Франц Кафка. Биография

СОКРУШЕНИЕ ПАЯЦА ПО ИМЕНИ Франц Кафка. Часть 3

Главное пристрастие, которое при изложении догматически, ложно истолковано Г. Андерсом и по отношению к которому он, при всей своей чуткости, оказался недостаточно внимательным, это существующий в кругах левых радикалов обычный приме, по возможности все темное,, бездонное, спутанное, неразумно-природное, творящее страдания, призраки Космоса, о чем честный писатель Кафка не умалчивал, даже часто семикратно преувеличивал, напрямую доставать из мира, словно из шляпы фокусника, и тем самым, сохранять стыд перед Непостижимым, на грани уважения человечества. Распознавание, когда действительно имеется преодолимое ((неродовое), а также непреодолимое (родовое) несчастье, еще не достигло до этих кругов. - Я признателен замечательному и плодотворному эссе Томаса Манна "Гете и Толстой" за указание на то место в письме Гете, где он пишет "певцу самой высокой свободы" Шиллеру о проявляющемся чувстве связанности своей натурой (и это Гете, светоч, написавший это): ""Насколько велика для меня польза Вашего воздействия, Вы скоро увидите, когда, познакомившись поближе, обнаружите во мне своего рода неясность и нерешительность, которым я не смог стать господином". Не случайно Кафка вновь и вновь обращался к Гете, как самому высокому учителю человечества, к чему он, как "декадент", за кого его выдавал Андерс, никак не был бы расположен. "Неясность и нерешительность" они также присутствовали в бытии порядочных, трудолюбивых людей. Однако не следовало капитулировать перед этими "нерешительностью и неясностью"; как бы то ни было, Кафка никогда не поддавался тому самому отвратительному сервилизму, каковой приписал ему Андерс. Доказательство: смотри мой труд в семи главах этой книги.

Кафка в защите не нуждается. Но когда некоторые интерпретаторы Кафки стараются раз за разом рядом с негативными аспектами, коих я не оспариваю, совершено не замечать в нем положительных и активных тенденций, чему Андерс дает выдающийся пример, я тогда при всей моей антипатии к полемике) вновь и вновь поспешу с возражениями.

Андерсом, верно, подмечено, что отчужденность, изолированность являются основами бытия Кафки, но что его писательское вдохновение коренится именно в этом, что он употреблял речевые обороты впрямую", (тогда окажется, что новелла "Превращение" возникла из выражения "грязное насекомое"), это, конечно, точно так же абсурдно, как утверждение, что история Зигфрида, выковавшего себе меч, есть не что иное, как многословное изложение поговорки "каждый кузнец своего счастья". - Такого рода шаткого духовного запасца в книге Андерса, к сожалению, слишком много. Позволены даже ошибки по небрежности вроде Артемиды (вместо Афродиты), возникающей из пены морской (стр.57), и не в одном, а во многих местах сконструированная Кафкой фигура Одрадека (славянская этимология от Rat Abgefallen -rada -Rat⁸³ ) преобразована в неэтимологического Одвадека, тем не менее, следует отдать должное тому, что исходный пункт анализа Андерса заявлен, верно. Только он довольно скоро привычном поворотом запястья переводит факты в ложную колею, слишком акцентируя то, что в изолированности, отчуждении Кафка видел прегрешения и первородный грех человека, который тот искупает, в противном случае его тотчас настигает справедливое, правда, с некоторой долей садизма предопределенное наказание. Тем не менее, как смеют называть неверующим Кафку, романы которого "вращаются в Сферах", единичное "деяние" которого претворялось "обдумыванием и взвешиванием тымяч возможностей", как смеют характеризовать его как "философски и морально не состоявшегося автора" (!), "робкого атеиста", в то время как у него обнаруживаются столь откровенные догматы веры, вроде притчи о дилижансе, даже если она лишь единственная в своем роде в его собрании сочинений (а у неё имеется много сестер) она одна уже возводит его в ранг приверженцев религии. Вот она:

2 Ты мчишься, все время вперед, плещешься раскидисто в остывающем воздухе, руки в стороны, как плавники, бегло рассматриваешь в полусне всю суету, мимо которой мчишься, однажды ты даже позволяешь подкатить к тебе экипажу. Но ты остаешься, неколебим, силой взгляда вынуждая корни широко и раскидисто врезаться ничто не может убрать тебя с дороги, и к тому же это не корни, а лишь мощь твоего устремленного взора затем ты рассматриваешь неизменно сумрачную даль, из которой ничто не может явиться, кроме, пожалуй, экипажа, он подкатывает ближе, становится все огромнее, за мгновение, в которое он, вобрав в себя вселенную, достигает своих настоящих размеров, и ты погружаешься в него, как ребенок в подушки дилижанса, путешествующего сквозь ночь и бурю". Теперь, когда в нашем распоряжении имеются "Письма к Милене", опубликованные моим другом Вилли Хаасом, то, по-видимому, каждому должно ясно. Каких высот достигла духовная любовь Кафки (Андерс бойко провозгласил, что обоготворение любви начало "привлекать нас" с Гете, словно оно никогда не представлялось ни Платону, ни Данте) и как глубоко верил он в устремленные из глубины души силы, которые, несмотря ни на что, помогают человечеству в его борьбе за свободу и справедливость. Несмотря ни на что! именно это и есть то, что совершенно упущено Андерсом: волшебно-ключевое слово Кафки. Что в афоризмах это проявилось яснее, чем в повествовательных произведениях, я излагаю в другом месте. В новеллах Кафка исповедовался, кристаллом размышлений (часто и в письмах) он проверял себя. Романы становятся заметно сумрачнее; в сравнительных масштабах нравоучительная квинтэссенция всегда чище и светлее. Феномен, который в моей новой (третьей) книге о моем друге "Франц Кафка как пророческая личность (Приглашение к сотрудничеству)" пытаюсь обрисовать, по меньшей мере, в самом зачине. Именно по мере нарастания необходимости возрастают и (по определению Гёльдерлина) спасительные силы трудно постижимого Господа. И подобным образом возрастает исповедальность писем к Милене вплоть до тех изречений, которые я счел возможным назвать "страданиями из-за большого своенравия". Это провозгласило и одновременно оценило извне знакомство Кафки со свободой воли в человеке, следовательно, с Богом, с пацифизмом, со всеми ростками из любви и надежды добрых возможностей:

"Сегодня французский национальный праздник, под окном маршируют войска, возвращаясь с парада. Есть в этом так я чувствую, дыша твоими письмами, что-то великолепное. Не эта пышность, не эта музыка, не парад; не этот старый, выскочивший из паноптикума (немецкого) француз в красивых панталонах и синей блузе, шагающий перед взводом, а некая манифестация сил, взывающих из глубин: "И все-таки, о безгласные пешки, о марширующие и до дикости доверчивые люди, все-таки мы вас не оставим, не оставим вас во всех ваших великих глупостях и особенно в них". И вот смотришь с завязанными глазами в эти глубины и почти тонешь в тебе".⁸⁴

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁸³ Совет - (нем.).

⁸⁴ Перевод А.Карельского