Франц Кафка. Биография

Восьмая глава - Дополнительные черты в портрете Кафки. Часть 4

Книги его удивительны. Сам он гораздо удивительнее Я бесконечно благодарна Вам за все. Когда я приеду в Прагу, я смогу повидать Вас, не правда ли?

Приветствую Вас самым сердечным образом".

Следующее письмо недатированное просто один дикий вопль отчаяния. Милена получила от Кафки из санатория в Татрах письмо, которым он разорвал их отношения. Она процитировала, что он написал ей "Не писать и препятствовать тому, чтобы мы сошлись". - Причина была совершенно очевидна. Милена была готова время от времени снова сойтись с Кафкой. Но она не была готова оставить своего мужа и все время жить с Кафкой. Но суррогатом брака Кафка не мог удовольствоваться, для него брак, как судьбоносное общение с женой и ДЕТЬМИ, символизировал священное увенчание жизни. Возможно, в то время. Из-за вновь и вновь ухудшающегося состояния здоровья, Кафке благоразумнее о браке уже вовсе не думать. Пусть осуществление невозможно, неблагоразумно, спасти могло только чудо. Кафка искал этого чуда; потом. Позднее отблеск этого чуда еще выпадет на его долю в лице Доры Димант; Милена из-за своей абсолютно приземленной натуры одарить его собой не способна, слишком беспокоилась она о том, насколько близко она подошла к нарушению границы событий. "Виновна я или не виновна?" спрашивала она меня в бурном письме (в котором она сама во многом выражалась невнятно). Она хочет узнать от меня. Не относится ли она именно к тем женщинам, которые тоже не способны спасти Франца. теперь я цитирую письмо полностью, как я его перевел:

"Любезный герр доктор!

Извините, что я не смогла написать по-немецки. Наверное, Вы знаете чешский достаточно, чтобы понять меня; извините, что я вас беспокою. Я не знаю, что мне делать. Мой мозг больше не в состоянии выносить ни впечатлений, ни мыслей. Больше их не воспринимает, я ничего не знаю, ничего не чувствую, я ничего не понимаю; мне кажется, что за эти месяцы со мной произошло нечто ужасное, но мне известно об этом не много. Мне вообще ничего на свете не известно, я чувствую только, что убью себя, если не смогу каким-нибудь способом привнести в свое сознание то, что как раз избегает его.

Я могла бы рассказать Вам, как и из-за чего и почему все происходит; я могла бы рассказать Вам все о себе, о своей жизни; но к чему это, и далее: мне это не известно; я просто держу в руке письмо Франка из Татр, совершенно убийственная просьба и точно такое же распоряжение: "Не писать и воспрепятствовать тому, чтобы мы сошлись, только эта просьба исподтишка переполняет меня, она одна может сделать возможным для меня когда-нибудь дальнейшее существование, все прочее довершит разрушение",⁷⁶ я не осмелилась отослать ни слова, ни вопроса; я также не знаю, о чем я хочу у Вас спросить. Я не знаю, что не знаю, что я хочу узнать. Иисусе Христе, я хотела бы вдавить в мозг свои виски. Скажите мне только, Вы были с ним вместе все последнее время, Вы знаете: Я прошу Вас, Бога ради, не пишите мне утешительно, не пишите мне, что в этом никто не повинен, не описывайте мне психоанализа. Все это, Вы слышите, все это, что Вы могли бы написать мне, я знаю. Я доверяюсь Вам, Макс, возможно, в самые трудные часы моей жизни, Богу это известно; я прошу Вас, доверьтесь и Вы мне. Прошу Вас понять, чего я хочу. Я знаю, что представляет собой Франк; я знаю, что происходит, и не знаю, что же происходит. Я на грани безумия я стараюсь правильно поступать, жить, думать, чувствовать по совести, но где-то ПРИСУТСТВУЕТ вина. Вот о чем я хочу услышать. Правда, я не знаю, способны ли Вы понять меня. Я не знаю, причастна ли я к тому, что Франк страдает также меня и страдает как из-за любой другой женщины, так что его болезнь обостряется, так что он вынужден спасаться бегством из-за меня в свои страхи, и что теперь я тоже должна исчезнуть, виновна ли я или это является следствием его собственного бытия. Ясно ли я выражаюсь? Я ДОЛЖНА это знать. Вы единственный, кому, по-видимому, кое-что известно. Я прошу Вас, ответьте мне, прошу ответить мне совершенно откровенно простую, в крайнем случае, грубую правду, а именно то, что на самом деле думаете". (Три строки зачеркнуты и не читаемы). "Я буду Вам очень благодарна, если Вы мне ответите. Для меня это в известном смысле отправная точка. Далее я прошу известить, как у него дела? Месяцами мне о нем ничего не известно". (Две строки зачеркнуты). "Мой адрес: М.К. Вена-8, почтовое отделение 65, Бенногассе. Извините меня, переписать письмо я не способна; я не способна даже один раз прочитать его; я благодарю. Милена".

Следующее письмо написано в несколько более спокойном тоне. Тем не менее, под внешним спокойствием словно бы продолжалось сильное волнение. Вот текст письма:

"Я благодарю Вас за вашу любезность. Между прочим, я кое-как пришла в себя. Я могу снова думать, лучше мне от этого не стало. Так что писать Франку я не стану я ведь абсолютно нормальна. Как бы я могла! Если правда, будто люди на земле исполняют какую-то функцию, то рядом с ним я справилась с функцией очень плохо. Как могла я оказаться столь неумеренной и вредить ему, коли я не в состоянии ему помочь?

Каков его страх, мне известно вплоть до предельной глубины. Он уже все время существовал рядом со мной тоже, и даже когда он не знал меня. Его страх был мне знаком прежде, чем я познакомилась с ним. Я вооружалась против него, пока его постигала. На четыре дня, пока Франк был рядом со мной, он его потерял. Мы смеялись над ним. Я, правда, знаю, что в санатории его не излечить. Макс. Он никогда не выздоровеет, пока в нем этот страх. И не укрепление психики способно преодолеть этот страх, потому что страх помешает укреплению. Этот страх касается не только меня, а всего, что живет непристойно, например, и тела.

Когда тело обнажалось, он не выносил его вида. Однако тогда я сумела избавить его от этого. Когда он испытывал этот страх, он смотрел мне в глаза, мы замирали на некоторое время, так, словно бы не могли перевести дыхания или как будто шаги причиняют нам боль, и через некоторое время это проходило. Ни в каких особых усилиях не было необходимости, все было просто и ясно, я тащила его через холмы под Веной, я бежала впереди, тогда, как он шагал медленно, тяжело ступая позади меня, и когда я закрываю глаза, я вижу еще его белую рубашку и загорелую шею и как она напрягается. Он ходил целыми днями, вверх, вниз, он гулял на солнце, ни единого раза не кашлянул, ужасно много ел и храпел во сне, как волынка, фактически он был здоров, а его болезнь для нас в эти дни была вроде небольшой простуды. Если бы я поехала с ним тогда в Прагу, то осталась бы для него той, кем ему была. Но я обеими ногами вросла в эту землю, не в состоянии оставить своего мужа и, по-видимому, слишком была женщиной, чтобы найти в себе силы окунуться в эту жизнь, которая я знала, потребовала бы самой строгой аскезы на всю оставшуюся жизнь. А во мне жило неукротимое. Даже неистовое устремление к жизни совсем другой, чем та, которую я вела и буду еще, быть может, вести, к жизни с ребенком, к жизни, которая была бы очень приземлена. Значит все это, вероятно, возобладало бы над всем прочим, над любовью, над любовью к полету, над изумлением и еще раз над любовью. Впрочем, сколько об этом ни говори. Получается сплошная ложь. И, возможно еще, это самое меньшее. И, кроме того, уже слишком поздно. Тогда эта борьба во мне стала чересчур явной, очевидной, и его это испугало. Да, именно это, против чего он боролся всю жизнь, против её побочной стороны. Со мной он мог отдыхать. А затем его это начинало преследовать даже при мне. Против моей воли. Я слишком хорошо знала, что происходит нечто, что предотвратить уже невозможно. Я слишком слаба, чтобы суметь сделать и выполнить то, о чем я знала, одно-единственное, что могло бы ему помочь. Это и ЕСТЬ моя вина. И Вам тоже известно, что это моя вина. То, что подвигает Франка на анормальность, именно это его достоинство. Женщины, которые с ним сходились, были заурядными женщинами и не умели жить иначе, так именно и живут женщины. Я предпочитаю верить, что все мы, весь мир и все люди больны, а он единственный здоров и верно воспринимает, и верно чувствует, и он единственно честный человек. Я знаю, что он защищается не ОТ ЖИЗНИ, а лишь от ЭТОГО ОБРАЗА ЖИЗНИ ЗДЕСЬ. Будь я в состоянии осуществить возможность уйти с ним, он мог бы со мной жить счастливо. Но это, все это я понимаю только сегодня. Тогда я была обычной женщиной, как все женщины на свете, маленькая, живущая инстинктами самка. Отсюда и возник его страх. Он естествен. Разве возможно, чтобы этот человек чувствовал что-либо, что не было естественным? Он знал о мире в десять тысяч раз больше, чем все люди на свете. Его страх верен. И Вы ошибаетесь, Франк не напишет мне о себе. Не существует ничего, о чем бы он мне написал. В самом деле, не существует ни единого слова, которое он мог сказать мне о своем страхе. Что он меня любит, я знаю. Он слишком хорош и стыдлив, чтобы меня разлюбить. Он рассматривал бы это как вин. Ведь он всегда считает себя на стороне того, кто виновен и слаб. И при всем том в целом мире не найдешь двадцати человек, которые бы обладали его огромной мощью: эта неопровержимая устремленность к совершенству, к чистое и истине. Он таков. Я знаю, что он таков до последней капли крови. Только я не совсем могу признать это своим сознанием. Случись оно это окажется ужасным. Я бегаю по улицам, просиживаю целыми ночами на окне, мысли иной раз скачут во мне, словно крохотные искры при затачивании ножа, и сердце подхватывает меня, словно на рыболовный крючок. Вы знаете, такой тонкий крючок, а так дергает, с такой совершенно пронзительной, ужасно острой болью.

Со своим здоровьем я совсем на пределе, и если что-либо еще держит меня на плаву, то происходит это против моего желания, и это, может быть, именно то. Что меня до сего времени держало, нечто совершенно бессознательное, невольная любовь к жизни. На днях где-то на другом конце Вены я неожиданно обнаружила такой рельсовый путь, Вы знаете, представьте себе улицу километровой протяженности, словно кубической формы могилу, и среди железнодорожных путей, красных огней, локомотивов, виадуков, вагонов это был такой совсем мрачный, просто ужасный организм, я торчу рядом, и кажется, будто это нечто дышит. Я думала, что, должно быть, сошла с ума от чистой печали, страстного желания и ужасной любви к жизни. Я так одинока, как одинок немой, и если я здесь говорю Вам о себе, то потому, что я уже извергла слова, они спешат наружу против моей воли, тут уже больше молчать я не способна. Простите.

Я не стану писать Франку, ни строчки, и что далее произойдет, я не знаю. Весной я приеду в Прагу и навещу Вас. И если вы время от времени станете писать мне, как у него дела, я хожу на почту ежедневно, от этого я не могу отвыкнуть, я буду счастлива.

Благодарю Вас еще раз.

Милена Поллак.

Еще одна просьба: очень смешная. Мои переводы книг "Приговор". "Превращение", "Кочегар", "Созерцания" издаются Нойманном, издательство "Червень"⁷⁷ , в таком же оформлении, как "Бюбю"⁷⁸ Чарльза Луиса Филлипса, быть может, Вам знакома эта книга.

Так вот, я выдохлась из-за этого оно пожрало за последние месяцы во мне мозг и сердце, это ужасно оказаться покинутой и устремиться к его книгам, но Нойманн хочет от меня, чтобы я "Предпослала о ней несколько слов для чешской читающей публики"; Иисусе Христе, я должна писать для людей о нем и далее: я просто не способна на это. Не пожелаете ли Вы сделать это для меня? Я не представляю, не будете ли Вы иметь что-нибудь против: "Червень" орган коммунистов, но книжные строки беспартийны. - Нойманн осуществляет издание так сердечно и охотно и радуется выходу, правда, если Ваше имя окажется связанным с этим Вас это не беспокоит? Если нет, я прошу вас об этом. Примерно три или четыре страницы, я их переведу и предложу в качестве предисловия. Ваше нечто подобное я однажды читала предисловие к Лафоргу, очень, очень замечательная вещь. Не пожелаете ли Вы сделать это для меня? книга ФАКТИЧЕСКИ хороша. И Ваше предисловие удостоверило бы качество. Пожалуйста, если у Вас нет политических опасений, сделайте это для меня. Конечно, это должно быть нечто вроде информации для чешских читателей. Но пишите не для толпы, а для самого себя. Как то предисловие к Лафоргу. Относительно того, что Вы любите, вы всегда очень искренни и прозорливы. И тогда то, что Вы говорите, очень, очень замечательно. Произойти это должно очень скоро, макс, я прошу это сделать для меня. Я охотно предстала бы пред глазами целого мира с этой после стольких усилий завершенной книгой Вы знаете, мной овладевает чувство, словно я обязана кое-что сделать, что-то оправдать. Я прошу Вас об этом.

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁷⁶ Эти слова Кафки приведены Миленой по-немецки.

⁷⁷ Июнь чеш.

⁷⁸ Точное название романа "Бюбю с Монпарнаса" (1901) В.Б.