Франц Кафка. Биография

Вторая глава - Университет. Часть 2

"Любезный Макс,

так как вчера я не был на лекции, мне показалось, что мне необходимо Тебе написать, чтобы объяснить, почему я не пошел с вами на вечер декламации, хотя, по-видимому, обещал это. Извини меня, я хотел доставить себе удовольствие и в течение вечера познакомить Тебя с Пржибрамом, так как думал, что должна составиться порядочная группировка, когда Ты, под влиянием минуты, сделал слишком острое замечание так Ты развлекаешься кое с кем он, напротив, ис-ходя из разумных представлений, которые у него имеются обо всем, за исключе-нием искусства, это соответственно снивелировал.

Но когда я об этом думал, я забыл о компании, маленькой компании, в ко-торой Ты бываешь. На первый взгляд Тебе не выгодно показывать им чужа-ка.потому что частично они от Тебя зависимы, частично самостоятельны. В из-вестной мере они стоят вокруг Тебя как чуткая горная страна с готовым эхом. Ус-лышавшего это ошеломляет. Пока его глаза стремятся спокойно разобраться с объектом перед собой, спина его открыта для ударов. Тут удовольствие от соот-ветствия обоих оказывается утерянным, особенно если слушатель не привычен ловчить.

Но в той мере, в которой они самостоятельны, они вредят Тебе еще боль-ше, потому что они искажают Тебя, благодаря им Ты оказываешься в ненадлежа-щем положении, Ты возражаешь в противовес слушателю; по Твоему мнению, выручают прекрасеные мгновения, когда друзья последовательно-правоверны. Толпа соратников помогает лишь в дни революции. Когда все действуют просто и одновременно, но существуют крохотные восстания за столом, при рассеянном свете лампы, тогда они не допускают их осуществления. Например, Ты собира-ешься представить свою декорацию "Утренний ландшафт" и выставляешь её на заднем плане, но Твои друзья полагают, что для данной поры более полезно "Вол-чье ущелье". Естественно, и то и другое воздействуют на Тебя, и любой присутст-вующий способен понять это, но что это за поразительные тени на "Утреннем ландшафте" и что за мерзкие птицы кружат над полем? Так, я полагаю, оно и есть. Случается это с Тобой редко, но тем не менее иногда (сейчас я не совсем понимаю это) Ты говоришь: "Ты знаешь, в данном случае, как звучно выразился Флобер, "нет запаха серы". Неужели я опорочу Тебя, если напомню при удобном случае: Ты говорил: "как прекрасен Вертер". А я говорю: Но если мы стремимся выска-зать правду, то и в этом много "запаха серы"; это смехотворное, неприятное за-мечание, но я Твой друг; когда я говорю это, я не хочу причинить Тбе ничего дурного, я просто хочу передать слушателю Твое законченное мнение о вещах по-добного рода. Потому что часто это может быть признак дружбы, более дружеско-го замечания не придумаешь. А тем временем слушатель печалится и изнемогает.

Я просто так распространяюсь, что было бы более достойно сожаления, если бы Ты неправильно истолковал то, что я не провел вечер с Тобой, как если бы и Ты не простил меня за это письмо. Нежно Тебя целую.

Твой Франц Кафка.

Не отослав, я прочел еще раз это и понял, что оно невразумительно. Я хо-тел сказать то, что составляет для Тебя неслыханное счастье, а именно: позволить себе невнимательность в минуту слабости и тем не менее с помощью всех едино-мышленников, не сделав, собственно, и шага, выйти туда, куда устремлялся, именно это в случае знакомства тут я представил себя рядом с Пржибрамом покажет Тебя не в том свете, в каком я хочу Тебя представить. - Вот теперь дос-таточно".

Абсолютная правдивость была самой важной отличительной чертой его характера. Другим отличительным признаком была его непредставимо пункту-альная добросовестность. Conscienta seruhulosa⁹ они проявлялись во всех вопро-сах морали, в которых, как иногда случается. Он никогда не мог не заметить и ма-лой тени несправедливости. С самого начала это напоминало о полемике в талму-де, сам способ мышления был словно преобразован, при том что с талмудом он сам познакомился в более поздний период жизни. Многие его произведения име-ют эти тенденции, к примеру "Пробегающие мимо" (Рассказы, стр.39), где об-суждаются возможности, ведущие к тому, что в ночи один бежит позади другого, но не преследует его, или большой эпизод в "Процессе", в котором различными способами комментируется "Легенда о Законе". - Не единожды Кафка сам не мог разрешить ничтожных сомнений, опасаясь, так или иначе сфальшивить, восхища-ясь у сотеrario¹⁰ любым решением, прежде всего чрезмерно утрированно на-счет намерения жениться. При всем том, как человек, он был смел. Очень хоро-шим наездником. Пловцом. Гребцом. Его добросовестность, следовательно, брала начало не в малодушии, а в повышенном чувстве ответственности. Мне вспоми-нается вечерняя прогулка с ним, сразу после получения известия об объявлении итальянцами войны с Турцией (Триполи). Мы были в театре, Франц с необычай-ным беспокойством в антракте внезапно высказал: "Сейчас итальянские броне-носцы угрожают беззащитному побережью". И его при этом грустная улыбка. - Состояние нынешнего человечества казалось ему безнадежным, неизлечимым. Тем не менее, наряду с глубоким пессимизмом, нельзя не заметить его удовольст-вия от всего здорового, развивающегося, его интереса ко всем реформам, напри-мер методами излечения силами природы, современными методами воспитания, вроде системы Монтессори. К авторам "потустороннего", к декадансу. Как уже сказано, у Кафки никогда не было ни малейшего интереса. Его неодолимо притя-гивало простое, положительное формирование жизни. Самые благоприятные для него и любимые книги: "Бабье лето" Штифтера и "Сокровище" Хебеля. В нем бы-ла причудливая смесь безнадежности и жеолания наладить новую жизнь, которые в нем не вазимно компенсировались. А образовали чрезмерно- и бесконечно-усложненные образы.

Художественное отражение его щепетильности детализация его отра-жения событий. Наблюдать её можно в любом его произведении. Он любил дета-ли. Под его влиянием я писал ушедший в деталирование огромный описательный роман "Тысяча удовольствий", не единожды называемый мной и Францем "Сча-стливцы". Франц бесконечно радовался всякий раз, когда я читал ему очередную главу, требовал от меня продолжения работы (1909 г.) книгу я завершил, но опуб-ликовал из неё одну-единственную главу в журнале ("В упоении книгой" описа-ние университетской библиотеки), так как затем, в конце концов, вся она все-таки показалась (при пылких протестах Кафки) чудовищной. - Пристрастие Кафки к основательности, глубоко проникающее воплощение весьма характерно прояви-лось и в его жизни. Он часто опаздывал, но не из-за непунктуальности, а так как он чувствовал необходимость сначала самым наитщательнейшим образом покон-чить со всем прочим. Ничего несущественного не существовало. Ничего, что бы они "почти закончил". Как он не мог поступить с человеком несаправедливо, та-ков же он был в работе и повседневной деятельности. И потому в его присутствии создавалось впечатление, что не существует ничего рядового и заурядного. Рас-сказывают о сходном воздействии святых и основателей религиозных учений. И общение с Кафкой убеждало меня в том, что такие сообщения основаны на дейст-вительных ощущениях.

Категория святости (речь не идет о литературе) вообще единственно верная, для того чтобы охарактеризовать жизнь и творчество Кафки. Но тем не менее не утверждается, что он был сущим святым по его собственному пред-ставление это так же было бы совсем не верным, даже кощунственным утвержде-нием. Но, по-видимому, по многочисленным признакам и с надлежащей осмотри-тельностью, которой требует даже и от наблюдателя каждый шаг по этой пре-дельной кромке присущего человеку, следует выдвинуть тезис, что Франц Кафка находился на пути к этому пределу. Тем, что он даже так и не уступил себе ни пя-ди, а просто установил крайним пределом человеческого существования конфрон-тацию, объясняются его ошеломляюще острая самокритика, его чрезвычайная и сверхестественная (также и естественная) душевная скромность и сдержанность. Отсюда проистекает и мотив, по которому он воздерживался от публикации своих произведений.

Качество, которое помещало его в категорию святости, его непоколеби-мая вера. Он верил в мир подлинности, в "несокрушимое", о котором он высказал там много афоризмов. Мы были слишком слабы, чтобы распознавать этот дейст-вительный мир. нО он существует, истинность явлена повсюду. Она просматрива-ется через глазок так называемой "реальности". Отсюда глубокий интерес Кафки к каждой детали, к каждой складке этой реальности. В Дневниках обнаруживаются многочисленные заметки о внешнем виде, очертаниях лиц и прочих особенностях обычных людей, прохожих и сидящих напротив в трамвае. Сплошь и рядом этот интерес сдобрен иронией. Даже самые ужасные сочинения Кафки ("В исправи-тельной колонии", "Экзекутор") построены на уникальном, сумеречном юморе меж пытливым интересом и нежной иронией. Этот юмор существенный ингре-диент поэтического творчества (и образа жизни) Кафки, выявляющий сквозь глазок реальности высочайшую сущность бытия. Вера его в эту сущность нико-гда не высказывалась штампом или хотя бы аляповатым патетическим словцом, а пронизывала всю его деятельность, создавала его суть верность самому себе, хо-тя сам по себе и в других он выказывал образ крайней неуверенности, и позволяла ему распространять вокруг себя прежде всего сладостное чувство надежности, ко-торое я, напротив, испытывал крайне редко.

Во всем, с чем он приходил в соприкосновение, Кафка выискивал то зна-чительное, что проистекало из этого мира действительности. Вот почему он был превосходным слушателем. Лучшим вопрошателем. Лучшим читателем и крити-ком. Как далеко от его образа мыслей было то, что называют "уровнем", "литера-турной репутацией", "различением рангов". Он вообще настаивал на сути. Он мог восхититься оборотом речи в газетной статье, мог с пылким воодушевлением представить полноту жизни, веселый эпизод из романа какого-нибудь автора, ко-торых вообще-то имеют обыкновение отвергать как пошлых. Мне вспоминается, как в то время, когда мы вместе с ним жили в Железене, в пансионе Штудла, он принес мне из библиотечки заведения роман Онета и с большим воодушевлением прочитал эпизод диалог, похвалив его естественную живость. Замечательные и словно из чуда (Муза отодвигает в сторону перо плохого автора и сама выписыва-ет несколько строк) органичные образы, удачные подробности в оперетте, три-виальном фильме могли растрогать его до слез. Он был абсолютно самостоятель-ным. Первооткрывателем, который ни в коей мере не умел связывать себя бесчув-ственной классификацией истории литературы.

Совершенно точно так же судил он о людях и жизненных обстоятельст-вах. У него не было ни предубеждений, отвечающим общественным, ни того, что заставило бы его безоговорочно выступить против них. Самое отрадное: он со-вершенно не парадоксален, скорее антипарадоксален. В его суждениях присут-ствовало нечто элементарное простое, нужное, совершенно очевидное. Они бы-ли легки и надежны, однако он выказывал осторожность и с прямо-таки пылким сожалением подходил к встреченным заблуждениям.

Он, надо сказать, ни с кем не терял терпения. У большинства людей, даже уважаемых им, он находил смешные черточки. Но когда он находил отдельные комические свойства, никогда не таилось в этом чего-либо, хотя бы отдаленно по-хожего на осмеяние, скорее тихие слезы и сострадание или констатация чего-то непостижимого, превышающее даже наше земное понимание.. любовь, с которой он вспоминал Гете и Флобера, была неизменной все двадцать два года, когда я был с ним в дружеских отношениях. У некоторых авторов (например, Хеббеля, Грильпарцера) Кафка больше любил Дневники, чем их произведения; по крайней мере мне так казалось. Я никогда не слышал от него непочтительных замечаний в адрес великих, никогда столь излюбленных ныне плутовских уловок, дерзко и эффекино подчеркнутого презрения "молодости" и "юности". В этом отношении, по-видимому, можно сказать, что Кафка имел очень ясное представление о чело-веческой "табели о рангах". Только он хорошо понимал. Как легко пересечь боже-ственные, а также сатанинские границы подобной табели о рангах и, так как он был слишком добросовестным, чтобы когда-нибудь упростить картину мира, он избегал этого пересечения" прямо-таки с фанатически убежденным рвением.

Его щепетильность никогда не имела истоков в какого-либо рода мало-душии, которое обычно стремится укрыться за терминами. И была педантичной, наподобие тщательности Золя. Это щепетильность особого рода гениальная. по-ражающая прежде всего своенравием, прокладывающая дорогу. Прежде тщатель-но затаившуюся, которую меньше всего ожидаешь. А затем эта дорога с порази-тельнейшей логичностью заканчивается, но так, что становится ясно: это не за-блуждение, а реальный. Значительный и естественный путь. (каждая глава в "Процессе", так же как в двух других романах "Америка" и "Замок" , фрагменты новелл доказывают это удивительное формирование своеобразного таланта Каф-ки.)

Никогда он не настаивал: смотри, это истинный путь, или всего лишь: это тоже путь. Он просто шествовал впереди бодрым шагом разумный, по-глощенный мыслями об этом пути. Не вдаваясь в философские термины (потому что его мысли касались, как показывают чудесные Дневники, представшего пред ним зрелища), обнародуя лишь наблюдения над деталями, которые ему постоянно навязывали изменчивую перспективу пути.

Странность сущности и творчества Кафки кажущаяся. Да, нужно сказать: кому Кафка казался странным и причудливо-привлекательным. Тот пока его еще не понял и, и, может быть, находится лишь в начале пути этого понимания. Кафка с такой любовью и щепетильностью шел от частного, незначительного, к основам, что наружу выступали именно те вещи, о которых прежде вовсе не подозревали, которые казались необыкновенными, о тем не менее не чем иным, как действи-тельностью. Хотя его понимание требований морали, деловой жизни, путешест-вий, произведений искусства, политических движений никогда не было искажен-ным. А лишь очень точным, проницательным, верным и вследствие этого отли-чающимися от будничных разговоров, может быть, из-за этого даже часто (но, по-видимому, не всегда) полезным для нас в том, что именуют "практикой".

Кафка не причастен подделке, вроде вымышленной педантичности Баль-зака, преувеличениям обобщений Бальзака (примерно такого рода: "Она шла тем легким шагом, который каждая парижанка выказывает между десятью и десятью с четвертью утра".)

Вряд ли стоит писать о том (излишне для каждого, кто на пути к проник-новенному пониманию), что Кафка изрядно восхищался Бальзаком. Ведь он нико-гда не забывал о деталях главной линии, масштабе образа жизни. Как-то Кафка сказал: "Бальзак носил трость с девизом: Я разрушаю любое препятствие; мой де-виз был бы скорее: Каждое препятствие разрушает меня."

Теперь в этот фрагмент следовало бы внести длинный список замечаний Кафки о своих слабостях, которые, впрочем, самым трагическим образом выделя-лись на фоне его достоинств. Ведь характеристикой "щепетильность" я обозначил лишь одну грань его сути. Так что можно было бы объяснять и объяснять (это еще также предстоит сделать) по силе возможностей бесконечно. Хоть целую веч-ность иди вдоль стены без двери но внутрь дома не попадешь. Тем не менее эти бесконечные и тщетные объяснения создают некую картину личности, словно бы воспроизводящую её мощь, её вес, её необозримость. Это, замечу попутно, имен-но тот метод, при помощи которого Кафка преображал своих героев, не объясняя их до конца.

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁹ Добросовестная точность (лат.)

¹⁰ от противоположного (лат.)