Франц Кафка. Биография

Четвёртая глава - Вплоть до публикации «Созерцаний». Часть 7

Итак, в произведениях Кафки совершенно особенным образом проникают друг в друга сила и слабость, взлет и падение. На первый взгляд очевидна слабость нечто, поверхностно напоминающее о декадансе, о сатанизме, о любви к тленному, умирающему, страшному, прорывающемуся у По, у Виллье де Лилль-Адана и в некоторых новинках. но это поверхностное впечатление, и оно приводит к крупнейшему заблуждению. Например, новелла «В исправительной колонии» Кафки не имеет ничего общего с По, пусть в ней и всплывают тематически-сходные ужасные эпизоды. Уже несходство языкового стиля должно убеждать или по меньшей мере вызывать изумление. Что общего имеет это светлое по колориту, с самого зачина уверенно-размеренное повествование Кафки с вибрирующими, порой прямо-таки насильственно приводящим в дрожь домысленными образами тех специалистов по ужасам? Они эксперты по исследованию преисподней, с более или менее научным интересом; а из затруднительных положений им привычнее выходить с помощью религии. Писатель, большой писатель, даже и порядком расстроенный душевно, тем не менее не везде хотя бы немного адекватен выражению «унижение паче гордости». У Кафки, однако, это глубокая серьезность религиозного человека, наполняющая многие его эпизоды. По поводу бездны он не выказывал любопытства. А видел её вопреки своему желанию. Он не рвался к разрушению. Он приходит в расстройства, хотя видит добпый и порядочный путь решимость и единение и ничто не любил так сильно, как голубое, небесное, совершенное. Но эти небеса стали собираться складками. Словно морщины на челе сердитого отца. И насколько же боязнь потери поддержки небес более необычайна и люто устрашающа, чем изучение более или менее сносных аналогий преисподней; настолько же могущественнее потрясение, привнесенное созданными Кафкой произведениями искусства, чем впечатление от тех же включающих патологии эпизодов книг в жанре «ужасов». Именно поэтому воздействие его книг («Превращение» или «Процесс» или других) настолько зловеще. Потому что вокруг них и даже, собственно говоря. в них самих совершенно свободный мир открыт для всех. Потому что они не исходят из «принципа ужасного», а, скорее, из принципа, противоположного «ужасному»; может бить, из принципа идиллического или героического, во всяком случае, честно, здраво и одобрительно склоняющемуся перед всеми жизненными устремлениями, всем добрым и милосердным, перед цветущим девичьим телом, , которое в конце новеллы «Превращение» воссияло над останками главного действующего лица, перед работами в поле, перед всем естественным, простым и детски непорочным, полным устремлениями к радости, счастью, порядочности, физическим и душевным силам, таким образом, из принципов, уподобленных намерениями благого Господа при сотворении мира, но «не для нас». Это «только не для нас», заслоняющее Божественное желание добра, действует вдвойне ужасающе в качестве крайнего проявления) могущества. Не жизнь отвергал Кафка. Он спорил не с Богом, а с самим собой. Отсюда необычайная суровость, с которой он идет на Суд. Везде в его произведениях воодружено судейское кресло, приводятся в исполнение наказания. «Превращение» человека, несовершенного человека Кафка низодит до животного, до паразита. Или что еще ужаснее («Отчет для академии») он допускает возвышение животного до рода человеческого, и еще до того, что за человечностью, до маскарада, скрывающего за масками человечество. Но и этого недостаточно! Человек должен стать еще ниже где присутствует лишь «все или ничего», и ежели он не может возвыситься до Господа, если его осудил отец, если в полном соответствии с изначальной моралью входу по «Врата Закона» препятствует суровый привратник, или если человеку не хватает отваги отодвинуть привратника в сторону коли «царственная весть» умирающего солнечного властителя до тебя еще никогда не доходила, ладно, так тебя и превращают в никчемную вещь, не числящуюся ни в живых, ни в неживых, в клубок пряжи, который, «неся заботы отцу небесному», скачет вверх-вниз по лестнице. «Как же тебя зовут?» «Одрадек» (и зазвучала целая гамма славянских слов, значивших «отшельник». Изменивший семье, совету (rada), роду, Божественному решению сотворения). «И де ты живешь?» «Место жительства не известно». Тут имеется в виду, что наряду с общечеловеческой трагедией, Кафка, в частности, описал несчастье, как никакого другого, своего собственного несчастного народа, не имеющего родины, таинственного еврейства, народной массы без формы и тела. И описывал так, что в его книгах не встречается слово «еврей».
В мае 1913 года напечатан «Кочегар» первая глава (опубликованного гораздо позже) романа «Америка». На этот раз Франц вел переговоры без моего посредничества и моего настояния. Я привожу письмо более позднего периода, объясняющее особые отношения Кафки и его издателя Курта Вольфа, делавшие честь равным образом как автору, так и издателю. Они могли даже претендовать на похвалу редкой по себе привлекательности. Курь Вольф писал: (3.11.1921):

«Уважаемый и любезный господин Кафка!

Две недели назад я случайно встретил следующего из Лейпцига в Прагу Людвига Хардта ехал вместе с ним до Берлина. Во время этой совместной поездки Людвиг Хардт рассказал мне о своих лекционных вечерах в Праге и об особенной радости, которую ему доставило ему общение с Вами.

Разговор с Людвигом Хардтом дал мне повод когда-нибудь снова дать о себе знать непосредственно. Ни один из тех авторов, с которыми мы связаны, не обращается к нам с пожеланиями и вопросами так редко, как Вы, и притом ни один из них не создает впечатления того, что он, подобно Вам, так равнодушен к общественной участи опубликованной книги. Оказывается, тут в порядке вещей, если издатель время от времени высказывает автору, чтобы тот равнодушием в судьбе соратника-издателя не колебал искренней веры и доверия к выдающимся качествам публикации. Чистосердечно подтверждаю свою уверенность в том, что лично я, в глубине души, едва ли не к двум-трем писателям, которых мы представляем и смеем выносить на суд общественности, отношусь с такой пылкой, мощной симпатией, как к Вам и Вашим творениям.

Вы имеете право на внешний успех, который, как в случае с Вашими книгами, не соответствует масштабу работы, которую мы направили на их распространение. И Вам, и нам известно, что вообще-то лучшими и бесценнейшими являются как раз те произведения, которые находят свой отклик не тотчас, а лишь значительно позже, и мы еще надеемся на круг немецких читателей, на то, что они когда-нибудь выкажут заинтересованность, которой эти книги заслуживают.

Теперь мне доставит особенно большую радость, если Вы и возможности пожелают, выказав стоическое доверие, связать себя и Ваше творчество с нами, пообещав осуществить это практически, тем, что следующие книги Вы передадите для публикации нам. Те рукописи, на пересылку которых Вы сможете решиться, будут встречены с признательностью и опубликованы в виде книг с любовью и тщанием. Если со временем когда-нибудь Вы сможете передать нам, наряду со сборников коротких притч, большую сюжетную новеллу или роман мне ведь известно, что у Вас самих и у Макса Брода рукописи такого рода почти завершены или даже завершены полностью, то мы встретим их с особой благодарностью. Добавлю к этому, что, естественно, готовность восприятия большого сюжетного прозаического произведения предпочтительнее, чем сборника коротких притч. Такова банальная и бессмысленная точка зрения читателя, но уж таковы факты. Резонанс, который вызывает большое прозаическое произведение, в любом случае делает возможным гораздо более успешной продажу, чем мы её добились прежде, и следствием такой книги явилась бы возможность деятельной рекламы ранее опубликованного.

Пожалуйста, господин Кафка, порадуйте меня, известите, смеем ли мы гадеяться и на что именно в ближайшем будущем.

Я надеюсь, что состояние Вашего здоровья теперь удовлетворительно, и и кланяюсь Вам в неизменном уверении Ваш искренний и сердечный поклонник Курт Вольф.»

Несмотря на подобное обращение, Франц так и ре решился закончить три своих больших романа. о планируемом завершении романа «Америка» , о котором я здесь высказываюсь, потому что сочинение двух его первых глав выпало еще на время до издания «Созерцаний2, я вспоминаю потому, что его, как единственное оптимистическое произведение, Кафке следовало заканчивать при более благоприятных жизненных обстоятельствах. Иногда, правда, Кафка собирался избрать для своего героя Карла Россмана другой, трагический исход. Это следует из его записи в Дневнике 29.9.1915, где он сравнивает оба своих романа «Пропавший без вести» и «Процесс» (героя которого зовут К.): «Россман и К., невинный и виновный, в конечном счете равно наказаны смертью, невинный более милосердно, : он скорее устранен, нежели погублен».

Роман «Америка» исполнен свободной рукой, светлыми красками, с более радостными надеждами, чем более поздние две большие книги. И по поводу этого романа обнаружен небольшой комментарий, самохарактеристика в Дневнике, я привожу нижеследующие строки также потому, что из них проистекает большая осторожность, с которой Кафка соединяет восторг перед Диккенсом с ео резкой критикой. По-видимому, именно из такого комментария допустимо почувствовать, какое богатство, какая уверенность суждений обнаруживается в общении с человеком, который, при всей увлеченности загадочным, остается трезвым и равнодушным к соблазнам дешевой мистики, который никогда уж слишком не обольщался человеческими и писательскими достоинствами, который досыта насмотрелся на теневые стороны жизни и которому, с другой стороны, открыто проявление пороков и ошибок явлений, не заслоняющее одновременно видений и верной оценки их положительных качеств. Так светло, верно и сложно, как он воспринимает здесь Диккенса, Кафка смотрит на весь мир.
Запись в Дневнике гласит:

«Копперфилд» Диккенса («Кочегар» прямое подражание Диккенсу, в еще большей степени задуманный роман.). история с чемоданом, осчастливленный и очаровывающий, грязные работы, возлюбленная в поместье, грязные дома и др., но прежде всего манера. Моим наблюдением было, как я теперь вижу, написать диккенсовский роман, но обогащенный более резкими осветителями, которые я позаимствовал бы у времени, и более слабыми, которые я извлек бы из себя. Диккенсовское богатство и могучий неудержимый поток повествования, но при этом места ужасающе вялые, где он утомленно лишь помешивает уже сделанное. Впечатление варварства производит бессмысленное целое варварства, которого я, правда, избежал благодаря собственной слабости и наученный своим эпигонством. За манерой, затопленной чувством, скрыта бессердечность. Эти колоды необработанных характеристик, которые искусственно подгоняются к каждому персонажу и без которых Диккенс был бы не в состоянии хотя бы раз быстро взобраться на свое сооружение«.³²

Назад | В начало | Читать дальше

---

³² Перевод Е.Кацевой.