Франц Кафка. Биография

Первая глава Родословная и детство. Часть 3

Франц закончил немецкую приходскую школу у Мясного рынка, затем слывущую самой строгой в Праге немецкую гимназию на Староместской площади. Посещали её немногие,. в просторных классах насчитывалось мало учеников; естественно, каждого вызывали и проверяли гораздо чаще, чем в других, более счастливых полных средних школах рангом пониже. Преподаватели буквально внушали страх. Для меня, занимавшегося в Стефанской гимназии и в те времена еще не знавшего Кафку, различными путями доходили смутные сведения об этом. Я сам видел прохладные фешенебельные помещения на факультативных занятиях по французскому языку, проходивших также и для нас, стефанских гимназистов, во дворце Кински местопребывании Староместской гимназии. Несколькими годами позже Франц неоднократно рассказывал мне, что одолел гимназию с её математическим уклоном чуть не плача на экзаменах и также благодарил в дневниковой записи вышеупомянутого Гуго Бергманна, который позволял ему списывать домашние задания. Впрочем, все-таки, кажется, он был хорошим учеником. В Староместской гимназии держали ТОЛЬКО хороших учеников, прочих немилосердным образом срезали на экзаменах уже в начальных классах.

По рассказам матери, он был слабым, нежным ребенком, большей частью серьёзным, хотя иной раз склонным к проказам, много читавшим и не любившим физических упражнений в противоположность последующему большему интересу Кафки к спорту и физическим упражнениям.

Детская фотография показывает почти пятилетнего худенького мальчика с огромными вопрошающими глазами и гримасой упрямо сомкнутых губ. Почти до самых бровей расчесанные волосы усиливали впечатление чуть ли не угрожающей угрюмости, которой вряд ли соответствовали вялые кулачки, трогательно высовывающиеся из рукавов не слишком заботливо подобранного матросского костюмчика с плоской шляпой и тросточкой.

С сестрами Франц играл мало, разница в возрасте была слишком большой и порой, кажется, давала повод для неприязни в отношениях между детьми. Лишь к родительским дням рождения маленький Франц сочинял для сестер театрализованные сценки. Они ставились в домашнем кругу, обычай сохранялся вплоть до юношеского возраста, многие пьески и стишки еще долго вспоминались сестрами. Одна пьеска называлась "Фокусник", другая "Георг из Продебрад", третья "Фотографии говорят" (речь шла о при этом о стоящем на трюмо семейном фото). Франц никогда не участвовал в сценке, действуя только как автор и режиссер. Позднее он предлагал сестрам роли в своей постановке коротенькой пьесы Ганса Сакса, которую он готовил.

Настоящую компанию Франца, вероятно, следует искать среди соучеников. В маленьком классе имелось несколько человек, позднее ставших известными. Среди них был, кроме Кафки, уже упоминавшийся Гуго Бергмаенн, впоследствии ставший выдающимся философом со степенью, в настоящее время профессор Иудейского университета в Иерусалиме. Кафка и Бергманн, несмотря на близкое знакомство, не оценили друг друга по достоинству. Таковыми же были отношения Франца с Эмилем Утицем, впоследствии профессором философии в Галле и Праге, и Паулем Кишем, историком литературы и редактором "Neue Freien Presse". Только с Оскаром Поллаком были близкие отношения, о которых еще следует рассказать.

Из всех впечатлений юности преобладает, конечно, возвышенный в своей величественности, определенно слишком высокий образ отца с его господствующим влиянием. Об этом свидетельствует документ последних лет жизни Кафки. в ноябре 1919 года, когда мы с ним вместе жили в Железене близ Либоха (поэтому я могу достаточно ясно восстановить душевное состояние Кафки тех дней) он пишет очень обстоятельное "Письмо отцу". Едва ли эту работу можно еще называть письмом, это маленькая книга, но не такая, которая может быть сейчас опубликована, к тому же, наверное, одно из поразительнейших и при всей своей безыскусности впечатляющих свидетельств щекотливости жизненного конфликта. Нелегко добраться до причин этой ситуации, во многих местах, само собой разумеется, быстро обнаруживается адекватность концепциям психоанализа, но ужасна она сама по себе скорее поверхностным наслоением фактов, чем глубинным подтекстом. По причинам личного характера это "Письмо отцу" трудно для обычного, массового понимания. Тем не менее уже некоторые выписки и цитаты, которые я могу привести. Вносят незаменимую лепту для понимания подлинного Кафки.⁵

Несмотря на свой объем более ста страниц письмо, как выяснилось в разговоре, Франц был намерен передать (конкретно через мать) им некоторое время владела мысль при помощи его добиться ясности в мучительно-бесплодных, болезненно-рубцевавшихся отношений с отцом. На самом деле, вероятно, скорее всего произошло бы обратное, цель письма объяснить себя отцу ни в коей мере не была бы достигнута. Поэтому мать даже не передала его далее, а, по-видимому, с несколькими утешительными словами вернула Францу. В дальнейшем на эту тему в нас разговора больше не было.

"Дорогой отец, начиналось письмо, как-то недавно Ты спросил меня. Почему я утверждаю, будто боюсь Тебя. Как обычно, я не сумел ничего Тебе ответить, отчасти именно из страха перед Тобой, отчасти потому, что для объяснения этого страха требуется слишком много подробностей, чтобы я сколько-нибудь мог привести их в объяснении". И ниже следует обстоятельный анализ отношения этого своеобычного отца к своему необычному сыну, следует самоанализ в самой резкой манере, который периодически расширяется до маленькой автобиографии, да притом среди прочих вполне естественно превалировала тема детского периода; вот отчего вполне уместно привести здесь кое-что из "Письма отцу".

Ценности автобиографических заметок Кафка всегда придавал большое значение, что следует не только из факта ведения Дневников в течение длительного периода жизни, но, кроме того, из высказываний, вроде следующего: "Свое желание написать автобиографию я исполню, как только избавлюсь от конторы. Такое решительное суждение мне необходимо перед началом написания как промежуточный шаг, чтобы суметь управлять чередой событий. Другой более высокой цели, кроме этой, самой по себе ужасно невероятной, представить я не могу. А кроме того, написание автобиографии доставило бы огромную радость, потому что происходило бы оно так легко. Как запись снов, и все же совсем по-другому. И тем не менее оказало бы на меня иное, огромное, благотворное влияние, доступное также пониманию и сочувствию любого и каждого". в подобном же смысле направлено письмо ко мне, с мыслью "со всей решительностью" представить "очертания моей (Кафки) жизни", которая претерпевает вполне здравую оценку: "В таком случае ближайшим результатом стало бы то, что я удержу себя от разбрасывания по пустякам в безрассудном, сохраню взор свободным". - У Кафки настолько преобладало желание навести порядок в своей нелегко обозримой душе, что он избегал всеобщего писательского ликования при обнародовании самого интимнейшего, о котором Томас Манн однажды (в эссе "Гёте и Толстой") соль замечательно выразился как "о необходимой ошибке и безусловном праве автора на мир, который следует возлюбить с его достоинствами, равно как и с его недостатками". ("Замечательно, что мир признал это право и соответствовал ему".) - Борьба, которую Кафка вел даже за свое своеобразное совершенство(он сказал бы: вопреки его вопиющему несовершенству), была настолько тяжела, что он даже думать не мог о выставлении себя напоказ, о сделке с внешним миром.

Итак, "Письмо отцу" написано так мощно, до последней степени откровенности только из-за присущей ему особенности оставалось столь глубоким и многозначительным, несмотря на свое содержание, на свою субъективную правду на очной ставе с сухими фактами. Картина то тут, то там кажется мне искаженной, недоказанные допущения прокрадываются под личиной приемлемых и становятся соответствующим фактам; из явно совершенно маловажных суждений громоздится здание необозримых осложнений, которые к тому же, высказанные, в конце концов, откровенно, вращаются вокруг собственной оси, и, даже будучи опровергнуты, тем не менее остаются в силе.

В заключение дадим слово тому же самому Письму" со следующим воображаемым ответом отца:

"Но в таком случае, когда я столь откровенно, насколько я на это тоже способен, приписываю Тебе единственную вину в том, что Ты хочешь одновременно стать "чересчур рассудительным" и "сверхчутким" и даже оправдать меня при любой провинности. Естественно, Тебе явно удалось последнее из двух (ведь к большему Ты и не стремился), и между строк, несмотря на все "обороты речи" о сущности, и натуре, и противостоянии, и беспомощности, просквозило, что, собственно говоря, я оказался нападающим, тогда как все, чем занимался Ты, было самооборонгой. Итак, при помощи своей неоткровенности Ты уже мог добиться многого, потому что Ты доказал трижды: во-первых, что Ты невиновен; во-вторых, что виновен я, и в-третьих, что Ты из безусловного величия готов не только меня простить, а (не более не менее) лаже доказать еще, и уверовать в это самому, что я, конечно, вопреки истине, не виновен тоже. Вот теперь Ты мог бы удовлетвориться, но Тебе и этого недостаточно. А именно, Ты вбил себе в голову, что собираешься от начала до конца жить за мой счет. Я добавлю, что мы боремся друг с другом, но существует два рода борьбы. Рыцарский поединок, где силами меряются два равных противника, каждый сам за себя, терпит поражения сам для себя, для себя же и побеждает. И борьба паразитов, которые не только ранят, но и тут же высасывают кровь для сохранения собственной жизни. Это и есть истинное призвание солдата, и Ты таков. Ты не приспособлен к жизни, но, чтобы Тебе к ней приноровиться, пристроиться безжалостно и без упреков самому себе, Ты доказываешь, что я отобрал у Тебя всю Твою жизнеспосбность и упрятал её себе в карман". (Замечу попутно: таковое объяснение и его истоки становятся яснее из "Новеллы о паразите" - "Превращении" точно так же, как из новеллы "Приговор" и других).

Поскольку в строках заключительного абзаца главная тема все так же неизменна (лишь вопрос о виновности в заключительном абзаце приобретает другой аспект) и формулируется так: слабость сына в сравнении с мощью отца, , который всем обязан только самому себе и в сознании своих успехов и сильного несокрушимого характера, являющегося побудителем этих достижений, считает себя самого мерилом мира и притом по праву наивного человека, претендующего на истину в отношении принципиальных вопросов, следовал только своим инстинктам, следовательно, в известной мере как человек бессознательный. - Она (главная тема) должна представлять собой последовательное осознание того, что контраст просто-напросто не столь суров и резок, а "Письмо" изо всех сил стремится воздать должное путанице жизни; это очевидное осознание пронизывает контекст всех произведений Кафки и яснее всего выступает в заключительных словах, стремящихся в наибольшей степени к примирительной развязке:

"Разумеется, на самом деле вещи не могут так последовательно проистекать одна из другой, как доказательства в моем письме, жизнь сложнее пасьянса; но с поправками, которые явствуют из этого возражения, поправками, которые я не могу и не хочу пояснять каждую по отдельности, все-таки, по моему мнению, достигнуто нечто столь близкое к действительности, что письмо способно несколько успокоить нас обоих и облегчить нам жизнь и смерть".

Назад | В начало | Читать дальше

---

⁵ "Письмо отцу" Кафки публикуется без купюр, начиная с 1952 года в "Neue Rundschau" №2, а также в сборнике "Приготовления к свадьбе в деревне". Оно часто упоминается в "письмах Милене". В свое время полный текст не был опубликован, так как были еще живы некоторые люди, которых касались важные части Письма".