вещи, есть также 3 новеллы Флобера. Которые, на мой вкус, он перевел хорошо. Но позднее он творил постыдные произведения и творит их до сих пор.  Сам по себе я читать их не собираюсь. А вторая истина, что все. Что Вас тронуло, представляет для меня ценность, и все, что исходит от Вас, из-за этого становится драгоценным для меня.

 

Семейный вечер в воспоминании все еще представляется особенным? Прежде я знал только о дне встречи и тот – понедельник Троицына дня.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

Впрочем, читаете ли Вы по-французски? И Грильпарцера? И Турхайм?

 

(На полях): А мне милее писать в бюро. Дома бесполезно  письмо лежит часами на столе.

 

№49                                                                                             12.5.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  так утомились? И собираетесь еще 3 недели прожить в таком же состоянии, когда Вы не можете спать? Опять-таки здесь слишком много внимания к домовладелице, совсем немного внимания к себе. Это меня печалит и злит меня.

 

 

Вам было бы гораздо лучше ходить по музеям.  Опять-таки я думаю не о том, чтобы Вы узнавали нечто новое (хотя произойдет и это), а испытываю потребность в том. Чтобы Вы бывали в комнате Грильпарцера, и чтобы тем самым также между мной и комнатой установилась физическая связь. БОльшего ведь и не происходит, когда бываешь там сам, по крайней мере, не слишком много, даже при обозрении подробностей передвижной выставки. Фото комнаты. Которое Вы мне прислали, в самом деле, фото той комнаты или это комната ратуши? В любом случае, комната замечательная, в ней хорошо обживаться, неплохо позволить себе засыпать в кресле на заходе солнца, впрочем, старое не исполнившееся желание: сидеть за столом у огромного окна, имея за окном просторную местность и мирно спать на заходе солнца, без бремени освещения, вкушая вид, дышащий непоколебимым покоем. Что за желание! И как глупо выражено! Такого не бывает.

 

Впрочем, по собственной ли инициативе Вы пожелали осмотреть эту комнату после "Бедного музыканта"? человек он был все-таки ужасный; если наше несчастье от нас отстанет и будет свободно расхаживать, оно будет выглядеть на него похожим, каждому несчастью придется выглядеть на него похожим, он был живым, бредущим ощупью несчастьем. Вот крошечная история из дневника или письма: помолвка была уже давным-давно расторгнута, лишь слабоумные родственники еще подумывали о какой-то отдаленной возможности женитьбы. Катарине было уже далеко за 30. Но однажды Г. навестил сестер, как часто делал по вечерам;  Катарина была особенно им любима. Он посадил её наполовину из сострадания на колени – вторая сестра. Должно быть, бродила по комнат е – и почти застал её тем самым врасплох и написал позднее, что тогда К. была ему совершенно безразлична, чтобы он тогда возбудился, чтобы  он пожелал окунуться в малейшую чувственность, но что ему не оставалось ничего другого, как держать её на коленях и через минутку опять от неё освободиться. Случилось, впрочем, не просто из сострадания, что он принял её на колени, это было почти покушение; еще хуже, что он предвидел это и все-таки сделал[3].

 

Получили ли Вы, однако, 2 последних моих письма? Я хочу знать, где Вы будете на Троицын день; Вы спрашиваете, когда произойдет прием. Что, кажется, все-таки можно истолковать так, что у Вас появится возможность приехать. Если бы!

 

Подумайте, у меня еще нет квартиры. Я уже забавляюсь мыслью (все квартиры в городе так дороги и опять-таки сначала Ф. должна приехать в город), снять только 2 комнаты. Что Вы думаете по этому поводу?

 

У меня здесь рукопись нового романа Эрнста Вайса[4], пылкого и замечательного, как "Галера", еще более великолепный и, без сомнения, уникальнее. Хотите его почитать, и вообще в ближайшее время у Вас будет возможность для этого? Пожалуй. Вряд ли. Еще раз: читаете ли Вы по-французски?

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

№50                                                                                        16.5.14

 

Дорогая фройляйн Грета,  зубная боль, очевидно, означает, что в Вене Вам не избавиться даже от самого худущего, но зато с отъездом все улучшится, какой иной смысл может иметь зубная боль? И почему Вы должны мучиться бессмысленно? Что означают бессонница и "распухание головы", это я очень хорошо знаю тоже в этот момент и, оказывается, это познание вовсе не собирается исчезнуть, но действительной самой худшей из всех зубной боли я, по-видимому, еще не имел и читал об этом в Вашем письме как школьник, который совершенно растерян. Как, собственно говоря, обращаетесь Вы с Вашими зубами? Чистите ли Вы их (сейчас я, к сожалению, обращаюсь к даме, которая из-за зубной боли не обратит внимания на формальную вежливость) после каждого приема пищи? Что говорят проклятые зубные врачи? Коли один раз это с Вами случилось, придется эту беду вкушать до конца. Я думаю, что Ф. со своей почти полностью золотой челюстью относительно спокойна. Способны ли Вы тоже обеспечить себе спокойствие таким способом? В первое время, если уж говорить правду, мне пришлось опускать взгляд перед зубами Ф., настолько пугало меня это сияющее золото (имитация адского блеска в столь неподходящем месте) и изжелта-серый фарфор. Позднее я смотрел, как только заблещет, намеренно в сторону, чтобы не забывать об этом, чтобы себя мучить и чтобы, в конце концов,  решить, что это самая настоящая правда. В одно альтруистическое мгновение я даже спросил Ф., не стыдится ли она. Разумеется, самым счастливым способом она не стыдится. А теперь я с этим, даже не только по привычке (ведь привычки к умеренному блеску я совсем не мог еще приобрести), почти совсем примирился  я уже больше не хочу, чтобы золотые зубы исчезли, но, собственно говоря, совершенно определенного впечатления желания отвести взор у меня никогда не было. Только сейчас оно почти кажется мне подходящим,  особенно точным и – что не маловажно – совсем явным, дружелюбным, показательным, никогда более не отвращающим взгляда изъяном, что, возможно, приносит мне бОльшую близость Ф., чем были бы на это способны. В некотором смысле, ужасные природные челюсти. Сейчас не жених защищает изъян невесты, сначала здесь тот, кто то, что хочет сказать, не в состоянии верно представить, а, кроме того, желает внушить Вам немного мужества, пока ничего другого нет, разумеется, только пока кое-что радикальное не применится против Вашей боли. Но, может быть,  лучше даже подождать, пока Вы не окажетесь в Берлине.

 

Начертание моих теперешних букв оправдывается тем, что я порезал себе правый большой палец, наполнил своей кровью маленькую бадью и теперь большой палец  выздоравливает природным порядком, значит,  обходится без пластыря или бинта, из-за чего, правда, снова заживает в 10 раз медленнее, но в 100 раз лучше, без воспаления, без опухоли, право слово, на загляденье.

 

На время переселения посылаю Вам роман Вайса, пусть, может быть,  без особой охоты. Впрочем, мне кажется, что Вы меня неправильно поймете, это только рукопись, книга выйдет из печати только осенью. Если Вы этого действительно хотите, я, конечно, сразу её пошлю. Итак. В Троицын день я Вас не увижу,  но, может быть,  предстоит компенсация. В начале июня мой мадридский дядя нанесет визит, наверное, я опять поеду с ним в Берлине, правда, всего одно воскресенье, значит, я Вас тогда увижу, представлю Вам д -ра Вайса, да?

 

У меня уже есть квартира[5]. 3 комнаты, восходящее солнце, в центре города, газ, электрический свет, комната для прислуги, ванная, 1300 К(рон – В.Б.). Это выгодно. Минусы: 4-ый этаж, нет мебели, вид на пустую, довольно длинную улицу. Ну, ведь Вам придется (тут Вы получаете приглашение, для чего я целую Вам руку) ознакомиться со всеми подробностями.

Сердечно приветствую Ваш Франц К.

 

(На полях) Можно ли, собственно говоря, послать Мицци детскую книгу с картинками? Какого она возраста?