Беспричинная притягательная сила России. Лучше, чем Тройка Гоголя, её являет картина великой необозримой многоводной реки с желтоватой водой, повсюду устремляющая свои волны, но волны не слишком высокие. По берегам пустынная растительная степь, поникшая трава. Ничего не являет, скорее все гасит.

15.02.1915

            Все остановилось. Плохое беспорядочное распределение времени. Мне все портит квартира. Сегодня снова выслушал урок французского языка у хозяйки.

16.02.1915

            Не пойму, как себя заставить. Словно от меня сбежало все, чем я владел, и, вернись оно, мне до этого вряд ли было достаточно.

22.02.1915

            Неспособность во всех отношениях и окончательная.

25.02.1915

            После длившихся днями непрерывных головных болей наконец, несколько свободнее и увереннее. Будь я посторонним, наблюдающим за мной и течением моей жизни, мне пришлось бы сказать, что все закончится безрезультатно, растратиться в беспрерывных сомнениях, сотворенных лишь в самоистязаниях. Но, как лицо заинтересованное, я надеюсь.

1.03.1915

            С очень большим трудом после недельных приготовлений и страхах отказался[1], не совсем основательно, ведь мне здесь достаточно спокойно, просто я еще хорошо не работал и потому не испытывал ни достаточного покоя, ни достаточного беспокойства я хочу терзаться,  хочу все время менять свое состояние, предчувствую, что в переменах мое спасение, и думаю даже, что такие небольшие перемены, которые другие совершают словно в полусне, а я с напряжением всех сил разума, смогут подвигнуть меня на перемену большую, в контрой я, по-видимому, нуждаюсь. Правда, Я переселяюсь в квартиру, во многих отношениях худшую. Тем не менее, сегодня первый (или второй день), когда я, не будь у меня сильной головной боли, мог бы вполне хорошо работать. Страницу набросал быстро.

11.03.1915

            Как уходит время, уже опять десять дней и я ничего не достиг. Я не прорываюсь. Одна страница иногда удается, но я не могу выстоять, на следующий день я бессилен.

13.03.1915

            Вечер: в шесть часов лег на канапе. До восьми часов спал. Не было сил встать, дожидался боя часов и в дреме все прослушал. Поднялся около 9 часов. Домой к ужину уже не пошел, не пошел и к Максу, где сегодня вечер сообщества. Причины: отсутствие аппетита, страх позднего возвращения, но прежде всего мысль о том, что вчера я ничего не написал, все больше отдаляюсь от этого и опасаюсь потерять все, чего тяжко добивался последние полгода. Предоставил доказательства этого, написав жалкие полторы страницы нового и окончательно заброшенного рассказа, затем в отчаянии, в известной степени усугубленном состоянием желудка, читал Герцена, чтобы как-то заставить себя последовать за ним дальше. Счастье первого года его брака, ужас, охвативший меня, когда я представил такое счастье для себя, высокая жизнь в его кругу, Белинский, Бакунин целыми днями в шубе на кровати.

            Часто чувство почти разрывающего бытие несчастья и  одновременная уверенность, что оно необходимо и всякое одоление несчастьем вырабатывает цель (сейчас сказывается воспоминание о Герцене, но случается со мной и без этого).

14.03.1915

            Утро: до половины двенадцатого в постели. Беспорядочность  мышления, образующаяся длительно и невероятным образом. После обеда читал (гоголь, статья о лирике), вечером прогулка частью с упорными, но не достоверными утренними мыслями. Сидел в Хотекском парке. Самое красивое место в Праге. Поют птицы, замок с галереей, старые деревья, увенчанные прошлогодней листвой. Полумрак. Позднее Оттла с Д[2].

27.04.1915

            В Надь-Михай со своей сестрой[3]. Не способен жить с людьми, разговаривать с ними. Полностью погружен в самого себя, в мысли о себе. Апатия, бездумье, боязнь. Мне нечего рассказывать, никогда никому.

3.05.1915

            Полнейшее безразличие и тупость. Высохший колодец, вода на недосягаемой глубине и то сомнительно. Ничего, ничего. Не понимаю жизни в "Разрыве" Стриндберга; что он называет прекрасным, погружает меня в отвращение, имей оно ко мне отношение. Письмо к Ф., фальшивое, не отправлено. Что за прошлое или будущее удерживает меня. Присутствующее призрачно, я не сижу за столом, а кружу вокруг него. Ничто, ничто. Пустота, скука, нет, не скука, лишь пустота, бессмыслица, слабость. Вечером в Добришовицах[4].

4.05.1015

            Состояние улучшилось, так как читал Стриндберга ("Разрыв"). Он держит меня как дитя – на левой руке. Я сижу там как человек на статуе. Десять раз опасность соскользнуть, на одиннадцатый я усаживаюсь прочно, обретаю уверенность и огромный кругозор.

            Обдумываю отношение других ко мне, как ни мало я чувствую, нет никого, кто понимал бы меня полностью. Иметь такого понимающего,  некую женщины, как говорится, иметь опору на любой случай, иметь Бога. Оттла понимает кое-что, даже многое,  Макс, Феликс – кое-что, многие, как Э., понимают только частично, но уж с отвратительной дотошностью, Ф., наверное, совершенно не понимает, правда, при бесспорно существующей меж нами связи это особенно важное положение. Порой мне кажется, что она понимает меня, сама того не ведая, например, когда я невыносимо тосковал по ней в ожидании на станции подземки, в одном лишь стремлении как можно скорее приехать к ней, предполагая её наверху, хотел пробежать мимо, и  она спокойно взяла меня под руку.

14.05.1915

            Выбился из регулярного писания.  Много под открытым небом. прогулки с фройляйн Штайнв[5] Трое[6],  с фройляйн Райс её сестрой, с Феликсом[7], его женой и Оттлой в Добришовицах, Часталицы[8]. Как в пытке. Сегодня богослужение на Тайнгассе, затем переулок сукноделов, потом народная кухня. Сегодня читал старые главы "Кочегара". Написано с силой. Ныне мне не доступной (уже недоступной). Боюсь из-за порока сердца стать непригодным.

27.05

            Очень несчастен в связи с последней записью. Иду ко дну. Так бессмысленно и бесполезно идти ко дну.

13.09.1915

            Накануне дня рождения отца, новый дневник.  ЭТО НЕ ТАК НЕОБХОДИМО, КАК ПРЕЖДЕ, мне нужно вызывать в себе беспокойство,  я достаточно неспокоен, но ради какой цели, если она возможна,  как может сердце, не совсем здоровое сердце выносить столько недовольства и постоянно разрывающих его желаний.

            Рассеянность, ослабление памяти, глупость!

16.09.1915

            Новая головная боль еще неизвестного рода. Короткий болезненный укол  над глазом справа. В первый раз в первой половине дня. Потом чаще.

            Вид польских евреев,  идущих на Кол-Нидре[9]. Мальчик, бегущий рядом с отцом с двумя молитвенными покрывалами под мышками. Не ходить в храм самоубийственно.

            Раскрыл Библию. О неправедных судьях. Итак, обнаруживаю свое мнении или, по крайней мере, мнение, которого я до сих пор придерживался.  Правда, значения это не имеет, в таких вещах я никогда не буду под явным влиянием. Страницы Библии не трепетали  предо мной.

            Кажется, самое подходящее место, чтобы вонзить нож, между шеей и подбородком, поднимаешь подбородок и вонзаешь нож в напряженные мускулы.  Но место подходящее лишь в представлении. Надеешься увидеть оттуда великолепный поток крови и разорвать сплетений сухожилий и косточек, как это обнаруживают в жареной ножке индейки.

28.09.1915

            Бессмысленность жалоб. Как ответ на них – колющая боль в голове.

            Почему жалобы бессмысленны? Жаловаться – означает поставить вопрос и ожидать, когда придет ответ. Но на вопросы, которые не отвечают сами себе при постановке, ответа не получить никогда. Между вопрошающим и отвечающим  нет пространства. Никакого пространства преодолевать не требуется. Потому вопросы и ожидание бессмысленны.

29.09.1815

            Разные смутные решения. Они мне удаются. Случайно увиденная на Фердинандштрассе картина не совсем  не напоминающая это. Плохой набросок фрески. Под ним примерно такое чешское изречение: "Ослепленный, ты оставляешь кубок ради девушки,  вскоре. Вразумленный, ты вернешься обратно".

            Раньше я думал: ничто не погубит тебя, эту твердую ясную прямо-таки пустую голову. Никогда ты не зажмуришь невольно или от боли глаза, не наморщишь лоб, не всплеснешь руками, всегда сможешь изобразить это.

            Как мог Фортинбрас сказать, мол, Гамлет доказал на деле королевское верховенство!

30.09.1915

            Россман и К.[10], невинный и виновный, в конечном счете оба одинаково наказаны смертью,  невинный более легкой рукой,  скорее отодвинут в сторону, нежели низвержен.

7.10.

            Неразрешимый вопрос: сломлен  ли я? Гибну ли я? Почти все признаки говорят за это: (холодность, отупение,  нервозность, рассеянность, неспособность  к работе, головные боли, бессонница), лишь надежда почти говорит против.

25.12.1915

            Раскрыл дневник специально, чтобы вызвать в себе сон. Но случайно увидел как раз последнюю запись и мог бы представить себе 1000 записей подобного содержания за последние 3-4 года. Я бессмысленно расточаю свои силы, был бы счастлив суметь писать, не пишу. Головные боли уже не отпустят. Я в самом деле опустошил себя.  – Вчера откровенно говорил с шефом, не отступив от решения поговорить и от этого обета, в позавчерашнюю ночь дал себе возможность двух часов беспокойного, правда. Сна. Предложил шефу четыре возможности: 1) продолжить все, как в последнюю ужаснейшую страстную неделю и кончит нервной горячкой, безумием или еще чем-нибудь; 2) взять отпуск не хочу из-за некоего чувства долга, да он и не поможет ничем; 3) уволиться, сейчас я не могу из-за моих родителей и фабрики; 4) остается только военная служба. Ответ: неделя отпуска и курс лечения гематогеном, который шей хочет пройти  вместе со мной. Он сам, по-видимому, очень болен.  И, уйди я, отдел осиротеет.

            Облегчение откровенного разговора, в первый раз словом "увольнение" почти потряс воздух в учреждении.

            Несмотря на это сегодня еле спал.

            Прежде всего, постоянная мысль:  если бы в 1912 году я уехал преисполненный всеми силами. С ясной головой, не источенный стараниями подавить живые силы!

11.05.1916

            Итак, вручил письмо директору. Позавчера. Просил или, коли война  закончится, осенью, предоставить мне спустя некоторое время длительный отпуск без жалованья, или, в случае если война не кончится, отменить освобождение от воинской повинности. Это чистая ложь. Ложью наполовину было бы, если бы я просил о немедленном длительном отпуске и в случае отказа об увольнении. Правдой было бы, если бы я уволился. И на то и на другое я не отважился, отсюда чистая ложь.

            Сегодня бесполезный разговор. Директор думает, что я добиваюсь обычного трехнедельного отпуска, который мне как освобожденному от военной повинности не положен, поэтому без обиняков предлагает его мне, сказав, что еще до письма решил это сделать. О военной службе он не говорит вообще, словно в письме этого не было. Длительный отпуск без сохранения жалованья он, очевидно, находит забавным; упомянул об этом мимоходом. Настаивает, чтобы я немедленно взял трехнедельный отпуск,  делает попутные замечания, как дилетант-невропатолог, как все. Я-то не несу ответственности, как он на своем месте, которое, правда, может довести до болезни. Он и раньше много работал,  когда готовился к экзаменам в адвокатуре и одновременно в учреждении. Исполнял должностные обязанности 9 месяцев по 11 часов в день. И тут главное отличие. Разве я когда-либо и почему-либо тревожился из-за своей должности, а им этот страх владел. В учреждении у него были враги, готовые на все, чтобы при случае перерубить "жизненный сук" этого мудреца, выбросить его на свалку.

            О моем сочинительстве он, как ни странно, не говорит.

            Я слабосилен, вместе с тем вижу, что речь идет почти о моей жизни. Но остаюсь при желании идти на военную службу и что трех недель отпуска мне мало. Тут он откладывает продолжение разговора. Если б он не был так дружелюбен и участлив!

            Буду настаивать не следующем: я хочу на военную службу, поддавшись этому сдерживаемому два года желанию; по разным причинам, не касающимся меня лично, предпочел бы, получи я его длительный отпуск. Но, вероятно, это невозможно как по служебным, так и по военным соображениям. Под длительным отпуском я понимаю – чиновнику стыдно признаться в этом, больному нет – полгода или даже целый год. Жалованья я не хочу, так как речь идет не о несомненно установленном телесном недуге.

Все это – продолжение лжи, но если я окажусь последовательным, то, приведенное в действие, близко к правде.

2.06.1916

            Что за наваждением с девушками, несмотря на все головные боли, бессонницу, седину, отчаяние. Я посчитал: с лета их было не меньше шести. Я не могу устоять, язык форменным образов рвется изо рта, когда я не удерживаюсь от восхищения пред достойным восхищения и не любить до изнеможения достойных восхищения (да и оно улетучивается). По отношению ко всем шести я виновен почти только внутренне, но одна через кого-то передавала мне упреки.

19.06.1916

            Все забыть. Открыть окна. Опустошить комнату. Ветер её продует. Видеть лишь пустоту, искать по всем углам и не обнаружить себя.

            Радость по поводу освобождения Макса[11]. Я верил в эту возможность, а теперь вижу её осуществление. Для меня сейчас снова отказ[12].

3.07.1916

            ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В Мариенбаде с Фелицией. Дверь в дверь, с обеих сторон ключи.[13]

4.07.1916

            Что я есть? Жалкий я. Две дощечки я привинтил к вискам.

5.07.1916

            Тяготы совместной жизни. Понуждена отчужденностью, состраданием, похотью, трусостью, тщеславием, и только на самом дне скромный ручеек  достоин названия любви, недоступен при поиске, сверкнувший разок на мгновение единственного мгновения.

            Бедная Фелиция.

6.07.1916

            Несчастливая ночь. Невозможность жить с Ф.[14]. невозможность совместной жизни с кем бы то ни было. Нет сожаления об этом, сожаление о невозможности не быть одному.  А дальше: бессмысленность сожаления, смирение себя и, наконец, понимание. Встань с земли. Держись за книгу. А вернешься снова: бессонница, головные боли, прыжок вниз  из высокого окна, но на размякшую от дождя землю, удар о которую не станет смертельным. Бесконечно ворочаться с закрытыми глазами, напоказ чьему-то открытому взору.

            ТОЛЬКО Старый Завет видит – больше ничего не скажешь.

6.07.1916

            Прими меня в свои объятья, в них глубина, прими меня в глубину, отказываешься сейчас, тогда позже.

            Возьми меня, возьми меня, сплетение из слабоумия и боли.

            До  Цукмантеля я никогда еще не был  близок с женщиной. Потом еще со швейцаркой в Риве. Первая была женщиной, я неопытен, вторая была ребенком, я совсем растерялся. С Ф. я был близок только в письмах, по-человечески – лишь два дня назад. Так и не прояснилось, сомнения остались. Но взгляд её успокоившихся глаз красив, вскрылась глубина женственности.

            Итак, к тебе приблизились человеческие врата. Дыши воздухом покоя.

14.07.1916

            Исаак отрекся от своей жены перед Авимелехом, как раньше уже Авраам от своей.

15.07.1916

            Он искал помощи в лесах, он почти прыгал через предгорья, он спешил к источникам встречавшихся ему ручьев, он колотил руками воздух, он тяжело дышал носом и ртом.

19.07.1916

Мечтай и плачь, бедное создание,

е находишь дороги, потерял её.

Горести! – твоё приветствие вечеру, горести – утру.

Я ничего не хочу, только меня вызывают

рук глубины, которые тянутся

мня, бессильного, прибрать вниз.

Тяжко падаю в подставленные руки.

Звон раздается на дальней горе

медленной речи. Мы слушаем.

Ах, они несутся, зраки преисподней,

Укрытые гримасами, слитными воедино с телом.

Длинная, длинная процессия несет незрелого.