Франц Кафка. Биография

Шестая глава - Религиозное становление. Часть 4

Слово "еврей" в "Замке" не встречается. Тем не менее "Замок" Кафки прочитывается как исходящее из его чувства еврейства простое повествование об общей судьбе евреев в современной трактовке.. ПРИ ЭТОМ ДАННОЕ СПЕЦИФИЧЕСКИ-ЕВРЕЙСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ВСЕГДА ИДУЩЕГО РУКА ОБ РУКУ С ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ, НЕ ИСКЛЮЧАЯ ИЛИ ХОТЯ БЫ НЕ МЕШАЯ ЛЮБОЙ ДРУГОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ. В СВОЕМ ПОСЛЕСЛОВИИ К ИЗДАННОМУ КНИГОЙ "Замку" Я ПЫТАЛСЯ ПРЕДСТАВИТЬ ОБЩЕРЕЛИГИОЗНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ. А ХДЕСЬ НЕКОТОРЫЕ НАМЕТКИ НА СВЯЗЬ РОМАНА С СУДЬБОЙ ЕВРЕЕВ.

Равным образом характеризуется начало отношений с крестьянами. К. заблудился в незнакомой ему деревне. Он устал. Видит старого крестьянина. "Разреши мне ненадолго зайти к тебе", спросил К. крестьянин ответил нечто невразумительное. К. это тотчас истолковал как приглашение и вошел в избушку. Как выяснилось, тот, кто его впустил, был слабоумным. Удивительное правооснование, на котором евреи построили свое "право поселения" в диаспоре, приходит на ум в качестве параллели, когда свыкаются с этой гримасой "толерантности", к которой К. апеллировал. Совершенно схожи несколько страниц перед этим. К. спросил весьма неприветливого учителя, может ли он как-нибудь навестить его. Ответ учителя: "Я живу на Лебяжьей улице рядом с мясником". Писатель замечает6 "Правда, теперь это было скорее сообщение адреса, чем приглашение, тем не менее К. сказал: "Ладно, я зайду". Уже в этой крохотной, предваряющей сцене обнаруживается ситуация "народа" в его тихой отчужденности, и еврея отличает его вынужденное дружелюбие, попытки втереться в доверие, даже навязчивость с потрясающе беспристрастной меланхолией (это своеобразный стиль Кафки: меланхолия оказывается явственной по объективной причине, а не из-за субъективного произвола).

Но далее. В избушке тотчас выяснилось, что К. для присутствующих вовсе не желанный гость, что он помешал им в весьма интимных домашних занятиях (купание и стирка, кормление грудью). По крайне мере они позволили ему там немного поспать. Затем его выпроводили. Тихий медлительный человек, широкоплечий и со скуластым лицом, обратился к нему6 "Здесь вам оставаться нельзя. Простите за невежливость". Словно здесь приглашают или прогоняют в силу заповедей. А события развиваются с последовательностью законов природы, безучастных, деспотичных самих по себе. "В гостях мы не нуждаемся". К. сослался на то, что его пригласили, что он должен получить здесь выгодную должность землемера. Соответствовало ли это приглашение действительности, или К. об этом только вообразил, об этом, собственно говоря, весь роман, здесь так же легко проследить параллели с еврейским вопросом. В этой начальной главе именно обычный человек из народа дал соответствующий времени ответ, который почти согласовывается с точкой зрения подсознательного антитсемитизма: "(Нуждаются ли в вас)…это мне не известно. Если вас вызвали. То, должно быть, вы понадобились; это, наверное, исключение, но мы, мы, люди маленькие, придерживаемся правил, за это вы на нас обижаться не можете". К. пытается неожиданно завязать разговор в комнате со служанкой, но уже "слева и справа К. схватили двое мужчин, словно другого способа объясниться не было, молча, но изо всех сил потащили его к двери. Старик при этом чему-то обрадовался и захлопал в ладоши. Прачка тоже вдруг засмеялась с загалдевшей ребятней". Эпизод из вековечного удела евреев звучит как весьма беспристрастный парафраз типа: "Пустяки, коли жид погорел и тд." Не существует аргументов, идущих на пользу евреям, которые вместе с нами владеют миром. "Молча. Словно другого способа объяснения не было".

Враждебное окружение делится для К. на два слоя: деревня и властительный Замок. Чтобы поселиться в деревне, он должен принести разрешение из Замка. Но Замок недоступен для него точно так же, как отворачивающиеся крестьяне. Замок в романе является своеобразным словесным символом Божественного провидения, деревня с крестьянским трудом символизирует "мать-землю". К. особенно привлекают женщины, через них он надеется создать семью, ощутить твердую почву под ногами. Точно так же профессия служит ему для связи с землей, для укоренения. Точно так же, как ему представлялись перспективы на невесту в деревне и на профессию, он полагал свое дело выигрышным, он примеривался в грезах, как "неразличимо" растворится среди жителей деревни. Целые пассажи дышат иллюзиционистским духом всепоглощающей психологии: "Только работая возможно дальше от господ из Замка, сможет он чего-нибудь добиться в Замке; эти же люди, столь недоверчивые еще по отношению к нему, начали бы говорить с ним, когда он станет если не их другом, то хотя бы односельчанином ,и когда-нибудь он перестанет отличаться от Герстакера и Лаземана, и это должно произойти очень скоро. От этого все зависело тогда перед ним откроются всякого рода возможности…" Рассуждения К. шли путем веры: с помощью единения с людьми пробиться вверх, к божеству, чтобы черпать божественную силу слияния с естественными формами жизни. Но, К., по-видимому, может внятно изложить эту тайну, он не в состоянии выжить в бездне, (этого варварского окружения "я здесь достаточно долго и уже чувствую себя одиноким, жалуется он учителю. У меня нет ничего общего с крестьянами, да и с обитателями Замка, наверное, тоже". "Между крестьянами и Замком нет разницы", назидательно доказывает ему учитель. - И словно опять звучит парафраз изречения псалмов: "Как можем мы петь хвалу Господу на чужбине!" В дальнейшем различия между К. и крестьянами нисходят благодоверительным образом. По древнему обычаю еврея гонят отовсюду, не желая, чтобы он стал в тягость, при этом у него возникает полное иллюзии чувство, что он все знает лучше местных жителей, всякое дело он способен выполнить проще, практичнее, , чем они, но они остаются замкнутыми благодаря своему непостижимому упрямству. Во многих сценах Кафка показал с продуманной иронией, какая неожиданная сила против вторжения развивается во время устаревших и странных отношениях между деревней и Замком. "Вы не из Замка, откровенно грубо заявила ему хозяйка, вы не из деревни. Вы ничто. Но, к несчастью, вы все же что-то, чужак, повсюду лишний и везде помеха, из-за которого постоянные неприятности, чьи намерения не понятны…В сущности, ведь я вас не упрекаю из-за всего этого. Вы такой, какой есть; в своей жизни я слишком много повидала. Чтобы не стерпеть еще и этого. А теперь представьте себе, чего, в сущности, вы требуете… Вы несколько дней в деревне и уже хотите все знать лучше нас, местных… Я не отрицаю, иногда, вероятно, и можно чего-то добиться, даже несмотря на законы и дедовские обычаи, но только происходит это не так, как делаете вы, повторяя все время "нет" и полагаясь только на свою голову".

Схожим образом, пусть в других оттенках, но вполне определенно выразил староста свою стихийную антипатию по отношению к К.: "Вас приняли как землемера, но у нас здесь нет для вас работы… Никто вас тут не удерживает, но это все же не означает, что вас изгоняют… Кто осмелится вас выкинуть, господин землемер, уже неясность предыдущего обеспечивает вам вежливое обращение. Только вы, по-видимому, чрезвычайно, обидчивы…"

В долгой истории страданий еврейского народа уже слышны все эти отголоски. К. потерпел крах забавно-плачевным образом, хотя брался за все серьезно и добросовестно. Он остался одиноким. Над всеми мучительными перипетиями, проходящими через весь роман, над всеми незаслуженными бедами невидимо-очевидно витал девиз: Так нельзя. Следует искать другой, совсем новый путь.

Во фрагменте Кафки 1914 года это превалирующее чувство представлено еще резче. "Однажды летом под вечер я пришел в деревню", начинается продолжающаяся на четырнадцати страницах в одну четвертую долю листа, но, к сожалению, оборванная новелла. "Повсюду перед крестьянскими домами видны высокие старые деревья. Это было после дождя, дул свежий ветер, все мне чрезвычайно нравилось". калитка в ограде открылась, дети арендатора проверяли, кто там явился так поздно вечером. Рассказчик испугал их, но через некоторое время получил справку. "Чужаку все кажется странным", извинился он, улыбаясь. Рассказчик хотел переночевать в деревне и, ища постоялый двор, оказался под наблюдением. Первый же, с кем он заговорил, сказал жене: "Я хотел бы еще посмотреть, что этот человек здесь натворит. Он чужак. Он шатается тут совсем зря. Только взгляни". И Кафка продолжил: "Он говорил при мне, словно я глух и не понимаю его языка". - Зловещий разговор с супружеской парой продолжился. Ночлег чужак у них получил. Все вокруг пронизывала почти или полностью неизъяснимая неприязнь. "Если мое присутствие доставило вам хотя бы малейшее затруднение, то скажите откровенно, я не совсем это понимаю. И я пойду на постоялый двор, мне это абсолютно безразлично". "Он говорит слишком много", едва слышно произнесла женщина. Это могло восприниматься только как оскорбление; итак, на мою учтивость ответили оскорблением, но это была старая женщина, я не посмел отстоять себя. И именно эта беспомощность, вероятно. Причиной того, что это не отброшенное назад женщине замечание подействовало на меня гораздо сильнее, чем оно это заслуживало. Я ощущал некое основание для упрека не оттого, что я слишком разговорчив, ведь я сказал только самое необходимое, а ИЗ ПРОСТЫХ, ДОВОЛЬНО ОСНОВАТЕЛЬНЫХ, ИЗ МОЕГО СУЩЕСТВОВАНИЯ ИСХОДЯЩИХ ПРИЧИН". Наконец, описано, как чужак, сам того не желая, по неловкости и недоразумению, помешал детям спать, произведя переполох во всем доме.

Негативный аспект еврейского вопроса, шаткое положение еврейского народа разъясняется также в новелле "Певица Жозефина, или мышиный народ", последней из законченной Кафкой и им самим отобранной для печати.. не нужно было указывать конкретно, на какой народ столь прозрачно намекает суете беззащитного мышиного множества. Каким образом в глубинах самого притесняемого народа все еще способно возыметь силу ложность знаменитостей. Литераторов, выдающихся "личностей": это необычайно смешное представление протагониста, полагающего, что только от него, от его единственного слова мир ждет спасения; к сожалению, такое именно в еврейской среде и особенно часто в проявлениях литературной жизни встречается человек, только себя считающий избранным, и все, что делали другие, советовали, говорили, с насмешливой рассудительностью отбрасывал, как пустячное, или едва принимал во внимание.⁵⁶ Не поймите меня превратно! Ситуация лишенных осторожности мыслей одновременно универсальный символ добра и зла. Пророки и в других народах являлись до времени. И только в этом смысле ситуация беспомощности, вроде безответственно-недобросовестных "знаменитостей" у евреев, в чрезвычайно ярко направленном свете предстоят крайности еврейского народа и еврейской души; она (ситуация) является как будто чрезвычайно контрастной миниатюрой, карикатурно-поясняющей аббревиатурой человеческих страданий.

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁵⁶ Сам Кафка пример человека противоположного типа, скромного, смиренного, не имевшего в себе ни малейшего признака подобного "Спасителя". В этом смысле, как мне кажется, он зашел чуть ли не слишком далеко еще вопрос, насколько виновны в его оказиональной недосамооценке суровые жизненные обстоятельства, и не заслужил ли он, быть может, звания великого исторически-идейного провозвестника истинной религиозности.