Франц Кафка. Биография

Седьмая глава - Последние годы. Часть 2

Пока позволяло здоровье, он посещал "Высшую школу по изучению иудаизма" на Артилериенштрассе. В подготовительном классе он слушал лекции о Талмуде профессора Торчинера и профессора Гутманна. Читал тексты на иврите, то, что полегче. Только ради этого курса приезжал он из пригорода в Берлин.

Между Рождеством и Новым Годом он перенес тяжелый приступ лихорадки, к тому же повторившийся. С высокой температурой он переселился в Целендорф, теперь квартирная хозяйка вдова поэта Карла Буссе. Очень редко, по разу, приезжали господа: доктор Рудольф Кузер, Эрнст Бласс.

Его начала беспокоить дороговизна. "Если экономят на жилье (правда, наплохом, в следующем месяце я отказываюсь от одной комнаты) и еде (правда, превосходной, выколдованной с помощью пары спиртовок и ящика-термоса, что, правда, наверное, все еще является непомерным расходом, сравнительно с обычаями господина, о котором мне рассказывала моя прежняя квартирная хозяйка, тот, в конце концов, все подогревал в своей постели), если живут потихоньку таким образом, еще ничего, но если произойдет нечто неординарное, все внезапно окажется невозможным. Однажды у меня был врач, фрау Л. рекомендовала мне своего родственника, знаменитого профессора; к счастью, сам он не явился, а прислал сначала ассистента, молодого человека, не старше тридцати, он не смог обнаружить ничего особенного, кроме лихорадки, и не предписал пока что ничего другого, кроме как остаться в постели и ждать. За этот визит он попросил двадцать марок это сто шестьдесят крон. Но самое плохое при этом то. Что этот гонорар не просто не установлен каким-нибудь тарифом (никто здесь не требует сверх тарифа), а чтобы полностью, в разумных пределах, соответствовать и прочим ценам, все настолько дорого, что необходимо зарабатывать по крайней мере золотые марки, если хочешь здесь жить, я уже много раз подумывал отступиться от борьбы с берлинскими ценами, помышляю о Железене, Вене, озере Гарда".

Когда навещали Кафку, о своих бедах он высказывался только в шутливом тоне. Так, однажды он при мне во всех подробностях развивал вместе с Дорой, которая замечательно готовила, план взять в аренду маленький ресторанчик, где он выгодно пристроится в качестве официанта.

Дора (Димант) рассказала мне позднее, что Кафка излагал этот план в связи с замыслом переселиться в Палестину, если позволит здоровье. На этот случай и хотел заработать средства существования на первое время в тех краях. Дора мне сообщила, что она сожгла им написанное. Он приказал ей, она повиновалась, трепеща; много лет спустя она пожалела, что послушалась. Но при этом она подчеркивала, что, представься подобная ситуация сегодня, она снова подчинилась бы желанию Кафки. среди сожженных бумаг, по сообщению Доры, находился также рассказ Кафки, сюжет которого связан с процессом Бейлиса по обвинению в ритуальных убийствах в Одессе, и еще драма, содержание которой неизвестно. Другие бумаги, оставшиеся у Доры, в 1933 году конфисковало гестапо, и, по-видимому, уничтожены. Я просил Камилла Хоффманна, бывшего тогда атташе миссии еще независимой Чехословацкой Республики в Берлине, выяснить судьбу этих бумаг у немецких властей. О результатах он не сообщил, позднее сам став жертвой нацистских преследований.

В конце концов нельзя было не заметить несмотря на установившуюся в нем душевную уравновешенность что физическое состояние Кафки ухудшиолось. Его навестила сестра, затем я; чтобы вернуть его домой из Берлина, побеспокоили дядю (врача), который поехал туда и констатировал самое худшее. 14.3.1924 я отправился на премьеру "Енуфа" Яначека в Государственной опере в Берлине. 17-го взял Франца с собой в Прагу. Дора и доктор Клопшток провожали его на вокзал. Несколькими днями позднее за нами последовала Дора.

Теперь Франц снова жил у родителей, ощущая это, несмотря на заботливость, которой его окружили, как фиаско своих планов самостоятельности, как крушение. Теперь он пожелал, чтобы я навещал его ежедневно. Тем не менее никогда не высказывался он столь решительно, очень интересовался моей загруженностью работой. Теперь он говорил, словно знал, что уже не долго нам быть рядом. "Приходи завтра опять в это время!" говорил он почти строго.

Так как он все больше слабел, следовало перевезти его в санаторий.

"Превыше всех ужасов", стоит в моем Дневнике, "известие десятого апреля, что Кафку отослали из санатория "Венский лес". венская клиника. Констатировали туберкулез горла. Просто ужасный, черный день".

Для поездки из санатория в Вену располагали только открытым автомобилем. Дождь и ветер. В продолжение всей поездки Дора стояла в автомобиле, стараясь защитить своим телом Франца от губительной погоды.

Роберт Клопшток также доказал свою огромную любовь и преданность. Он отказался от своих занятий в Берлине (которые позднее должны будут привести его к важным результатам исследования в области терапии легких) и посвятил себя уходу за дорогим больным вплоть до самой смерти Кафки. Они, Дора и Роберт Клопшток, шутливо называли себя "маленькой семьей" Кафки, это была сердечная, дружеская жизнь перед лицом смерти. Самому Францу было известно о тяжести его болезни, тем не менее, как я мог увидеть при посещениях, он был полон надежды и усилий не выказывать сознания непосредственной опасности. В венской клинике профессора Хайека с ним обращались нехорошо. Напрасны были все усилия добиться для него внимательного отношения, например, отдельной комнаты. В течение нескольких дней ему даже пришлось лежать рядом с умирающим, и он рассказывал мне потом с огромным восхищением, о терпении священника, который утешая, вплоть до последнего момента оставался при умирающем, так как врачи "давным-давно убежали". Я написал письма влиятельным персонам в Вену; Верфель энергично ходатайствовал за Кафку, но бессердечный и некультурный профессор точно так же энергично объяснял без обиняков, что в Кафке не видит не кого иного, как пациента из комнаты номер такой-то. Он выразил все следующим образом: "Как написал мне некий Верфель, я обязан кое-что сделать для некоего Кафки. Кто такой Кафка, я знаю. Это пациент из палаты номер двенадцать. А кто такой Верфель?"

Дора и Роберт Клопшток добилитсь в конце концов, чтобы Франца в конце апреля перевезли в приятный радушный санаторий Кирлинг рядом с Клостернойбургом. Из письма верфеля ко мне: "Профессор Хайек утверждает, что единственный шанс Кафки заключался бы в том, чтобы ему оставаться в больнице, так как под рукой все средства помощи и всевозможное лечение. Он прямо-таки упирался, не отпуская его". -В Кирлинге у Кафки была замечательная, в голубых тонах, комната с видом на лужайку; он проводил последние недели в обществе двух своих преданных друзей, насколько позволяли боли спокойно и ясно.

Профессор Нойманн и доцент доктор Отто Бек побывали у постели больного в Еирлинге. Я цитирую из письма последнего от третьего мая (к Феликсу Велчу): "Вчера фройляйн Димант вызвала меня в Кирлинг. У господина доктора Кафки очень сильные боли в гортани, особенно при кашле. При приеме пищи боль усиливается до такой степени, что глотать почти невозможно. Я смог констатировал разрушительный туберкулезный процесс в гортани, захватив также часть надгортаннрика. В таком состоянии о каком-нибудь хирургическом вмешательстве нечего и думать, я предписал спиртовые инъекции в nervus larungens superior⁶³ . Сегодня фройляйн Димант снова мне позвонила, чтобы сказать, что улучшение было лишь временным, и боли возникли в той же интенсивности. Я считаю необходимым, чтобы фройляйн Димант перевезла господина доктора Кафку в Прагу, так как профессор Нойманн полагает, что житьему осталось около трех месяцев. Фройляйн Димант отклонила это, так как считает, что вследствие этого пациенту станет ясна тяжесть заболевания.

Станете извещать, полностью объясните хотя бы родственникам серьезность ситуации. Мне психологически понятно. что фройляйн Димант трогательно и долготерпеливо заботится о больном, страстно желает вызвать в Кирлинг еще несколько специалистов для консилиума. И потому мне пришлось ей пояснить, что как гортань, так и легкие доктора Кафки находятся в таком состоянии, что специалисты уже не могут оказать ему помощь, и унять боль можно лишь при помощи морфия или пантопона".

Последние недели Кафке пришлось как можно меньше разговаривать. И посему он объяснялся с помощью записочек, некоторые из них у меня остались. Один раз он написал: "Новелла подучила новое название. "Жозефина, певица, или Мышиный народ". Подобное "или" в заглавии, правда, не слишком красиво, но здесь, по-видимому, присутствует особый смысл. Это нечто вроде всеобщего". Он рассказывал Доре: "Подростком, когда я еще не умел плавать, я много раз ходил с тоже не умеющим плавать отцом в группу обучающихся плаванию. Потом мы, не одеваясь. рядом с буфетом, у каждого по куску колбасы и по пол-литра пива. Колбасу отец чаще всего приносил с собой, так как в школе плавания она была очень дорогой. Ты должна себе верно представить огромного человека с маленьким робким мешком костей в руке, как мы раздеваемся, например, в сумраке маленькой кабины, как потом он меня оттуда вытягивает, потому что я стыдился, как затем он хотел меня приучить к так называемому плаванию и так далее. И потом пиво!" Несмотря на то, что он был противником алкоголя и вегетарианцем, он умел представить себе наслаждение пивом, вином, мясом; много раз он нюхал напитки, оценивая их замечательный аромат, так никогда и не поймешь, иронически или искренне; совсем под конец он даже выпил с удовольствием несколько раз вина и пива, был в восхищении. "У тебя нет ощущения, что Леонард, пока издавал предписания, держал перед собой склянку Pschorr⁶⁴", писал он (с необъяснимой для меня ссылкой на какого-то Леонарда) на одном из листочков для разговора. Картины мощи жизни берут верх. "Мой кузен замечательный человек. Когда этот Роберт, ему уже около сорока лет, под вечер, раньше он не приходит: он адвокат, много работает, точно так же и развлекается; так, когда он около пяти часов вечера посещал софийскую школу плавания, сбрасывал одежду в несколько приемов, прыгал в воду и там барахтался с мощью великолепного дикого зверя, посверкивая из воды сверкающим глазами, и уже далеко за буйками, это было замечательно. И всего через полгода он умер, замученный насмерть врачами. Загадочное заболевание селезенки, из-за которого она функционирует главным образом при помощи вспрыскивания молока с сознанием того, что уже ничто не поможет". - он много писал также о своем состоянии, о внезапных приступах, пилюлях, компрессах. Он пожелал "нечто вроде стеклянного колпака из воды". Еще фраза "Королевские сыновья".

"В глубине, в глубоком пристанище". Он устал, полон нетерпения. И затем опять: "День рождения Макса 27 мая". "Предлагаю иногда угощать сестру вином". "Наливать его здесь замечательно, потому что каждый хоть немного знаток". "Это счастье дарить, чтобы определенно и взаправду доставить другому радость". "Нужно еще позаботиться о том, чтобы расположенные там цветы, разрастаясь в вазе, не страдали. Как этого можно добиться. Наверное, реально предпочтительнее чаша". - В воскресенье, 11 мая я приехал в Вену, чтобы увидеть Франца еще раз. Этому предшествовала странная сцена. Когда в субботу после обеда я пришел в редакцию, меня позвали: "Быстрее к телефону, только что позвонила дама из Вены". В пальто я бросился в телефонную кабинку. Это Дора, обратившаяся ко мне со словами: "Ты звонил по телефону?" Я: "Нет, ведь я вошел мгновение назад". Дора: "Вызывала Прага. Пражская ежедневная газета дала о себе знать , поэтому я справилась о тебе". Случай, несмотря на все мои усилия, оставшийся не проясненным, так как "Пражская ежедневная газета", правда, звонила в Вену, но никогда в Кирлинг. Сестры Кафки не звонили в этот день в Кирлинг тоже. Таким необычайным способом вся поездка затем сопровождалась предзнаменованиями смерти. Как раз перед самым выходом из дома я узнал, что в квартире под нами лежит при смерти молодой человек. В дороге со мной заговорила одетая в траур дама, которую я не сразу узнал. Это была вдова министра Туссига, сообщившая мне о смерти своего мужа, о своем несчастье. В Вене я ни с кем не говорил, только совершил поездки с вокзала в гостиницу и из гостиницы на вокзал.⁶⁵

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁶³ Верхний гортанный нерв (лат.) В.Б.

⁶⁴ Сорт баварского пива В.Б.

⁶⁵ Домыслы, будто я приезжал в Вену на лекцию, фальшивы. Лекции в Вене у меня не было. Я приехал исключительно для того. Чтобы еще раз увидеть Франца и никакого другого занятия у меня не было, я совсем ни на что тогда не годился. Возможно, что я, чтобы не испугать Франца, объяснил свой приезд лекцией и что отсюда невольно проистекает ошибка Доры, которая затем обнародована в интервью с ней.