Однажды летним вечером я пришел в деревню, где еще никогда не бывал. Я обратил внимание на то, как широки и свободны были уличные дороги. Везде перед крестьянскими усадьбами виднелись высокие старые деревья. Это происходило после дождя, воздух посвежел, в общем, все мне нравилось. Я старался своим приветствием дать понять это людям, стоявшим перед воротами, они отвечали любезно, пусть и сдержанно. Я подумал, что хорошо бы здесь переночевать, если найдется постоялый двор.

Я проходил как раз мимо высокой, покрытой зеленой растительностью стены, когда маленькая дверь в стене распахнулась, три лица выглянули, исчезли, и дверь снова закрылась. «Странно», – сказал я в сторону, словно у меня был спутник. И в самом деле, рядом, словно обошедший меня громадный мужчина без шляпы и пиджака, в черном вязаном жилете и курил трубку. Я быстро успокоился и сказал, словно уже раньше знал о его присутствии: «Эта дверь! Вы тоже видели, как эта маленькая дверь открылась». -«Д, -сказал мужчина, – но что же тут странного, это были дети арендатора. Они услышали ваши шаги и посмотрели, кто здесь идет так поздно вечером». – «Правда, объяснение простое. – Сказал я, улыбаясь. Чужаку все кажется немного странным. Я благодарю вас». И я пошел дальше. Но мужчина последовал за мной. Собственной говоря, я не удивился, мужчина шел той же дорогой. Но и это не было основанием для того, почему мы должны идти друг за другом и не рядом. Я обернулся и сказал: «Это в самом деле дорога к постоялому двору?». Мужчина остановился и сказал: «Постоялого двора у нас нет или, вернее, есть, но он не жилой. Он принадлежит общине и, так как никто не претендовал на него, много лет тому назад его передали ста рому инвалиду, который до сих пор должен его содержать. Теперь он и его жена доуправлялись постоялым двором до такой степени, что в дверь едва ли можно войти, такой страшный смрад оттуда исходит. В комнате хозяев подскальзываются из-за грязи. Жалкая хозяйка, позор деревни, позор общины». Я с радостью возразил мужчине, настолько побудила меня к этому его внешность, это донельзя худое лицо, впалые щеки с желтоватой кожей и темные от челюстей избороздившие все лицо морщины.. «Вот как», – сказал я, не выразив особого удивления по поводу этого заявления, и продолжил: «Ну, все-таки я там буду жить, раз уж я решил здесь переночевать». – «В таком случае, разумеется, – сказал мужчина, – но в гостиницу вы должны идти здесь», – и он указал мне направление, откуда я шел. – «Идите до ближайшего угла и там сверните направо. Потом вы увидите вывеску того постоялого двора. Там…». Я поблагодарил за справку и прошел мимо него, теперь он наблюдал за мной особенно внимательно. Конечно, я был безоружен против того, что он, по-видимому, указал мне неверное направление, но, наверное, он не должен был озадачивать меня ни тем, что сейчас вынудил меня маршировать мимо него, ни тем, что он со столь бросающейся в глаза быстротой отказался от своего предубеждения против постоялого двора. Мне его мог бы показать и другой, и коли там грязно, так я смог однажды переночевать в грязи, когда было удовлетворено лишь мое упорство. Впрочем, другого выбора у меня и не было, было уже темно, проселочную дорогу развезло после дождя и дорога до соседней деревни еще долгая.

Мужчина был уже позади меня, и я совсем уже не намеревался наблюдать за ним и его озадачивать, так как услышал женский голос, которая заговорила с мужчиной. Я обернулся. Из тени под группой платанов вперед выступила высокая стройная женщина. Юбка её отливала желтовато-коричневыми оттенками, голову и плечи покрывала черная накидка-паутинка; «Да иди же ты домой, – сказала она. – Почему ты не идешь?». – «Я уже иду, – сказал он.. – Подожди еще минутку. Я лишь хочу увидеть, что делает этот человек. Он чужак. Он шатается здесь вокруг совершенно понапрасну. Только взгляни». Он говорил обо мне, как будто я глухой или не понимаю его языка. Конечно, мне не слишком по душе то, что он говорил, но мне было бы еще неприятнее, если бы он распустил обо мне в деревне какие-нибудь несообразные слухи. Итак, я сказал в сторону женщины: «Я ищу здесь постоялый двор, ничего больше. Ваш муж не прав, говоря обо мне в таком тоне, и вы, по-видимому, составили обо мне неверное представление». Но женщина на меня едва взглянула, а подошла к своему мужу – я правильно понял, что это её муж, именно такими сами собой разумеющимися предстали отношения между ними – и положила руку ему на плечо: «Если вы чего-то хотите, тогда говорите с моим мужем, не со мной». – «Мне вовсе ничего не нужно, – сказал я, сердясь на переадресацию. – Мне нет дела до вас, вы тоже оставьте меня в покое. Вот моя единственная просьба». Женщина покачала головой, это в темноте я еще мог увидеть, но выражения её глаз – нет. Она явно хотела что-то ответить, но её муж сказал: «Успокойся!», она и молчала.

Эта стычка показалась мне окончательно завершенной, я развернулся и вознамерился идти дальше, тут кто-то позвал: «Господин». По-видимому, обращались ко мне, в первую секунду я не сообразил, откуда исходил голос, а затем увидел сидящего на ограде, свесившего ноги и постукивающего друг о друга коленями юношу, который небрежно мне сказал: «Я сейчас услышал, что вы собираетесь переночевать в деревне. Только ни в одной усадьбе вы не получите подходящей комнаты. „В усадьбе?“ – спросил я и невольно, будучи в неистовстве после случившегося, вопросительно посмотрел на супружескую пару, которая все еще стояла, прижавшись друг к другу, и наблюдала за мной. 2Именно так», -сказал он, в его ответе, как и во всем его поведении, присутствовало высокомерие. – «Здесь сдают постель на время?» – переспросил я, чтобы удостовериться и вернуть мужчину к роли домовладельца. «Да,- сказал он и чуть отвел от меня взгляд, – здесь сдают на ночь постель. Не всякому, а только тому, кто её оплатит, не торгуясь». – «Я согласен, – сказал я, – но, разумеется, постель будет оплачена, как на постоялом дворе». -«Извините, -сказал мужчина и на этот раз долго смотрел поверх меня в даль, – мы вас не обсчитаем». Он сидел наверху, словно господин, я стоял внизу, как мелкий служитель, мне пришлось как можно живописнее, как я достаю его там, наверху, брошенным камнем. Вместо этого я сказал: «Итак, откройте мне, пожалуйста, дверь». – «Она не заперта», – сказал он

«Она не заперта», – сказал я, почти взревев из-за недогадливости, открыл дверь и вошел. Случайно сразу взглянул на ступеньки на стену, человека наверху уже не было, наверное, несмотря на высоту, он спрыгнул и совещался с супружеской четой. Им нравилось обсуждать, что молодой человек вряд ли обнаружит у меня больше трех гульденов наличными и среди других ценностей не многим более чистой рубанки в рюкзаке и револьвера в кармане брюк. Впрочем, эти люди совсем не выглядели так, как будто они собираются обокрасть кого-нибудь. А чем другим я был им интересен? Это был обычный неухоженный сад большой крестьянской усадьбы, крепкие каменные стены заставляли ожидать большего. В высокой траве, похоже, повидавшие виды вишневые деревья. Вдали виднелся крестьянский двор, обширное одноэтажное строение. Уже очень темно; гостем я был поздним; когда человек на стене некоторым образом перепирался со мной, я оказался в неприятном положении. По пути к дому я никого не встретил, но уже за несколько шагов до дома я увидел через открытую дверь я увидел двух крупных старых людей, мужчина и женщина, рядом, лицом к двери, едят из мисок какую-то кашу. В темноте я не различил подробностей, только пиджак мужчины местами блестел позолотой. Наверное, это были пуговицы или часовая цепочка. Я поклонился и, не переступая пока порога, сказал: «Я как раз ищу по округе ночлег, тут мне молодой человек, сидевший на стене вашего сада сказал, что вашей усадьб за плату можно найти ночлег». Оба старика воткнули свои ложки в кашу, откинулись назад на своей скамейке и молча на меня смотрели. Не слишком гостеприимным было их поведение. «Я надеюсь, что сведения, которые я получил, верны, и что понапрасну я вас не потревожил». Я сказал это очень громко, так как оба, по-видимому, и слышали плохо. «Подойдите ближе», – через минуту сказал мужчина. Я повиновался ему только потому, что он стар, иначе бы я, конечно, воспротивился с тем, чтобы он с определенностью ответил на поставленный мной вопрос. Во всяком случае, я сказал, пока входил: «Если только мой прием доставит в малейшее затруднение, то скажите откровенно, я выдерживал даже не такое, я иду на постоялый двор, мне абсолютно все равно». – «Слишком много он говорит», – сказала тихо женщина. Это можно было расценить, как обиду, итак, на мою вежливость отвечают обидой, но это была старуха, я мог не возмущаться. И как раз эта беззащитность была, вероятно, основанием того, что уже на меня подействовало скорее не отпарированное замечание женщины, как она этого заслуживала. Я ощутил некое право на некий выговор как раз не потому, что говорил слишком много, так как на самом деле я сказал лишь самое необходимое, а на других, совсем близких к моей сущности основаниях.

Я ничего не сказал далее, устояв своей безответностью, посмотрел на ближний темный угол скамьи, подошел и уселся. Старики снова стали есть, из соседней комнаты вышла молодая девушка и поставила зажженную свечу на стол. Теперь видно еще меньше, чем раньше, все спряталось в темноте, только колыхалось крохотное пламя над чуть склоненными головами стариков. Прибежали несколько детей из сада, один упал навзничь и заплакал, остальные запыхались от бега и, рассыпавшись по комнате, остановились, старик сказал: «Дети, идите спать». Они тотчас собрались, только плачущий еще всхлипывал, малец рядом со мной дернул меня за пиджак, словно он имел в виду, что я тоже должен идти с ними, да ведь я и в самом деле хотел идти спать, итак, я встал и, взрослый среди детей, которые громко и хором произнесли «Доброй ночи», безмолвно пошел из комнаты. Дружелюбный малец держал меня за руку так, чтобы я легко чувствовал себя в темноте. Да и по стремянке мы передвигались очень быстро, поднялись наверх и оказались на земле. Через маленькое слуховое окошко виден совсем узкий месяц, удовольствием было подступить к люку, моя голова почти выступила из его проема, и повеял теплый и все-таки прохладный ветерок. На землю стеной уложена солома, там и для меня нашлось достаточное место для сна. Дети – это были два мальчика и три девочки – копошились со смехом, я улегся на солому в одежде, все-таки я был чужой и потому не должен выставлять никаких претензий. Приподнявшись на локтях, яс минутку посмотрел на детей, которые полураздетыми разыгрались в углу. Но потом я почувствовал себя столь усталым, что положил голову на свой рюкзак, разбросал руки, еще немного поблуждал взглядом по стропилам и заснул. В начале сна я еще подумал, что услышал выкрик паренька: «Внимание, он идет», отчего в моем уже исчезающем сознании зазвучал торопливый топоток детей, побежавших к своим местам. Спал я, разумеется, очень недолго, так что когда я пробудился, лунный свет через люк падал почти неизменно на те же места пола. Я не понял, отчего я пробудился, потому что сон был глубоким и без сновидений. Рядом с собой, почти над самым ухом я заметил маленького курчавого пса, такое отвратительное собачье отродье со сравнительно большой окруженной курчавыми волосами головой, в которую глаза и пасть были свободно всажены, как драгоценности, в какую-то безжизненную рогоподобную массу. Как мог придти в деревню такой пес из большого города? Что погнало его из ночной округи в дом? Почему он стоит над моим ухом? Я шикнул на него, прогоняя тем самым, может быть, он был игрушкой для детей и ко мне просто приблудился. Он испугался моего дуновения, но не убежал, а только повернулся кругом, представив искривленные ножки и показав свое особенно по сравнению с большой головой маленькое чахоточное тело. Так как он оставался спокойным, я снова хотел уснуть, но не был способен все время представлять перед своими закрытыми глазами покачивающуюся в воздухе собаку и раскрыл глаза. Это было невыносимо, я не мог выдержать зверя рядом с собой, я встал и взял его на руки, чтобы вынести наружу. Но столь инертный до сих пор зверь начал защищаться и попытался ухватить меня когтями. Итак, мне пришлось даже обезопасить его маленькие лапки, что, конечно, было очень легко, я в одну руку сумел зажать их се четыре. «Вот так, моя собачка», – обратился я к трясущейся головке с трепещущими кудрями и пошел с собакой в темноту, чтобы отыскать дверь. Только теперь до меня дошло, как спокойна была собачка, не лаяла и не скулила, я ощущал только, как кровь дико билась во всех его артериях.

Через несколько шагов – внимание, на которое претендовала собака, сделало меня неосторожным – я к большой своей досаде натолкнулся на одного из спящих детей. Сейчас в мансарде было уже совсем темно, через маленький люк пробивалось уже совсем мало света. Ребенок вздрогнул, я постоял минутку тихо, не убирая носка ноги, лишь бы только перемещением еще больше не потревожить ребенка. Слишком поздно, внезапно я увидел поднимающихся вокруг меня, как по договоренности, как по команде, детей в своих белых рубашках, моей вины в этом не было, я разбудил только одного ребенка, да и это вовсе бело не побудкой, а лишь маленьким беспокойством, которое детский сон должен был легко перенести. Ну, теперь они проснулись. «Что вы хотите, дети, – спросил я, – продолжайте спать». -«Вы кое-что несете», – сказал один паренек и все пятеро обшарили меня. «Да», – сказал я,, я ничего не скрывал, если дети хотят вынести этого зверя, тем лучше. «Я хочу вынести эту собаку. Она не дает мне спать. Знаете ли, кому она принадлежит?» -«Госпоже Крустер», – насколько я по крайней мере, понял, послышалось из их сбивчивых, неясных, предназначенных не только для меня, но и друг для друга восклицаний. «Кто такая госпожа Крустер?» – спросил я, но не получил от взволнованных ребят никакого ответа. Один взял у меня из рук собаку, которая теперь совершенно успокоилась, и торопливо вышел, остальные – следом. Один я не хотел здесь оставаться, сонливость у меня теперь тоже прошла, правда, я помедлил мгновение, мне подумалось, что я слишком уж вмешиваюсь в дела этого дома, где никто не выказывал мне большого доверия, но, в конце концов, я все же побежал след за детьми. Я слышал прямо передо мной топот их ног, но в полной темноте и на не знакомом пути я часто спотыкался и даже один раз болезненно стукнулся головой о стену. Мы опять оказались в комнате, той самой, где я вначале встретил стариков, здесь пусто, через все еще открытую дверь виден сад в лунном свете. «Выходи, – сказал я самому себе, – ночь теплая и светлая, можно шагать или переночевать под открытым небом. Все-таки бессмысленно так бегать за детьми. Но я побежал дальше, ведь у меня наверху на земле шляпа, палка и рюкзак А как дети бежали! Освещенную лунным светом комнату, насколько отчетливо я видел, в развевающихся рубашках они в два прыжка пролетали комнату. Мне пришло на ум, что мне пришлось отблагодарить за недостаток гостеприимства в этом доме, где я вспугнул детей, устроив круговую пробежку по дому, сам вместо того, чтобы спать, поднял шум в доме (шаги босых детей были едва слышны рядом с моими тяжелыми сапогами) и не один раз думал, что обязан еще представить себя виновником всего этого. Внезапно вспыхнул свет. В открывшейся перед нами комнате с широко распахнутыми окнами за столом сидела нежная женщина и писала при свете красивого большого светильника. «Дети!» – воскликнула она удивленно, меня, оставшегося в тени двери, она еще не видела. Дети поставили собаку на стол, они, наверное, очень любили женщину, все время старались встретиться глазами с её взглядом, одна девочка схватила и погладила её руку, та едва ли обратила на это внимание. Собака, стоявшая перед ней на листе почтовой бумаги, на котором та как раз писала, тянулась к ней маленьким дрожащим язычком, который отчетливо был виден рядом с абажуром. Дети выпрашивали возможность остаться здесь и лестью выманивали согласие. Женщина была в нерешительности, поднялась, вытянула руки, указывая одной на кровать другой – на твердый пол. Дети не пожелали возможности выбора и улеглись для пробы на пол, туда, где как раз стояли, несколько мгновений было тихо. Женщина, сложив руки на лоно, ласково смотрела на детей внизу. То один, то другой ребенок поднимал голову, однако, увидев, что другие лежат, укладывался снова.