Рыцарь Брунсвик Франц Кафка, или Максброд с «Процессом»

Совершенно случайно обнаружил в инете фильм Константина Селиверстова по мотивам романа «Процесс». Черно — белый. Сделан наполовину на коленке — как в нынешних сериалах, подешевле. Даже с актерами не все ладно: в роли дяди Йозефа К. — какой-то начинающий студент из 1910 года. Даже удачный образ одного из подсудимых — с переигрыванием.

Но самое ужасное — выброшена притча У ВРАТ ЗАКОНА, так что получился просто пересказ романа без всякого смысла. Юная кинематография почти неграмотна и некритична. Слишком уж она телевизионно образованна. В этом супермаркете все — искусственно и количество преобладает...

С другой стороны — можно ли вообще экранизировать «Процесс»? увы, необъяснимые буддийские лакуны в тексте Кафки тем более не могут быть перенесены на экран. Тех же щей, да пожиже влей. Русский Кафка сделал очередной шаг назад, причем попятился с весьма удивленным лицом. Я посмотрел пражские фотографии моей внучки — более благодатный материал трудно найти! Правда, для этого следует представить Кафку на этих площадях и улицах и сравнить его же в текстах. По-моему, сразу обнаружится возможная концепция фильма, в котором юмор может перетекать в серьезность, а философия — в прогал между цветом и черно-белой статикой. Боюсь только, что придется переписать диалоги, но поручить это нужно новому, свежему человеку, не обремененному профессионализмом. Профессионал непременно выставит край патрицианской тоги из-под плаща дервиша. А Кафка был застегнут на все пуговицы и котелок носил не за просто так, а прятал ото всех темечко, которое по ночам воспринимало для писателя послания из космоса. Если Кафка и был нарочит, то именно на границе юмора и серьезности, сцены и оркестровой ямы.

К сожалению, мне постоянно приходится устанавливать, с каким печатным вариантом романа «Процесс» мы имеем дело: с опубликованным у нас переводом Райт-Ковалевой (без Пиложений) или с моим переводом Приложений к так называемому каноническому изданию романа — эти Приложения опубликованы во втором томе трехтомника Франца Кафки издательства ТЕРРА 2009 г. Читателю, не знакомому с Приложением, будет трудно воспринимать в должной мере нижеследующее, так что лучше обратиться для начала к этому тексту, размещенному на моем сайте.

Проблема такова. Рукопись романа «Процесс», попавшая в руки Макса Брода, имела как полноценные, так и незавершенные или даже только начатые главы. Два набора этих глав различаются не просто существенно, но и кардинально. Десять завершенных глав (по расположению Макса Брода) представляют читателю плавное течение событий одного года, ставшего последним, из жизни Йозефа К. теоретически можно считать это НАСТОЯЩИМ временем героя. Малые же главы представляют нам ПРОШЛОЕ героя во фрагментарной последовательности. Перечислим их:

К ЭЛЬЗЕ
ПОЕЗДКА К МАТЕРИ
ПРОКУРОР
ДОМ
БОРЬБА С ЗАМЕСТИТЕЛЕМ ДИРЕКТОРА

Практически только из них мы можем узнать кое-что существенное о герое — без него трудновато представить себе проблематику текста, а истинное прочтение романа вообще невозможно.

История с Приложением для Макса Брода послужила особенности, которую я охарактеризовал бы, как цуг — цванг публикатора. Позднее он осознал свою ошибку, но было поздно — голубь выпущен, но полетел он вовсе не к Земле Обетованной. Восприятие романа получило неверную окраску, и огласку, и, разумеется, интерпретацию. Сионистская сущность Макса Брода руководила им, и творчество дуга он пытался сделать (а до некоторой степени и сделал) своим союзником.

Да, я забыл еще сказать и о вставной новелле — притче У ВРАТ ЗАКОНА — из девятой главы В СОБОРЕ. Она — наособицу, вызывает наибольшие споры и интерпретации, а также служит предлогом для многочисленных спекуляций вокруг личности героя и автора.

Итак, три ипостаси: малые главы — прошлое героя, собственно текст «Процесса» — его настоящее во внешнем выражении и притча У ВРАТ ЗАКОНА В КАЧЕСТВЕ КВИНТЭССЕНЦИИ — ЗАГАДКИ.

ЗНАЧИМОСТЬ ПРИТЧИ НАСТОЛЬКО ВЕЛИКА, ЧТО Орсон Уэлл при экранизации романа поставил сей фрагмент в самое начало — как эпиграф и как вводную к восприятию фильма. Таково кинематографическое прочтение романа — явно в стиле второй половины двадцатого века. Орсон Уэллс апеллировал к интеллектуальной стороне кинозрителя.

Не забудем, что Кафка начал писать роман ровно сто лет назад. В 1914 году, когда религиозные упования еще более или менее были живы, хотя уже изрядно потрепаны атеизмом, а затем — и мировыми войнами. Во второй половине двадцатого века религиозная сущность притчи обнажила сущность философскую, которая была раздергана местными философскими течениями, которые явно никуда не вели. В этом есть доля вины Макса Брода, который, собственно, начал спекуляции на имени и творчестве Франца Кафки.

У фильма Орсона Уэллса — очень сильная стилистика — стилистика неофита. Я не собираюсь анализировать фильм (не те компетенции), а лишь обращаю внимание на мощный зачин фильма, опустошительное состояние жизни героя и на его бесславной, практически немотивированной смерти. К серьезности прибавилось нечто от фэнтези. Еще — некая скороговорка, убийственная для текстов Кафки, часто и без того концентрированных, почти неразъемных. Фильм структуралистичен, в нем много формализма, но это — не вина режиссера. Бездушие и бездуховность героя заставляют зрителя растеряться и растревожиться, он еще помнит Вторую мировую войну, а Россия — и репрессии. Немезида — одна из бездушных героинь повествования. Ощущение рока — неостановимо. Но все это — задворки фильма, на которые редко заглядывает зритель.

Но все эти предварительные рассуждения — в предвидении возможного нового кинопрочтения концепции романа «Процесс».

Как я представляю себе действо?

Итак:

Съемка космоса и из космоса с приближением к земному шарику. Вдруг киноаппарат начинает стремительно падать на землю, пока не окажется над городом Прагой со всеми его преизбыточными красотами. Парит, подлетает к пансиону, в котором проживает Йозеф К. Видеоглаз внимательно рассматривает пансион снаружи, а затем — внутри со всеми его сонными обитателями, пока не окажется у постели главного героя. Внешне сон его безмятежен...

Провал. Фильм черно — белым

Родительский дом. Семейное застолье. Пастор. Монашеское одеяние матери. Хитрый прищур отца. Дядюшка с патриотической кокардой в петлице.

Кафешантан. Певичка Эльза. Отдельный кабинет. Любовные утехи.

Шикарная пивная с прокурорским и адвокатским составом за столом. Затем — прогулка Йозефа К. с прокурором Гастерером, визит на его квартиру, благорасположение его любовницы.

Банк. Кабинет Йозефа К. он — за огромным столом. Входит заместитель директора, садится на край стола и производит манипуляции с объектами на нем.

К спящему Йозефу К. подходит солдат в австрийском мундире, трясет его за плечо...

Йозеф К. открывает глаза — ослепительный свет. Фильм становится цветным.

Над нашим героем склоняются головы стражей...

Далее начинается формальное развитие повествования — как это уже было в экранизациях.

До девятой главы.

Но предварительно необходимо обратить внимание на одиночество Йозефа К. а как же его дружба с прокурором Гастерером? А вот как:

Макс Брод помещает сей эпизод в Приложение — как не слишком существенный. Отнюдь! Совершенно ясно, что Франц Кафка в фигуре прокурора видел своего друга, приятельница же прокурора — сама Фелиция Бауэр. Довольно — таки прозрачные намеки Кафки Брод прячет в Приложение, чтобы не акцентировать на этом внимания читателя. Ну да Бог с ним, с этим ухищрением!

Мне кажется, однако, что в фильме нельзя оставлять Йозефа К. в одиночестве, и я предлагаю следующее:

Как известно, на Карловом мосту Праги высится фигура хранителя города рыцаря Брунсвика. Оказывается, он — единственный друг Йозефа К. я забыл сказать, что формальные сцены фильма необходимо снимать на фоне современной Праги. Оживленное движение публики на Карловом мосту сопровождает прохождение по нему Йозефа К. после «процессуальных» сцен — дважды на конспиративной явке предварительного суда и в канцелярии. После каждого из этих эпизодов Йозеф К. идет по мосту и останавливается подле рыцаря Брунсвика. В первый раз рыцарь подмигивает ему, во второй — качает головой, в третий — закрывает глаза. Статуя оказывается более человечной и дружественной...

Итак, вернемся к девятой главе.

Сцена В СОБОРЕ должна решаться особенным образом.

Дождь. Кром. Молния. Ливень. Но Йозеф К. — без зонтика проходит сквозь потоки воды совершенно сухиу входа в темный собор кто-то невидимый подает ему свечу, с которой он обходит собор, пока не натыкается на священника.

Священник — состарившийся Йозеф К. они стоят и рассматривают друг друга.

Стоп! Этого — то у Кафки как раз нет.

Другое дело, если бы Йозеф К. согласился исповедаться перед тюремным капелланом, тогда моё предположение могло иметь место. А я исхожу из того, что тюремный капеллан и призывает к себе Йозефа К. для исповеди и раскаяния, но тот резко отклоняет это предложение и осаживает его.

Мне кажется, что Макс Брод не разглядел этой ситуации. атеизм Йозефа К. = атеизму Франца Кафки. Нерасположение героя к фанатической религиозности матери обнаруживается в отрывке ПОЕЗДКА К МАТЕРИ, но он убран в Приложение с явным модусом. Броду хочется непременно ввести своего друга в религиозное стойло, а ведь это и было главным поводом для их разногласий. Зато после смерти Кафки Брод разрешил себе приписывать другу все что угодно.

Я знаю, что кое-кто резко критикует меня за статью МАКС БРОД. ПОЦЕЛУЙ ИУДЫ. Но, не будь этой дружбы, я и не упомянул бы и её трансгрессивных последствиях. К литературоведческим наслоениям следует относиться так же, как археологи относятся к культурным слоям при раскопках — тщательно очищая от них предмет своего интереса. Впрочем, сие — вектор иных размышлений, а нам следует вернуться к возможному сценарию Фильма «Процесс».

Итак, я вернул себя в ловушку визами Йозефа К. и себя же в образе тюремного капеллана, то есть, из своего престарелого будущего рассказывает себе легенду или притчу У ВРАТ ЗАКОНА. Но как сей эпизод трансформировать в фильме? Большой, серьезный и трудный диалог массовому зрителю вряд ли будет интересен. Но и смонтировать здесь что-нибудь пристойненькое тоже вряд ли удастся.

Но сам диалог очень показателен: со стороны капеллана — явная угроза, со стороны Йозефа К. — несогласие и даже бравада. В сущности, процесс все-таки закалил нашего героя, а если предвидеть еще и развитие десятой главы, то он ощущает себя уже смертником — к чему бы еще тюремный капеллан?! И когда Лени заявляет. Что «его заправили», он соглашается, но — без страха и упрека. Он ощущает себя шпагой, которая пока еще в ножнах, и это — самое удивительное. Только теперь и начинаешь понимать: предыдущая его жизнь — с отрицательным вектором, тогда как после годичного процесса он выказывает себя стойким и мужественным человеком. Сей аспект следует подчеркнуть — неожиданно для зрителя, который обязан и себя ввергнуть в эту ситуацию

И вот здесь-то в сценарии — запинка.

После долгих размышлений я разрешил себе предложить следующий вариант: притчу рассказывает Йозеф К. — именно тюремному капеллану. Да, это тоже не Франц Кафка. Но подумаем: возможно ли это? Мы-то знаем, что главная манера Кафки — манера перевертышей. Итак, все просто: Поселянин умер, так и не узрев Великого Света. И не столь существенно, что между поселянином и Светом, якобы, множество Врат. Мало того, Поселянин умнее Стража — знает, что для Света нет ни времени, ни пространства, ни врат, ни стражей — к чему же беспокоить себя поисками неизбежного? Великий Свет — Абсолют, Бог, разлитый в космосе... Но религия как раз и говорит об этом, так что Поселянин прав, уверовав в христианские догмы. Он даже мог бы привести их в качестве аргументов Стражу.

Йозеф К. растолковывает тюремному капеллану двусмысленность притчи. Пардон, разве такое можно вставить в сценарий?

А что, собственно, тогда мы скажем о Евангелиях? Или — о том же фильме «Евангелие от Матфея»? специфичность? Но и новый фильм «Процесс» тоже может быть специфичным, более контекстным.

Кстати, хороший сценарист мог бы оформить сей эпизод соответствующим образом, более щадящим для зрителя. Только — ради Господа — не следует впутывать сюда Голливуд, несмотря на все его деньги! Это — авторское кино. Мало того, это — кафковское кино. катарсис здесь — иного рода.

А забота о массовом зрителе? А кассовые сборы? Увы, сие — не по моей части., тем более — не по части Франца Кафки. Он писал, не заботясь о массовом читателе.

Но — катарсис, катарсис! Повторяю: в этом эпизоде ему и самое место. К тому же, у нас с Кафкой есть еще кое-что в загашнике.

Во — первых, после смерти Поселянина фильм вновь становится черно — белым. По выходе из собора два актера берут Йозефа К. под руки и ведут его через весь оживленный город, в том числе — по Карлову мосту (рыцарь Брунсвик поворачивает голову и смотрит ему вслед) — к месту казни. Им попадают навстречу все персонажи фильма, но смотрят сквозь него, занятые собственной бесценной жизнью. Решить это можно как внутренний монолог еще живого героя.

Наконец — каменоломня. Его раздевают. Снимают пиджак, жилет, брюки. Он остается в белой рубашке чуть выше колен. Его укладывают на камень. Лица убийц склоняются над ним — как две театральные маски, трагическая и комическая. Огромный нож напрасно пытается выстроить в воздухе фигуру креста. В высоком доме над каменоломней озаряется единственное окно, открывается, и некто протягивает вниз распростертые руки. Йозеф со своего смертного ложа, отталкивается от зеили, парит в воздухе, оказывается против окна и видит самого себя в начале процесса. Выше, выше — туда, где в космической тьме все сильнее мерцает звезда, а внизу медленно вращается крохотный земной шарик. Это — из эпизода ДОМ, отправленного в ссылку — в Приложение.

Знатоки осудят:

— Андрей Тарковский, «Солярис»!

Да ладно вам, я и не претендовал на новшество — так и написано у Кафки. Да и задачей моей было кинопрочтение романа «Процесс». И что из этого получилось? Ну да, скроено на живульку, шито белыми нитками, а кое-где — и черными. Зато не попадет в лапы Голливуда, а про российский кинематограф я вообще не говорю (смотри фильм Константина Селиверстова).

Нам нужны:

Прага,
Немецкие актеры,
Режиссер Алексей Звягинцев,
Роман Франца Кафки «Процесс», разумеется — с Приложением

6.12.2014.
Теги: Франц Кафка, Макс Брод, «Процесс», «Евангелие от Матфея», «Солярис», Андрей Тарковский, Брунсвик, Карлов мост.