Франц Кафка. Биография

Шестая глава - Религиозное становление. Часть 5

Но в "Жозефине" уже обнаружился и путь положительного решения (и, как мне кажется, симптоматично, что именно эта новелла принадлежит к последним из завершенных Кафкой произведений. Жозефина, певица, прячется от народа, несмотря на то, что тот столь горячо восхищался её искусством, даже считал его необходимым, и вот как заявляется: "Но народ спокойно, не обнаруживая разочарования, властный в своем косном множестве, форменным образом, хотя бы видимость говорила об обратном, МОЖЕТ ТОЛЬКО РАЗДАВАТЬ ДАРЫ, НО НИКОГДА НЕ ПОЛДУЧАТЬ (даже от Жозефины), этот НАРОД ПРОДОЛЖАЕТ ИДТИ СВОИМ ПУТЕМ. Она МАЛДЕНЬКИЙ ЭПИЗОД В ВЕКОВЕЧНОЙ ИСТОРИИ НАШЕГО НАРОДА, и утрата её народом преодолена". - Включение частного в судьбу народа, вместе с тем одновременно самое строгое испытание совести, очищение, заключение в свободе одиночки, , требовало своего деятельного сочувствия. Читатель этой биографии найдет достаточно отправных точек для определения того, как Кафка в своем специфическом положении еврея искал этого контакта с народом. И седьмая глава еще приведет некоторые подтверждения этого. Правда, Кафка не думал, что достаточно географической перемены места; ему казалось, что поспособствует сердечная привязанность. Обе должны стать гарантом, обе были равно необходимы. Изменения в душе как и нормализация внешних, жизненных обстоятельств.

Теперь можно еще спросить, почему Кафка недвусмысленно говорил об этом только в Дневнике и письмах; почему он, как писатель, высказывался всегда только притчами аллегорически и символически.

Прежде всего признаем своеобразие Кафки-крота. Представим его в виде символа, не впадая в умозаключения. В разговорах, в спорах также превалировал этот образ. И в Дневниках невыразимо прекрасные лирические места; одно из многих: "Нахлынули грезы, они следовали вверх по реке, они по лестнице взбирались на стену набережной. Остановишься, побеседуешь с ними; много чего они знают, только откуда пришли, им не известно… Почему вы подняли руки вверх, вместо того чтобы заключить нас в объятия?"

Далее не следует путать "аллегорию" и "символ". Аллегоричным Кафка не был никогда, но, может быть, символичен в самом высшем смысле. - Аллегория присутствует в тех случаях, когда вместо "одного сказано нечто другое", и это само по себе не слишком многозначительно. Якорь спасения, сулящий надежду, как таковой, по своим свойствам нас не интересует; безразлично, какого он цвета, формы, величины. А потому он присутствует также в качестве откровенного иероглифического знака, столь резко и недвусмысленно вырисованным вместо "надежды". Но "стойкий оловянный солдатик" Андерсена, чье доброе, терпеливое, нежное сердце и еще многое другое проявились в нескончаемости злоключений, также очень похож на нас подробностями нашей личной судьбы оловянного солдатика. Он интересует нас также конкретной фигурой оловянного солдатика, а не только в качестве того, что он еще означает в абстрактном смысле. Существует явное отличие аллегории от символа. Аллегория интересна нам только из-за того, что она собой представляет, из-за того, на что она указывает. Символ интересен нам тем, что он представляет и означает, но одновременно также тем, чем он является сам по себе, чем он конкретно предстает перед нашим взором, что рассказывает, и как этот данный рассказ, этот ряд частных фактов демонстрирует, дабы обозначить нечто отдаленное, отвлеченное. Оловянный солдатик не аллегория, а символ. Символ располагается одновременно на двух уровнях, один из которых осознается с помощью догадки, а другой реально овеществлен. Оба уровня своеобразно сочетаются, они, по известному, греческому выражению, брошены в одну кучу, и притом так, что чем глубже вникаешь во все детали частного случая оловянного солдатика, тем глубже видишь и всеобщее. "Маркиза дО" трактует о доверительных отношениях родителей и детей, но на втором плане маячит более высокий уровень вопроса о вере вообще, о вере в мировой порядок. Почему же писатель, имея что сказать, не высказал именно всеобщее? Потому что так не сказать последнего слова, потому что оно уходит в бесконечность.

В частном случае, о котором писатель рассказывал, он только наметил отправной пункт бесконечного процесса. Аллегория идет образным путем, дает конечный пункт такого процесса. Давая четкое отграничение, словно забавляясь, симптом выдохшегося духа. Символ, напротив, является духовной эманацией, является сгустком энергии, позволяющей устремить частный случай в безграничность, причем по мере удаления благодаря лучеиспусканию познаются образы ведущих переговоры индивидуума, народа или человечества. И при том это одновременно, одними и теми же словами, одной-единственной ситуацией.

На заднем плане всех сцен у Кафки возникают эти бесконечные множества. Тем не менее и сами сцены, простые повествования, изливающиеся лучами, наполнены любовью и преданности сущности, весьма тонкими, никогда не докучными наблюдениями (чтобы убедиться, почитайте хотя бы тому тысячи примеров столь ярко переданные картины жизни учреждений, канцелярского соперничества в "Процессе"). Лишь тот, кто влюблен в самые глубинные основы жизни, способен на повествование такого рода. Не было ни одного слова, даже самого незначительного, которое не привело бы в изображаемого нового оттенка, такое специфическое стилистическое мастерство является не только эстетическим, но также нравственным проявлением, следствием особенной добросовестности Кафки, хотя бы это тогда уже было значительным, если бы речь шла об обычном реалистическом изображении. Приведенные Кафкой коллизии, по-видимому, в первую очередь значительны сами по себе, но наряду с этим имеют значение не только как таковые. Испускаемый каждой деталью луч устремлен в вечное, в трансцендентальное, в мир идей. Эти проблески вечного сквозь оболочку бренного обнаруживают в каждом великом произведении искусства. Но у Кафки это, кроме всего прочего, стало существенным принципом поэтического творчества; уже нельзя отделить содержание от архитектоники. Столь органично совпавшие.

Назад | В начало | Читать дальше

---