Франц Кафка. Биография

Четвёртая глава - Вплоть до публикации «Созерцаний». Часть 3

1910 год принес еще одно замечательное знакомство. В своем Дневнике от 1 мая я нахожу запись: «Кафе „Савой“. Львовская компания. Очень важно для Р.(„Ротт“ В. Б.) романа, который я тогда планировал». От 4 мая: «Вечером с Кафкой в „Савое“. Грандиозно». — запись Франца об этой замечательной польско-еврейской труппе, игравшей и певшей свои народные сценки на идиш (диалект) начались, правда, только в следующем году, но с тех пор заполнили многие страницы тетрадей в одну восьмую долю листа, и редко описывались великие актеры, как в смысле их таланта, так и в личной жизни, с такой неистощимой любовью и убедительным старанием понимания, как это делал Кафка в отношении господина и госпожи луг, господина и госпожи Тиссиг, господина Випа, но особенное пристрастие выказывалось по отношению к молодому Исааку Леви.

В данном случае инициатором оказался я. Великолепие нашей дружбы как раз в том и заключалось, что по многим вопросам я учился у Кафки, и, как теперь выяснилось. В других вопросах он следовал уже моим путем. При этом, правда, в основном лучшую, от меня полученную идею он развивал вглубь и вширь, до чего я никогда не додумался бы. Так, например, правда, я был частым посетителем представлений в кафе «Савой», много там приобрел в смысле постижения еврейского национального характера, Франц, после того как я в первый раз привел его туда, по-настоящему влился в эту среду. Вот с таким высоким и творчески-плодотворном ожесточением он занимался всем. Робкую любовь и уважение особого рода питал он к одной актрисе, едва ли пожелавшей заметить это. ²⁵

Дружески общаясь с актером Леви, Кафка часто приводил его в свое жилище (к чрезвычайной озлобленности отца, которому все друзья Кафки казались неподходящими), заставлял рассказывать о своей жизни, окружении и становление этого пылкого человека, стараясь поглубже вникнуть в обычаи и духовную атмосферу польско-русского еврейства. Дневники его фиксируют воспринятые от Леви данные; такой род общения привел Кафку также к изучению еврейской истории (Гройца) и историю еврейской литературы (по французскому изданию книги Пике²⁶ много страниц тетради в одну восьмую листа заняты выписками из последней книги, с которыми соседствовали вереницы мыслей по поводу исследования структуры и особенностей литературы малых народностей. При сем возникает много мысленных отсветов того, что Кафкой во всех подробностях прослежено развитие чешской литературы. И многочисленность его интересов проявляет себя тем, что в более поздних Дневниках Кафки содержатся выписки из «Мемуаров графини Турнхейм», «составивших мне удовольствие последних дней», из «Мемуаров генерала Марселино де Марбо» и «Немцы в России в 1912 году» Пауля Хольцхауэра. — Кафка предпочитал читать биографические и автобиографические произведения. дНевники Грильпарцера и Хеббеля, письма Фонтане он знал их гораздо подробнее, чем прозу этих авторов. К его книгам-любимцам относятся далее повествования, вроде автобиографии

Франклина, «Осады Парижа в 1870/1871» Серсея, «Воспоминаний одной парижанки» Франсуа Коппе, в последней книге в особенности главу «Принцесса Матильда», «Замечательный стиль Густава Флобера». С каким пафосом читал Кафка упоминаемые в ней любимые отрывки из Флобера. Он подарил мне книгу, из которых и сегодня я охотно перечитываю подчеркнутые им места, в основном в них речь идет об отрывках, свидетельствующих об авторском тщеславии и необычайности; таков, например, следующий анекдот о Ламартине:«Je n augure pas bien de ce juene homme disait il pres la visite dun inconna quion venait de lui presenter il n a pas t te e nru denant» (Я не предскажу ничего хорошему этому молодому человеку, которого ему только что представили, он не взволновался передо мной«. фран.)

О радости и воодушевлении, с которыми Кафка устремлялся в новый для него мир польско-еврейской мощи, возможно, дает представление следующая открытка:»Любезный Макс! А мы дожили! Суламифь Гольдфадена сыграна! С радостью использую я открытку, чтобы вычказать Тебе то, что Ты уже прочитал. Я только надеюсь, что Ты мне напишешь тоже. «. по сведениям Исаака Леви, Франц начал записывать подобие автобиографии его с обзором театральной жизни на идиш, начало которой сохранилось. Небольшое сочинение представляет неплохое отражение диалогов, которые вели они оба и в которых часто принимал участие и я, сфера интересов, занимавших тогда Кафку, которые ему и мне показывали присущие еврейскому духу качества с более живых, более многоцветных сторон, чем на то способна абстрактная теория сионизма. Это было время, когда сионизм и сионистское видение мира захватили меня, я стал проводником этого влияния по отношению к моему другу, влияния, которое исходило от пражского Союза Бар-Крохба и в особенности от замечательного Гуго Бергманна, к которым Кафка прежде относился отрицательно я тоже сначала не соглашался со всем тем, что мне преподносилось в этом смысле (часто в чрезмерно красивой, оглаженной форме), и сначала именно из протеста против сионистского академизма ходил в маленькое, не слишком привлекательное кафе «Савой» на Цигенплатц, где функционировал всеми пренебрегаемый «Малый театр». Я пылко отстаивал репертуар выступлений этих актеров, хотя частенько они граничили с натужным комизмом и безвкусицей, чтобы больше узнать о сущности еврейства, чем из философских дидактик Уэстлера, которые, правда, уподабливались народному духу, но в сущности, стали всеже уже чужими.

Только позже, пройдя через трудный этап, приобрел я знание того, как связаны Восток и Запад, Сион и Диаспора. Кафка противился этому влиянию дольше, чем я: это приводило даже, когда я позже стал убежденным сионистом и тщетно пытался (во время плавания на лодку по Влтаве) убедить Кафку в признании необходимости этой политики, ко многим спорам, даже к единственной мимолетной коротенькой размолвке. — Так, в моем де от 23 августа 1913 года я нахожу занесенными соответствующие разговоры между Бубером, Верфелем, Кафкой, Пиком и мной: «После обеда с Кафкой. Купальня, гребля. Разговор о чувстве общности. Кафка сказал, что оно у него отсутствует, так как его сил едва хватает лишь на него одного. Дебаты в лодке. Мои перемены в этом отношении. Кафка открыл мне письма Кьеркегора, Бетховена.» В декабре обнаруживается заметка о размолвке. Но 24 декабря уже опять: «Кафка. О социальном. Городской парк». — С того времени Кафка решительным образом сближается с моей принципиальной сионистской установкой; в тревожные дни 1918, 1919 г. г. (учреждение еврейского национального совета, еврейской школы) он стал для меня советчиком, соратником, взбадривателем; живое одобрение с его стороны, его признание моей работы было лучшей моей опорой, в конце концов, благодаря углубленности в иврит, он даже далеко меня опередил в этой области.

Все же я забегаю вперед. Остановимся еще на мгновение на бедной еврейской театральной труппе, от которой для нас обоих исходил стимул, очевидно, столь отдаленной, более поздней стадии развития. Кафка был неутомим в услугах постоянно бедствующим артистам. Так, он набросал циркуляр во все сионистские союзы в Богемии, чтобы сделать возможным турне этого театра., он даже сам его размножил. Этот случай показывает, как много затаенной энергии и активности дремало в нем, пока он был еще здоров и не совсем ослаблен профессиональными обязанностями, планами женитьбы и так далее. А 18 февраля 1912 года он организовал вечер декламации Леви в актовом зале еврейской ратуши, вся тяжесть подготовки и технического обустройства легла на него; он переносил её, стеная, опять же изящно и не без гордости. Речь, которой Франц открыл вечер, зафиксирована записью моей жены. Она начиналась: «Перед первым стихотворением польско-еврейского поэта разрешите, высокоуважаемые дамы трактирщица господа, сказать вам еще, насколько больше вы поймете выражений на идиш, чем полагаете. Собственно говоря, я не беспокоюсь из-за сюрпризов, которые подготовил для вас сегодняшний вечер, но я желаю, чтобы они сразу объявились, как они того заслуживают. Но этого может не произойти, пока во многих из вас таится страх перед идиш, что почти заметно по вашим лицам...»

Ясно, что русский друг в «Приговоре» также несет многие черты актера Леви. И до каких глубин потряс нас пассаж Дневника: «Сострадание, сопутствующее нам с этими актерами, так замечательно, и ничем не заслужено, и, кроме того, даже в дальнейшем не получает достаточной благодарности и почести; есть, собственно говоря, опять же всего лишь сострадание из-за печальной участи благородных устремлений и прежде всего наших собственных». — Из Праги Леви с половиной своей труппы возвратился в Будапешт. В наследии Кафки я нахожу письмо Леви к нему из Венгрии, датированное 28.10.1913. так, в нем сказано (в присущей оригиналу орфографии и грамматике): «Подумайте, до какой степени я ослабел, даже с Вами прекратил связь... И как не хватает мне Ваших писем?! Я давным-давно уже ото всех оторван, больше ни друзей, ни родителей, ни семьи... и самого дорогого из всех потерял также доктора Кафку... На эту утрату я никогда не рассчитывал... Вы единственный, кто был ко мне добр... единственный, говорящий моей душе, единственный, понимавший меня наполовину. К сожалению, Вы имеете право мне не писать. К сожалению, я не заслуживаю ко мне доброты. Я прошу не считать меня „безумцем“. Я холоден по обыкновению, как смерть». Далее еще в письме имеется печальный пассаж: «Чего мне еще ждать? Еще укола морфия...» ответ Франца на это или другое письмо набросан. Он гласит:

«Милый Леви,
гораздо больше меня обрадовало, что Вы сами вспомнили обо мне, хотя из этого можно сделать вывод, что я отвечаю с большим опозданием. Я весь в хлопотах и загруженности работой, правда, не принеся себе или кому-нибудь другому особенной пользы.

Впрочем, вот новость: я обручился и полагаю, что тем самым совершаю нечто добропорядочное и необходимое, когда это тоже естественно миру присуще так много сомнений, так что лучше всего ему не передоверяться.

То, что Вы еще мучаетесь и не можете найти выхода, очень печально. Что Вы столь долго остаетесь в Венгрии, странно, но, по-видимому, для этого имеются свои, не слишком приятные основания. Мне кажется, что мы оба были полны надежд, когда по вечерам прогуливались по Праге. Я думал тогда, что Вы должны как-нибудь пробиться пусть с боем. Впрочем, я должен Вам скзать, что надежда Вас еще не совсем оставила. Вы легко разочаровываетесь, но точно так же легко радуетесь подумайте в отчаянье об этом. Только сохраните свое здоровье до лучших времен. То, что Вам приходится переживать, кажется довольно непритным, не обостряйте же этого тем, что повредит Вашему здоровью.

Я весьма рад принадлежать к числу Ваших знакомых и друзей. Не приедете ли Вы на этот раз в Карлсбад. С сердечным приветом. Ваш Франц Кафка»

Я не знаю, достигло ли это послание Леви и что с ним стало. Да и жив ли он еще сегодня?..

Назад | В начало | Читать дальше

---

²⁵ В дневнике среди своих литературных планов он записывает: "Любовь к актрисе"; также некоторые МЕЧТЫ о театре.

²⁶ "История литературы немецких евреев", Париж, 1911, позднее вышедший также на немецком языке. Кафка писал в Дневнике, что читал эту историю литературы "с такой основательностью, торопливостью и радостью, с какой я этого никогда не делал при чтении подобных книг".