Суть пути через пустыню. Человек, в качестве вожака населения  собственного организма, прокладывает этот путь, остатками своего сознания (большее не мыслимо) постигая происходящее. Довольно сомнительно,  чтобы  всю свою жизнь он  имел условия для Ханаана,  а увидел эту землю перед своей смертью. Последняя перспектива могла иметь значение лишь для того, чтобы представить, насколько несовершенно мгновение человеческой жизни, тоже несовершенной, потому что это могла бы быть такая жизнь, которая длится бесконечно, и все же она не представляла из себя ничего иного, как то же мгновение. Не из-за краткости жизни Моисей не дошел до Ханаана, а потому, что это была человеческая жизнь. Конец Пятой Книги Моисея имеет сходство с "Education sentimentale"^[1].

            Тот, кто при жизни не способен к полноте жизни, одну руку употребляет для того, чтобы немного  воспрепятствовать отчаянию по поводу своей судьбы – случай слишком несовершенный, - а другой рукой он может записывать, что он видит под обломками, потому что видит он другое и больше, чем другие, он ведь мертв при жизни, а на самом деле оставшийся в живых.  Причем это при улови, что для борьбы с отчаянием он использует не обе руки, а больше, чем он имеет.

21 октября 1921 года

            Войти в дом было невозможно, потому что он услышал голос, сказавший ему: "Жди до тех пор, когда я поведу тебя". И вот так он все еще лежит перед домом, несмотря на то, что, наверное, все уже было безнадежно (как сказала бы Сара).

            Все – фантазия, семья, контора, друзья, улица, все фантазия, дальняя или ближайшая, женщина; а вот ближайшая правда – ты бьешься головой о стену камеры без окон, без дверей.

            Но невозможно предписать миру закон, по которому новый законодатель должен быть свободным, тогда как все прочие – при законах старых. Это был бы не закон, а произвол, протест, самосуд.

1.12.1921

            М. после четырех посещений уезжает, уедет завтра, четыре свободных от внутренних терзаний дня. Вместе с тем достаточно долгий срок чтобы я не грустил по поводу её отъезда, не печалился по-настоящему, вплоть до того, чтобы я опечалился опять-таки из-за её отъезда беспредельно. Конечно. Печаль – не самое плохое.

2.12.1921

            Писал письма в комнате родителей. Очертание заката невообразимы. – Недавнее представление, что я маленьким ребенком был побежден отцом и потом все годы напролет из честолюбия не мог покинуть поля битвы, несмотря на то, что снова и снова оказывался побежденным. – все время М. или не М., а принцип, свет во мраке.

16.01.1922

            В последнюю неделю это сравнимо с катастрофой, столь полной, сравнимой лишь приблизительно с той, в ночи два года назад, другой такой я не переживал. Казалось, все закончено и даже сегодня, кажется, до конца еще ничего совершенно не изменилось. Воспринять это можно двояко и, наверное, одновременно это так и воспринимается. Во-первых: катастрофа, невозможность спать, невозможность бодрствовать, невозможность вынести жизнь, вернее, распорядок жизни. Часы подают голос вразнобой. Внутренние мчатся в сатанинском или дьявольском или, во всяком случае, не человеческом темпе, внутренние, останавливаясь, идут своим привычным ходом. Что может случиться другого, кроме расхождения и разъединения  двух различных миров или, по меньшей мере, отрыва их друг от друга  ужасным способом. Неприрученность внутренних часов может иметь разные причины, самая явная – самоанализ, который не позволяет представлениям придти к порядку, каждое мчится наверх, чтобы затем уже самому оказаться гонимым. В качестве представления, новым самоанализом. Во-вторых: Эта гонка позаимствовала направление от человечества. Одиночество, которое мне большей частью с давних пор навязали,  частично искомое мной – опять-таки и это было формой принуждения –теперь стало совершенно недвусмысленным и исходящим из внешнего мира. Куда оно ведет? Оно может оказаться непреложным довести до безумия, об этом далее нет возможности говорить, погоня прободает меня и разрывает на части. Но я могу – могу ли? – пусть в самой малой степени и уцелеть, следовательно, позволить погоне нести меня. Где я тогда окажусь? Ведь "погоня" только образ, я могу даже сказать "натиск на "последнюю земную границу", причем натиск снизу, со сторону человечества; так как это тоже лишь образ, его можно заменить образом атаки сверху, вниз, на меня.

            Вся эта литература – натиск на границу и, если бы сионизм не пробрался между ними, она легко могла бы развиться до нового тайного учинения, до кабалистики. предпосылки к этому существовали. Конечно, здесь требовался какой-нибудь непостижимый гений, который бы пустил свои новые корни в древние века или древние века заново сотворил  и не растратил себя во всем, а лишь сейчас начал творить себя.

18.01.1922

            То несколько успокоился, зато явился п.[2]. Избавление или обострение – как угодно.

            Мгновение раздумий: довольствуйся, учись (учись, сорокалетний!) успокоиться  мгновение (раз уж ты умел это). Даже мгновение, ужасающее. Оно не ужасно, лишь страх перед будущим делает его ужасным. И особенно взгляд в прошлое. Что сделал ты с родовым подарком? Неудача, скажут, в конце концов, вот и все. А легко могло бы удаться. Мелочь конечно, и не единожды замеченная, так что мелочь убедительная. Что ты открыл в этом? Рядом с великими битвами мировой истории это такая обыденность, мелочи решают судьбу мелочей.

            М. права: страх – несчастье, но поэтому счастье – не мужество, а бесстрашие. Не мужество, которому, скорее, потребно большее, нежели сила (в моем классе было, пожалуй, только два еврея, обладавших мужеством, и оба еще в гимназии или вскоре после окончания её застрелились), итак, не мужество, а бесстрашие, спокойное, переносящее все с открытым взглядом. Не принуждай себя ни к чему, но не будь несчастным из-за того, что ты не принуждаешь себя, или из-за того, что, ты принуждаешь себя,  коли приходится это делать. И если ты не принуждаешь себя, не сбивай все время с ног похотливых возможностей необходимого. Конечно, так ясно  это никогда не бывает или, опять-таки всегда бывает так ясно, например: пол гнетет меня, мучает днем и ночью, я вынужден преодолевать страх и стыд и даже, наверное, печаль, чтобы удовлетворить его, а, с другой стороны, несомненно, что я быстро и сразу и охотно воспользуюсь представившимся случаем без мимолетного страха и стыда и печали; тогда, по вышеупомянутому правилу, останутся, наверное,  страх и тд. (но и не играть с мыслями о преодолении), а пользоваться случаем (но не жаловаться, если он не представится). Конечно, существует нечто среднее между "действием" и "случаем", а именно подманивание, подманивание "случая", практика, к которой я, к сожалению, прибегал не только здесь, а и вообще.  против этого "правила" вряд ли можно что-нибудь возразить, несмотря на то, что "подманивание", особенно если оно производится негодными средствами, выглядит слишком похожим на "игру" с мыслью о "преодолении", и нет тут и следа открыто смотрящего спокойного взгляд. Несмотря на "буквальное" совпадение с "правилом", в этом как раз есть нечто отвратительное и, безусловно подлежащее избеганию. Конечно,  принуждение относится к тем вещам, которых следует избегать, и я не до конца способен на это.

21.01.1922

            Такой трудной задачи, насколько я знаю, ни у кого не было. Могут сказать: это не задача, даже не неразрешимая, даже не невозможная сама по себе,  это ничто, это даже не столь трудная, как надежда на ребенка бесплодной женщины, и все-таки это воздух, которым я дышу, насколько долго мне дышать суждено.

27.01.1922

            Шпиндлермюле[3]. Необходимость независимости от прилагаемых к неловкости напастей – двойных саней, поломанного чемодана, шаткого стола, плохого освещения, невозможность покоя в гостинице в послеобеденное время и тд. Этого не добиться, не уделяя всему внимания, потому что не обращать на это внимание невозможно, этого добиваются только привлечением новых сил. Конечно, здесь случаются неожиданности, став прибавкой к безутешности человека, существует возможность опыта прихода из Ничего нечто, из разрушенного свинарника выползает кучер с лошадьми[4]

Потеря сил во время катания на санях. Жизнь нельзя устроить так, как гимнаст стойку на руках.

            Удивительное, наверное, таинственное, может быть, освобождающее утешение сочинительством: вырваться из рядов убийц через поступок – наблюдение, поступок - наблюдение, чем достигается наблюдение высшего рода, более высокого, не более острое, и чем оно выше, тем недоступнее для "рядов", тем независимее оно становится, тем больше оно следует закону собственного движения, тем непредставимее тем радостнее, тем круче по траектории восходящий путь.

            Несмотря на то, что я четко написал свое имя в гостинице, несмотря на то, что при мне они тоже дважды правильно его написали, низу на доске все-таки "Йозеф К.", должен ли я их просветить или сам должен  от них просветиться?

            28.01.1922

            Немного рассеян, устал от катания с горы на санях, существуют еще средства, так редко используемые, я пользуюсь ими с таким трудом, так как я не знаком с радостью от их использования, не научился ребенком. Я не научился этому не только "по вине отца", а также потому, что хотел разрушить "покой", нарушить равновесие, и потому не тем, что кому-то следует позволить родиться, я неустанно отправить его на тот свет. Конечно, и здесь я подвигаюсь к "вине", ибо почему я хотел уйти из мира? Потому что "он" не позволял жить в мире, в его мире. Дошло до того, что теперь я не сужу об этом, потому что сейчас я уже гражданин другого мира, который так же сравним с миром обычным, как пустыня с плодородным краем (я уже сорок лет как из Ханаана), смотрю назад как иноземец, правда, и в том, другом, мире – я это принес туда с собой как отцовское наследие – самый маленький и самый робкий и я там жизнеспособен лишь в силу особого тамошнего порядка, при которых там допускаются не только молитвенные обращения ввысь малых сих, а и, конечно, тысячелетние океанские разрушения. Разве я не должен, несмотря ни на что, быть благодарным? Должен я искать путь сюда? Будь я с помощью "ссылки" связан там с отказом здесь, разве не мог бы оказаться раздавленным на границе? Разве не через власть отца изгнание стало столь неотвратимым, что ему (не мне) ничто не могло противостоять? Правда, это вывернутое наизнанку путешествие в пустыню с постепенным приближением к ней и детскими надеждами (особенно в отношении женщин): "я все-таки, наверное, останусь в Ханаане". А между тем я уже давным-давно в пустыне, и это лишь видения отчаяния, особенно в те времена, когда я и там был самым жалким из всех и Ханаан должен представляться страной надежды, ибо третьей страны человеку не дано.

29.01.1922

            Вечером на дороге в снегу приступы. Приблизительно такое спешивание представлений: быть в ситуации этого мира ужасно, один здесь в Sp[5], к тому же на заброшенной дороге, постоянно поскальзываясь в темноте на снегу, к тому же без определенной цели дорога бессмысленна (К мосту? Почему туда? К тому же я ни разу не добрался до него), вдобавок я покинут в местечке (едва ли я рассчитываю на по-человечески личную помощь врача, в сущности, я её не заслужил,  у меня с ним только гонорарные отношения), не способен ни с кем познакомиться, не способен знакомство поддержать, чаще всего полон бесконечного удивления перед веселостью общества (здесь, в гостинице, правда, веселого не много, я не хочу заходить далеко, заявив, что я этому причиной, пример "человека со слишком большой тенью", но тень моя в этом мире, в самом деле, слишком велика, и вновь я с удивлением смотрю на устойчивость большинства людей, желающих, тем не менее (несмотря на все) жить в этой тени, именно в ней; но здесь прибавляется кое-что иное, о чем еще скажу) или даже родители с их детьми вообще так не только здесь так разъединены, а вообще, даже в Праге моей "отчины" как раз не с людьми разъединение, это было бы не самое ужасное, я мог бы бежать за ним, пока я жив, но с моим отношением к людям, с моими усилиями в отношение к людям, у меня есть возлюбленная, но я не могу любить, я слишком далек от того, чтобы это выдержать, так как я человек, и корни требуют питания, даже там, "внизу" (или наверху) мой представитель, жалкий недостойный комедиант, который лишь потому может удовлетворить меня (конечно, он совсем меня не удовлетворяет и поэтому я так покинут), так как главное мое питание исходит из других корней в другой атмосфере, даже эти корни жалки, но все-таки жизнеспособны.

Таковы выводы из смешения представлений. Будь именно так, как может показаться в снегу на дороге, это было бы ужасно, я бы тогда потерял почву под ногами, что воспринимается не как угроза, а как немедленная казнь. А я совсем в другом, вот только притягательная сила человеческого мира чудовищна, в одно мгновение она может заставить потерять все самообладание. Но и притягательная мила моего мира велика, те, кто меня любит, любят меня потому, что я "покинут", возможно,  именно и не за ощущение вакуума, а потому, что чувствуют, что я обретаю свободу движения, которой мне здесь не доставало, в счастливые времена на другой почве.

            Если бы вдруг М. внезапно приехала сюда, это было бы ужасно. Правда, со стороны  мое положение оказалось  бы сравнительно блестящим. Я был бы уважаем, как человек среди людей, я получил бы более, высказывание-констатацию, я сидел бы (конечно, менее прямо, чем сейчас, так как  сижу один, и даже сейчас я сижу понурясь) за столом в обществе актеров, я был бы социально почти равен доктору H.[6].- но я был бы низвержен в мир, в котором не могу жить.  Остается лишь разрешить загадку, отчего в Мариенбаде я был счастлив 14 дней и, и почему здесь, вероятно, это, был бы возможно  с М., правда, после мучительного  пролома границы, Но, пожалуй, гораздо труднее, чем в Мариенбаде, мышление укрепилось. Опыта больше. Что раньше было разделяющей полосой, теперь стена или гора или, еще вернее, могила.

4.02.1922

            М. кое0что сказала, не сумев понять всей правды о счастье беседы с людьми. Кого еще из людей может порадовать беседа с людьми, как меня! Возвращение к людям, вероятно, слишком запаздывает, в особенность и из-за окольности пути.

5.02.1922

            Сбежать от них. Каким-нибудь искусным прыжком. Сидеть дома, в тихой комнате, при свете лампы, высказывание это опрометчиво. Это вызовет их из лесов, как если бы засветит лампу, чтобы указать им след.

10.02.1922

            Бессонница, без малейшей связи с людьми, которую, разве что, они устанавливают сами, убеждая меня на миг, как всегда они это делают.

12.02.1922

            Среди тех, кого я постоянно встречаю, ни одна не доросла до того, чтобы сказать не "Я не люблю тебя", а сказать: "Ты не можешь меня любить, как бы ты этого ни хотел. К несчастью, ты любишь любовь ко мне, любовь ко мне тебя не любит".  Вследствие этого неверно сказать, что я познал фразу "Я люблю тебя", я познал лишь тишину ожидания, которую должно бы разрушить "Я люблю тебя", лишь это я познал, ничего другого.

            Страх при катании с горы, боязнь прохождения по скользкой обледеневшей земле, маленькая история, которую я прочитал сегодня, снова вызвала давно оставленную, всегда лежащую на поверхности мысль. Не является ли только безумный эгоизм, именно страх не ха себя, за свое высшее Я, а страх за мое обычное самочувствие причиной моего заката, по правде так, что я из себя вызвал собственного мстителя (в частности: правая рука не ведает, что творит левая). В бюро все еще надеются, что моя жизнь начнется лишь завтра, между тем я на исходе.

14.02.1922

            Власть удовольствий надо мной, моя беспомощность без них. Я не знаю никого, у кого были бы столь велики то и другое. Вследствие этого все, что я строю, воздушно, неосновательно, горничная, забывшая принести мне утром теплую воду, опрокидывает мой мир. Вследствие этого удовольствия охотятся за мной с давних пор и не только отнимает у меня вилы, чтобы переносить остальное, но и силы, чтобы создавать удовольствия самому. Они созидаются вокруг меня сами собой или я добиваюсь их попрошайничеством, слезами, отказом от самого важного.

15.02.1922

            Немного пения подо мной, немного хлопанья дверьми в коридоре и все потеряно.

26.02.1922

            Я представил – когда я это представил? Письмом? – что мне даны возможности, явные возможности, которых я еще не знаю, вот только найти путь к ним и, обнаружив их, отважиться! Значит это очень много: если возможность дана, это значит, что из мошенника может выйти честный человек, счастливый своей честностью человек.

6.04.1922

            Запланировано письмо к Милене.

            Эриннии. Бегство в перелесок. Милена.

10.04.1922

            Пять тезисов для ада *генетическая последовательность):

!). "За окном самое скверное". Все прочее – ангельское, или недвусмысленно или пренебрежительно (частый случай) молчаливо согласиться.

2)."Ты должен обладать каждой девушкой!" не по-донжуански, а по слову дьявола, согласно "сексуальному этикету).

3)."Этой девушкой ты обладать не смеешь!" и потому также не можешь. Небесная фата Моргана в аду.

4)."Все есть естественная потребность"; так как она у тебя есть, будь доволен.

5)."Естественная потребность – все". Как ты можешь иметь все? Вследствие этого у тебя нет даже естественных потребностей.

Юношей я был так невинен и не заинтересован в сексуальном отношении (и очень долго оставался бы таким, если бы я силой не был бы затолкнут в область сексуального) как сегодня относительно теории релятивации. Меня удивляли лишь мелочи (и то после основательных советов), вроде той, что именно женщины, которые на улице кажутся красивыми и самыми нарядными, непременно дурные.

            Вечная молодость невозможна; даже если бы не было другого препятствия, самонаблюдение сделало бы е! невозможной.

8.05.1922

            М. была здесь, больше не придет; вероятно, умно и правильно и все же существует возможность запертой двери, при которой мы оба стремимся к тому, чтобы она не открылась, или, наверное, чтобы мы её не открыли, потому что сама она не откроется.

12.05.1922

            Из "Паломника Каманиги"[7], из Вед[8]: "Подобен, о дорогой тому,  человек, кого привезли с завязанными глазами из страны гандхарвов[9] и потом оставили в пустыне, оказывающемуся на востоке или на севере или на юге, так как с завязанными глазами он был привезен и с завязанными глазами оставлен, но после того как кто-то снял с него повязку и сказал "Вон там живут гандхарвы, иди туда", он, идя от селения к селению и спрашивая дорогу, наученный и вразумленный, добрался до родного очага гандхарвов: итак, подобен человек тому, кто нашел на этой земле учителя и осознал: "Этой мирской суете я буду причастен лишь до тех пор, пока я не достигну освобождения, и тогда вернусь домой".

            Оттуда же: "Пока он во плоти, его видят люди и боги, но когда плоть его разрушит смерть, его больше не увидят люди и боги. И даже природа, узревающая все, не видит его больше: ослепил он око природы, избежал он зла".

19.05.1922

            Вдвоем он чувствует себя более покинутым, чем в одиночестве. Если он с кем-нибудь вдвоем, тот, второй, хватает его и он пред ним беспомощен.  Одного же его хватает целое человечество, но бесчисленные протянутые руки спутываются друг с другом и никто не настигнет его.

23.05.1922

            Неверно сказать о ком-нибудь: ему легко, и "Замок" чего следует, что он страдал немного; скорее всего, обстояло так, что с ним ничего не могло случиться: он перенес все, но в один-единственный момент; как могло с ним случиться что-нибудь еще, ведь вариации страдания были исчерпаны реальностью или его могущественным словом.

26.09.1922

            Два месяца ничего не записывал. Пусть с перерывами, хорошее время, которым я обязан Оттле[10]. В последние дни снова катастрофа. В первый её день сделал в лесу некое открытие.

14.11.1922

            По вечерам все время – 37,6 – 37,7. Сижу за письменным столом, ничего не выходит, на улице почти не бываю. Однако жаловаться на болезнь – по-тартюфски.

18.12.1922

            Все время в постели. Вчера "Или – или"[11].

12.06.1923

            Последнее время ужасающе неисчислимо, почти беспрерывно.

            И все-таки. Никакого "и все-таки". Как бы испуганно и напряженно ты ни всматривалась Крижановская[12], с открытки передо мной.

            Постоянный страх при писании. Это понятно. Каждое слово, вывернутое рукою духов – этот порыв руки является их типичным движением – превращается в копье, обращенное против говорящего. Замечание, вроде этого, особенно – от и до. И так до бесконечности. Только и утешения: это случится, хочешь ты этого или нет. И если хочешь, это поможет ничтожно мало. Больше, чем утешение: и у тебя есть оружие.